Беглая

50

Собственный визг все еще звенел в ушах. Сердце болезненно срывалось, к горлу подкатила тошнота. Против света было плохо видно. Я лишь различала что-то большое и черное, коряво обрисованное, словно мелком, скупыми отсветами ламп. Знакомо запахло выпивкой, и желудок скрутило спазмом.

— Это еще что? — то ли голос, то ли скрежет.

Я подалась назад, инстинктивно запахивая плащ, словно он мог защитить. Уперлась спиной в простенок между шкафом и кроватью, загнав себя в мышеловку.

Что-то метнулось перед самым носом, и по глазам резанул яркий свет — затрещали, включились на полную домашние лампы. Я зажмурилась, чувствуя, как глаза защипало от навернувшихся слез. С трудом разлепила веки. Наконец, смогла сфокусировать взгляд. Я погорячилась, называя старуху Исатихалью уродиной. Теперь она казалась едва ли не писаной красавицей…

Ганоры были редкими гостями на Эйдене. А те мужчины, что время от времени все же появлялись в заведении Гихальи, обычно оказывались еще довольно молоды. Шахты требовали здоровья и силы. В молодых колоритных ганорах даже было какое-то своеобразное варварское очарование. Уж шлюхи им точно не отказывали. Но сейчас я впервые видела старика. И животный страх непрошено уступил место почти детскому любопытству.

Вероятно, передо мной стоял муж Исатихальи. Едва ли он мог оказаться сыном — слишком стар. Когда-то давно я считала самым древним стариком Гинваркана. Глупая…

Первое, что бросалось в глаза — огромные изрисованные мочки ушей, спускавшиеся даже не на плечи, как у старухи, а на широкую грудь. Проклепанные множеством плоских серег, словно кнопками. Вот почему я не слышала звона. Сморщенное лицо, похожее на кору какого-то многовекового замшелого дерева, тоже было сплошь забито замысловатым рисунком. Грубые уродливые черты смешивались с узорами, теряя очертания. Череп был безволосым, лишь с подбородка длинной жиденькой струйкой свисала пронзительно-желтая мочалка хилой бороденки. И остро горели маленькие черные глазки, ловящие блики света. Старик был широкий, кряжистый, массивный. Словно каменная глыба. Наверняка в его ручищах скрывалась недюжинная сила. Я помнила, какой хваткой вцепилась Исатихалья. Несмотря на свои года.

Я, наконец, опомнилась, открыла рот, чтобы объяснить свое присутствие, но в тот же миг огромная шершавая лапища залепила единым махом и рот, и нос, и один глаз. Я замычала, забилась, но это оказалось бесполезно. Ганор легко сгреб меня в охапку, не разжимая хватку, и заметался по комнате, что-то отыскивая. Наконец, залез в ящик тумбочки, оторвал кусок липкой ленты, ловко залепил мне рот и замотал руки за спиной. Только теперь отпустил. Даже отстранился на пару шагов, чтобы рассмотреть, как следует. Нахмурился, поводя кустистыми желто-зелеными бровями, метнул искру настороженного взгляда:

— И как только влезла? Раззява опять не заперла…

Я замычала, извивалась, пытаясь освободить руки. Он же не дал даже возможности что-то объяснить. Показать амулет… Я отчаянно кивала на собственную грудь, но ганор, разумеется, не понимал. Он устало опустился на табурет, на котором совсем недавно сидела Исатихалья, плеснул из кувшина в ее грязный бокал и залпом выпил. Посмотрел на брошенные на столе шило и отвертку, перевел колкий взгляд на меня:

— Еще и рылась, потаскуха!

Старик поднялся, зашел мне за спину и оттянул ворот халата. Искал знаки Тени, которых не было. Хмыкнул:

— Да ты и не Тень… — Подцепил пальцем ошейник: — У… Что б Великий Знатель покарал тебя, потаскуху, если не поздно. Дикарка… Стало быть, беглая. Да непростая…

Он метнулся к буфету у стола, достал бутылку. Налил до краев в тот же стакан, и осушил. В воздухе разился спиртовой дух. На мгновение даже перехватило дыхание. Интересно, сколько ему надо выпить, чтобы свалиться? Увы, здесь столько нет…

Я нервно озиралась в сторону двери. Оставалось лишь молиться, чтобы Исатихалья вернулась и покончила с этим кошмаром, пока ее муженек не натворил бед. Я не знала, сколько времени прошло. Казалось, целая вечность. Но мозгом осознавала, что старуха ушла совсем недавно. Едва ли она управится быстро. И что сделает ганор? Тоже будет пытаться содрать ошейник?

Старик повторил выпивку, причмокнул:

— Даже знать не хочу, чья ты и как сбежала. Отдам, как есть — а дальше пусть сами разбираются, куда тебя определить. — Он нахмурился, устало покачал головой: — Это же надо! Взялась на мою голову, курва проклятая! Не могла в другой дом влезть!

Я снова замычала, придя в ужас от такого обещания. Заметалась, отыскивая взглядом хоть что-то, чем можно разрезать липкую пленку на руках. Я должна показать старику амулет Гихальи. Тогда он не посмеет. Я заметила кустарный металлический стеллаж с ребристыми рейками. Попятилась и на удивление быстро рассекла необработанным краем пленку на запястьях, тут же рывком содрала липкую полосу с губ.

— Вот, — я пыталась нашарить на груди амулет. — Вот, смотри!

— Что? — он наотмашь шибанул лапищей по моим слабым рукам, даже не вглядываясь. — Не старайся, ничего не возьму. Потом бед не оберешься!

— Это Просьба матери! Ваш священный амулет!

Слова не возымели никакого действия. Он даже не засомневался. Ганор снова в два счета скрутил меня, и все усилия оказались напрасны.

— Да кто знает, что ты еще здесь наворовала, сука приблудная? Хватит!

Старик вновь ловко замотал меня липкой лентой, на этот раз спеленал вкруговую по рукам и ногам. Скрылся за занавеской. Тут же вынырнул, и я с ужасом увидела, как он расстелил на полу одеяло. Я уже поняла, что он собирается сделать.

Проклятый ганор закатал меня в одеяло рулоном. Я больше ничего не видела, а толстый слой ворсистого подбоя отсекал почти все звуки, словно меня затолкали в ком ваты. Я ощутила, как старик закинул меня на широченное плечо и понес. Очень скоро я поняла, что мы оказались на улице.