Бывшие. Проверка на прочность.

27

Тополя, подпирая серое хмурое небо, неизменно стояли исполинами в ряд. Где-то между ними все также скрипели качели, воробьи скакали по веткам в ожидании хлебных крошек, и окна двухэтажного дома, расположенного недалеко от завода, радовали пестрыми занавесками и теплым душевным светом.

— Кто там живет сейчас? — спросила я, растирая руки от холода. Холодный ветер трепал подол моего тонкого пальто, словно злился на нежданных гостей и не мог решиться, пустить их в дом или прогнать со двора.

— Молодые какие-то. Из стариков Васильевы только с восьмой, все тут так и живут, видимся раз в год, иногда и чаще выходит.

Отец, затянувшись, выпустил сизый дым, прислонился к тополю плечом и посмотрел вверх.

— Представляешь, Кать. Даже когда я был молодым, тополя уже взрослыми были. И ведь стоят до сих пор. Все пережили с нами, все видели.

Я достала телефон из кармана и сделала фото, а потом показала его отцу.

— У меня есть такое же где-то. Но там я с тобой рядом маленькая еще. Реву. Помнишь?

— Помню. Я тогда с командировки вернулся. А на утро опять уезжать на работу. Ненадолго, но ты решила, что снова меня не увидишь.

— Правда? Не помню этого. Помню только кулечки с подарками от зайчика и лисички. С конфетами, вареными яйцами и неполными пачками печенья.

Я улыбнулась, подошла ближе и обняла отца. Что-то важное хотелось сказать, но все казалось таким банальным. Поэтому со слезами на глазах я просто призналась:

— Пап, я тебя люблю.

— И я тебя очень сильно люблю, Кать. Правда.

Я шмыгнула носом, рассмеялась и утерла слезы.

— Какая то я сентиментальная сегодня.

Он задумчиво посмотрел вверх, вздохнул и спросил:

— Может, все-таки оставишь?

Его слова заставили меня вздрогнуть и задохнуться от внезапно возникшей боли. Мне казалось, что я все уже для себя решила.

— Что оставлю, пап?

— Ребенка. Ты ведь за этим приехала? Не хочешь от него рожать?

— Пап, с чего ты взял, я…

— Катька, Катька… Большая дура выросла, а врать так и не научилась.

Он махнул рукой и пошел в сторону раскинувшихся за домом, покрытых первым легким снежком огородов, а я вдруг почувствовала, что сейчас незаслуженно оттолкнула отца. Обидела.

— Пап, прости, — крикнула дрожащим голосом. — Я правда не знаю, что делать. И я не знаю точно, чей это ребёнок.

Он остановился, приосанился, дернул локтями и довольно крякнул.

— Даже так? — ответил не оборачиваясь. — А я думал, живешь скучно. Значит, еще не все потеряно.

Я догнала его вмиг и встала рядом.

— Что ты имеешь ввиду?

— Раз появился в твой жизни, человек, который смог встряхнуть, разбудить, вытащить на свет ту самую настоящую живую Катьку, значит, все хорошо будет. Кем бы он ни был, да и не о нем речь. О тебе. Главное, разбудил!

Я шумно выдохнула и прикрыла глаза. А потом созналась.

— Это Егор. Он приезжал в наш город пару недель назад. Встретились случайно и…

— С Егором? Случайно? Ну-ну… Все-таки послушался, значит. Дошло до него…

— Чего послушался? Пап? Пап, это ты? Пап!

От возмущения я снова остановилась.

— Было дело, да. На кладбище его видел полгода назад, наверное. Пьяного вдрызг. Весь как бомж, опухший, помятый, сидит там, скулит, себя жалеет. Ну я и отругал. А он давай ерундень всякую нести, что ты его разлюбила и замужем.

Ну я и ответил. Чтобы убедиться, говорю, проверь сам. И поставь точку. Чтобы вот так не растрачивать свою жизнь понапрасну. Ну вот, он, видимо, все правильно понял.

— Пап, ну зачем… — заскулила я. — Ничего из этого хорошего не вышло, понимаешь? Чужие мы уже друг другу. И столько всего…

— Дура ты, Кать. Вот как есть малолетняя дура. Ничего хорошего, говорит, не вышло. Бог ребёнка вам дал. Шанс, считай. Тьфу на тебя.

Отец потушил окурок носком сапога и скомандовал:

— Поехали!