Брачный приговор, или Любовь в стиле блюз

ГЛАВА 10

Алан повез ее в свою галерею, оформление выставки в которой было почти завершено. Милла встретилась с фотографом, приезжавшим к ней на остров. Его работы приятно удивили ее. Ему удалось захватить ее в самых неожиданных ракурсах. Иногда она не узнавала себя. Но эта новая женщина ей нравилась. «А, значит, я могу быть и такой!» — мысленно восклицала она.

Возле одного фотопортрета Милла задержалась надолго. Та женщина, которую она увидела, поразила ее. Останавливал взгляд, в котором затаилась такая тоска… избыть которую она пыталась, зная, что если та покинет ее, она не проживет и дня…

«Странно, — подумала Милла. — Неужели мне никогда не избавиться от «the blue»[5]? И до скончания века петь блюз?..»

Она почувствовала прикосновение. Это Алан подошел сзади и обнял ее за плечи.

— Я назвал эту работу «Дьявольское наваждение», — сказал он.

Милла мягко освободилась из его объятий и, полуобернувшись, проговорила:

— Я бы назвала по-другому. Проще. «Тоска».

— Вы, русские, словно бы гордитесь своей безграничной тоской.

— Мы не гордимся, мы с ней живем. А это не так легко. Но зато нам, к счастью или же к несчастью, доступны такие тонкие душевные изыски, о которых вы понятия не имеете. Каждому свое. Французы наделены способностью лучше других чувствовать вкусовые оттенки. Итальянцы слышать музыку… — она умолкла, точно устала.

— А мы, американцы? — чуть насмешливо поинтересовался он.

— А вы лучше других чувствуете запах денег. Рыщите за ними по всему земному шару. Найдя, тотчас стремитесь прибрать к рукам, невзирая на то, что у них уже есть хозяин.

Рэдлер натянуто рассмеялся.

— У тебя устаревшее представление об американской нации.

— По-моему, как раз очень современное, — бросила она тоном, дающим понять, что дальнейший разговор на эту тему неуместен.

Алан сделал приглашающий жест.

— Хочу показать тебе звукооператорскую. Кстати, неплохо было бы послушать, как будет звучать твой голос. Сейчас я попрошу включить запись. Когда приглашенные начнут сходиться, будет слышан рокот океана. А потом пойдет твоя песня. После припева звукооператор выключит фонограмму, ты подхватишь мелодию и выйдешь вот сюда, — указал он на белоснежное возвышение эстрады. — Сейчас должны подойти музыканты. Я хочу иметь живой звук. У тебя два дня на репетиции с ними. — Милла слушала, не выражая никаких эмоций. — Ты довольна? — заглянув ей в лицо, спросил он.

— Я потрясена, — ответила она.

— Тогда, я тебя оставляю. Через три часа заеду.

Он ушел. Милла смотрела ему вслед, не зная, что ей делать.

Но зазвучала музыка, и она, сбросив куртку, поднялась на эстраду. Музыканты выразили свое восхищенное удивление, услышав ее голос.

— Вы большая певица, — подойдя к ней, сказал руководитель. — Почему вы никогда не приезжали на гастроли в США? Вы бы имели громкий успех.

— Наверное, я потому, как вы сказали, большая певица, что не гонюсь за успехом.

— Верно, — широко улыбнулся он. — От гонки за ним теряется дыхание и мутнеет рассудок.

Милла, забыв обо всем, пела, пританцовывая на эстраде. Музыка, словно стеной, окружила ее и скрыла от всех неприятностей. Она думала об Игоре. Видела его, точно он стоял в глубине зала. В перерыве она позвонила ему. Голос был чуть сонный и оттого такой теплый.

— Ты! — восторженно произнес он. — Я тебе звонил вчера целый день. Но ты все время была вне зоны доступа.

— Я… я была в самолете. А сейчас я уже в Нью-Йорке.

— Как? А?..

— Я прилечу к тебе на православное Рождество. Обязательно. Просто одна приятельница уговорила меня несколько дней провести в Нью-Йорке.

— А!.. Тогда все нормально. Вернее, не все. С разводом дело затягивается. Придется мне лететь в Москву. Лика повела какую-то двойную игру. Не могу ни на чем ее поймать, но чувствую, что-то тут не то. Ну да Виктор разберется. Не волнуйся, — он уже начал говорить о том, как скучает по ней, а Милла думала, не ведет ли он сам двойную игру.

«Хочется ему, чтобы я приехала на Рождество. Тоску его развеять…»

Игорь долго не мог уснуть.

«Почему, ну почему мы не встретились чуть раньше? — какое-то безотчетное чувство упущенного терзало его. — Почему? Хотя, хорошо, что вообще встретились. И может быть, мы вовсе не опоздали, и наши пути пересеклись вовремя. Именно этот отрезок во времени был предопределен нам. Но нехорошо, что мы расстались. Ах, если бы я не женился на Лике!.. А нашел бы какой-то другой способ помочь ей…»

Уснуть он уже не пытался. Наверное, только русский может с таким упоением мучиться этими вечными: «если бы!..», «ах, как было бы!..»… и накатила тоска…

В голосе Миллы после разговора с Игорем возникло такое ощущение тоски, перелившееся в печально-скорбные звуки, что вернувшийся вместе с Полем Алан замер, пораженный ее блюзовой экспрессией и интонацией исполнения.

«Потрясающе!» — говорил взгляд Поля. Он прислонился к выступу стены и до конца композиции не двинулся с места.

— Потрясающе! — аплодируя, воскликнул он. Поднялся на эстраду и поцеловал руку Миллы. — Вы сразите нашу публику. Боюсь, после первого выступления галерея не сможет вместить всех желающих вас услышать. Алан, — обратился он к приятелю, — что делать будешь?

— Поживем увидим, — ответил тот по-французски.

— Поль, специально для вас я сейчас спою одну песню. Уверена, она вам понравится настолько, что вы приедете на остров в отель к моему другу Тони, чтобы вновь услышать ее.

Гитара точно взорвалась мелодией. Ударные подхватили. Милла отсчитывала такты, хлопая в ладони. По бедрам ее, словно прошла крупная дрожь, руки, взметнувшись, начали свой танец. Она запела на папиаменто — диалекте, на котором говорит почти все население острова, он представляет собой смесь испанского, португальского, голландского и английского языков. Темп ускорялся, каблуки отбивали ритм все быстрее и быстрее. Вихревая, наполненная лукавством мелодия увлекла и исполняющих, и слушающих. Все, кто находился в галерее, собрались вокруг эстрады и, не сводя глаз с этой удивительной женщины, хлопали в такт и пританцовывали. Когда Милла окончила песню, взрыв аплодисментов был ей наградой. Она низко поклонилась.

Спустившись с эстрады, спросила у Поля:

— Вам понравилось?

— Это что-то невероятное. Я был счастлив.

— Для меня это очень важно. Вы создали для меня такие необыкновенно прекрасные наряды, что я хотела хоть чем-то отблагодарить вас.

— О, моя милая! — прижимая ее к себе, воскликнул Поль.

— Несмотря на то, что ты пела исключительно для Поля, ты подарила наслаждение и мне, — несколько язвительно заметил Алан, беря ее под локоть.

— Что ж… я рада…

— Милла будет петь для тебя все вечера, эгоист, — напомнил Поль.

Эту ночь Милла провела одна. Она сказала Алану, что должна хорошо выспаться, чтобы быть в форме.

Следующий день был полностью посвящен репетиции. Был установлен свет, обыграны костюмы. Алан бился над первым появлением Миллы перед публикой. Он никак не мог найти совершенное, с его точки зрения, решение. Милле надоело его творческое бессилие. Она предложила на миг потушить свет, усилить рокот океана, затем осветить эстраду, на которой, словно выброшенная на белый берег бирюзовая жемчужина, возникнет она. Алан в сомнении скривился, Попробовали. Он был вынужден признаться, что получилось хорошо. То, что надо.

Ему стало досадно, как легко Милла нашла решение. Вроде бы все просто, но получилось очень эффектно. В нем смешались два чувства к этой женщине: восхищение и зависть.

Когда-то Рэдлер мечтал стать знаменитым художником. Он выработал определенную манеру поведения. Подобрал своеобразный гардероб, не кричащий о его принадлежности к богеме, но в то же время сразу дающий понять, что он человек искусства. Стал курить только сигареты «Treasurer», пить коньяк «Курвуазье», пользоваться туалетной водой от Армани. Но ему не удалось главного — заинтересовать публику своими картинами. На его первую выставку пришло много народу. Было выпито неимоверное количество шампанского и столько же съедено икры. Об этом репортеры взахлеб писали в своих отчетах светской хроники. И ни один не подумал хотя бы словом упомянуть о картинах.

Алан проглотил обиду. Поразмыслил. Решил отправиться куда-нибудь за поиском новых идей, вдохновением. «Зачастую талант не сразу удается рассмотреть», — утешал он себя.

Рэдлер поехал в Бельгию. Его привлек Брюгге. Небольшой городок, украшением которому служили каналы, мостики, готические храмы и… шоколадные бутики. Он рисовал, захваченный простыми и точными формами архитектуры, неспешным течением воды, розовощекими девушками… Но в результате, о чем он, конечно, не подозревал, получился художественный репортаж о славном городке.

Особенно ему была дорога картина «Бельгийский шоколад». На ней он изобразил очаровательную продавщицу, которая, чуть подавшись вперед, указывала покупателям на шоколад, выставленный в витрине. Алан полагал, что это шедевр.

Вернувшись в Нью-Йорк, он вновь устроил выставку. От желающих посетить ее не было отбоя. Он умел организовывать экспозиции. О его картинах на этот раз высказались, назвав их свежими…

Один друг посоветовал ему стать владельцем художественной галереи.

— Ты умеешь создавать настроение у публики. Приходят люди с разными вкусами, интересами, скучающие, пресыщенные и вдруг преображаются. Что-то такое в атмосфере…

— Может, мои картины? — с наигранной иронией спросил Алан, надеясь услышать «Несомненно!». Но услышал…

— Нет, не думаю. Прости, но в твоих картинах чего-то недостает.

Рэдлер пожал плечами, но к совету друга прислушался. Однако не нашедший признания художник по-прежнему жил в его душе.

Когда почти все разошлись, Алан пригласил Миллу в свой кабинет выпить коньяку. Ему было интересно, что скажет она, увидев его картины. Милла без сил упала в кресло. Алан зажег подсветку у картин, налил коньяк в бокал и подал своей гостье. Разговаривая с ней, он прохаживался вдоль стен, обшитых дубовыми панелями, на которых висели его полотна. Наконец Милла пристально взглянула на «Бельгийский шоколад».

— Чья это картина? — спросила она.

Алан ответил не сразу, отпил глоток из бокала и сказал:

— Так, одного художника. А что, она тебя заинтересовала?

— Очень удачно, — окидывая взглядом остальные полотна, ответила она, — найдено сочетание. Будь здесь другие картины, не замечались бы чудесные панели, которые словно срез души могучих деревьев. А картины — наоборот, точно дремучий сон срубленного дуба.

У Алана от такого сравнения приоткрылся рот.

— Как это?

Милла чуть пожала плечами.

— Они плоские, как отполированное дерево. Хотя выполнены человеком, хорошо изучившим ремесло художника. У тебя редкий вкус, ты умеешь выделять достоинства вещей. Этими картинами ты оттенил панели так, что они получились более живыми, теплыми, чем люди, природа, изображенные на полотнах.

Алан, забыв, что в бокале у него коллекционный коньяк, сделал непозволительно большой глоток. Поперхнулся, закашлялся.

«Черт возьми, эта стервочка точно определила мои картины. Я чувствовал, что что-то не то, но вот что… Значит, сон… дремучесть… Как ей удается все схватывать прямо с лету? Теперь я ей верю, что она была не последней певицей в своей стране. Но что же случилось?.. Отчего она оказалась на острове?..»

Милла поднялась с кресла.

— Алан, я устала. Хотелось бы вернуться домой. Он подошел к ней. Сжал ее за локти и произнес:

— Ты мне нужна.

По губам Миллы скользнула улыбка.

«А ты мне — нет!» — без уверток, мысленно, ответила она.

— Мы расстанемся ненадолго. Очень скоро я приеду к тебе на остров.

«Тогда я уеду на соседний», — продолжала улыбаться она.

Алан держал ее за руки и чувствовал, что она не с ним. Она словно бы ускользала. Ее благовоспитанное безразличие раздражало его. Он привык нравиться женщинам.

«Может, следует обмолвиться о возможности брака? — подумал он. — И тогда она станет мягче воска».

Он обнял ее за плечи.

— Да, едем домой, ты устала.

Он был предупредителен, внимателен, нежен. Милле же хотелось сбросить с плеч его руки, которые, точно пудовые гири, давили на нее.

За ужином он туманными фразами заговорил о браке… вообще… Потом высказал свои взгляды на него. Милла нехотя поддерживала разговор. В ее глазах была одна усталость. Кто-то позвонил ей на мобильный. Она извинилась и вышла в соседнюю комнату. Ее голоса почти не было слышно. Долетали лишь некоторые междометия.

Когда она вернулась обратно, глаза ее сияли. Она смотрела на Алана и не видела его. Она чувствовала, что здесь, в этом чопорном зале, незримо присутствует Игорь. Она ощущала его и не замечала сидящего напротив Рэдлера.

На следующий день Милла была замкнута и сосредоточенна. Алан не беспокоил ее, понимая, что она уже готовится к выступлению.

— Пожалуй, я пройдусь, — сказала она. — И знаешь что? Не надо меня отвозить в галерею. Я приеду сама.

— Понимаю, — обнимая ее, ответил Алан. Милла поморщилась от запаха его туалетной воды. Все в нем стало вдруг ей противно.

Она выбежала из дому и отправилась бродить по улицам, разукрашенным в преддверии Рождества. Зашла в галерею, где полным ходом шли приготовления к вечеру. Поговорила со звукорежиссером. Выпила кофе с арт-директором.

Вечер наступил неожиданно быстро. Милла позвонила Алану. Напомнила, что приедет сама. Он бы предпочел приехать вместе с ней, но был вынужден уступить капризу актрисы.

Два часа спустя он был уже занят гостями своего рождественского вечера.

— Начало великолепное, — шепнул ему Поль. — Кстати, Милла приехала? Я хотел бы взглянуть на нее.

— Она просила не беспокоить. Вообще, она какая-то странная сегодня. Сосредоточенная. Но я загляну к ней.

Островные мелодии сменяли одна другую. Гости рассматривали фотоработы, пили вино. Всеобщее ожидание дивы с Синэ-Лёко накаляло атмосферу. Алан почувствовал — пора!

Он подозвал арт-директора. Спросил, готова ли Милла к выходу? Но тот, взглянув на часы, протянул ему записку от Лимановой.

— Что это еще такое? — развернул он записку. «Начинай! Мне пришла отличная идея слегка изменить мой выход на публику».

— Черт знает, что такое! — прорычал Рэдлер. — Где она? — набросился он на арт-директора.

— Она еще не приехала.

— Как не приехала?!

Алан судорожным движением достал из кармана мобильный. Прошел в кабинет и позвонил Лимановой.

— Не волнуйся, — услышал он ее ровный голос. — Я уже в здании. Начинай!

— Милла, мы так не договаривались! Ты не очень красиво ведешь себя.

— Как хочешь! Можешь отказаться от моей идеи.

— Но что на тебя нашло? Какая еще идея?

— Вдохновение! Тебе этого не понять, — позволила она себе уколоть его.

— Ладно, черт с тобой! Я начинаю!

— Давай!

Раздался шум прибоя, и зазвучал голос Миллы. Гости смолкли, наслаждаясь этим сочным и проникновенным голосом, сразу даже не поняв, что это была фонограмма. Неожиданно погас свет, и почти тотчас луч прожектора высветил белую площадку эстрады… на которой стоял манекен, одетый в бирюзовое творение Поля Вернье.

«Ты говорил, за деньги запоет даже манекен, — с оттенком легкой иронии продолжала Милла, несколько изменив слова в песне. — Заплати, и слушай…»

Музыканты, ничего не понимая, продолжали играть, но голос смолк…

Гости в недоумении заговорили между собой, и только Поль Вернье громко захлопал.

— Ай да, девчонка!.. Настоящая актриса!

— Что, Алан? — обратился он к тому. — Заплати манекену, пусть напоет нам песни острова…

— Чертовка! Я ей этого не спущу! Провалить мои вечера!

До гостей наконец дошел смысл услышанного, и они дружно зааплодировали.

Всегда весело подшучивать над чужой скупостью, не замечая собственной.

— Успех! — не удержался Поль.

Алан скрежетал зубами и выдавливал на тонких губах улыбку.