Глава двенадцатая

Дюрранс оттачивает ум

Стояла майская ночь, и три офицера курили на травяном холме на берегу Нила, перед офицерской столовой. Свет полной луны скрадывало даже сияние планет. Мелкие звезды совсем пропали из вида, небо посветлело и раскинулось над головами жемчужным свечением. Офицеры сидели на шезлонгах и молча курили, а с островка посреди реки доносилось кваканье лягушек. У подножия небольшого, но крутого утеса, на котором они сидели, лениво струился Нил, похожий на полированное зеркало, а на противоположном берегу до самого невидимого горизонта тянулась пустыня, плоская и обширная, усеянная мелкими бугорками, белая, как иней, а на ней сверкали, будто драгоценные камни, скальные выступы. Позади курильщиков отбрасывала тень крыша веранды офицерской столовой, она казалась черной глыбой.

Один из троих чиркнул спичкой и поднес ее к концу сигары. Пламя осветило озабоченное, встревоженное лицо.

— Надеюсь, что с ним ничего не случилось, — сказал он, выбросив спичку. — Хотел бы я сказать, что уверен в этом.

Говоривший был средних лет полковником Суданского батальона. Ему ответил человек с седыми волосами. Но седина часто встречается в Судане, а гладкое лицо выдавало, что он еще молод. Это был лейтенант Колдер из Инженерных войск. Однако сейчас юность не могла противопоставить полковнику Доусону свой оптимизм.

— Он покинул Хальфу полтора месяца назад? — мрачно спросил лейтенант.

— Сегодня как раз полтора месяца, — ответил полковник.

И только третий офицер, высокий, худощавый, длинношеий майор службы тылового обеспечения, рискнул выдвинуть оптимистическое предположение.

— Рано считать его погибшим, — сказал он. — Все знают Дюрранса: посади его у костра в пустыне вместе с парочкой шейхов, и он проболтает с ними целый месяц. Тем более, когда тут бумаги, стол и кабинет — все, что он так ненавидит. Увидите, Дюрранс вскоре появится.

— Он опаздывает уже на три недели, — возразил полковник. — А он в некотором роде пунктуален. Я боюсь.

Майор Уолтерс махнул рукой в сторону белой пустыни за рекой.

— Если бы он отправился туда, на запад, я бы согласился. Но он поехал на восток, через горы, к Беренису и Красному морю. Тамошние племена всегда вели себя тихо, даже когда у Суакина стоял Осман Дигна.

Полковника уверенность Уолтерса нисколько не утешила. Он дернул себя за усы и повторил:

— На три недели.

Лейтенант Колдер выбил трубку и вновь набил. Наклонившись вперед, он примял табак большим пальцем и медленно произнес:

— Я вот все думаю, возможно ли, чтобы Дюрранса заманили в какую-то ловушку? Я не уверен, и никогда раньше не говорил об этом, поскольку до последнего времени не подозревал, что мои сведения могут иметь какое-то отношение к его задержке. Но теперь задумался. Вы помните ночь накануне его отъезда?

— Да, — сказал Доусон и подвинул свое кресло чуть поближе.

Колдер единственный из всех в Вади-Хальфе мог претендовать на дружеские отношения с Дюррансом. Несмотря на разницу в званиях, они были близки по возрасту, и с самого начала, когда неопытный, но жаждущий набраться опыта Колдер только прибыл из Англии, Дюрранс в своей сдержанной манере всячески старался проявлять к вновь прибывшему знаки дружбы. Поэтому Колдер мог что-то знать.

— Я тоже помню эту ночь, — сказал Уолтерс. — Дюрранс обедал в столовой и рано ушел собираться в дорогу.

— Он уже собрался, — возразил Колдер. — Как вы сказали, ушел он рано, но отправился не к себе, а пошел вдоль реки в Теуфикье.

В Вади-Хальфе имелся военный гарнизон, а Теуфикье был всего лишь приграничным городком, в миле к северу по берегу реки. Там держали лавки несколько греков, между прилавками с местными блюдами и табаком стояло несколько голых и грязных кафешек — в общем, шумный городишко, где толклись и негры из области Динка, и феллахи из дельты Нила, звучало множество диалектов, но для уха европейца не хватало одного существенного элемента, чтобы город мог называться действительно оживленным — топота шагов. Жители ступали по песку в большинстве своем босиком, и когда в редкие минуты утихали резкие возгласы и бормотание голосов, люди передвигались бесшумно, как призраки. Даже по ночам, когда толпа на улицах густела, а шум усиливался, казалось, будто под этим шумом ухо может различить глубокую тишину, молчание пустынь Востока.

— Дюрранс ушел в Теуфикье в десять вечера, — продолжил Колдер, — и когда я заглянул к нему в одиннадцать, еще не вернулся. В четыре утра он отправлялся на восток, и мне нужно было обсудить кое-какие дела до его отъезда, поэтому я остался ждать. Он появился примерно через четверть часа и сразу сказал, что я должен быть краток, поскольку он ждет посетителя. Он говорил быстро и как-то беспокойно, едва слушал меня и отвечал невпопад. Я видел, что он охвачен каким-то необычным чувством, но не мог угадать каким. В одну секунду это определено был гнев, но он тут же сменялся смехом, будто Дюрранс радовался против своей воли. Как бы там ни было, он спровадил меня, и, уходя, я слышал, как он велит слуге идти спать, дескать, он сам встретит посетителя.

— Ну, и кто же это был? — спросил Доусон.

— Не знаю. Мне известно лишь, что когда слуга Дюрранса зашел сказать, что уже четыре часа и пора отправляться в путь, тот все еще сидел на веранде. Посетитель не пришел.

— И Дюрранс не оставил сообщения?

— Нет. Я сам проснулся до его отъезда. Я думал, учитывая его озадаченность и беспокойство накануне, он расскажет мне, в чем дело. Я и сейчас считаю, что он собирался, но не смог решиться. Уже в седле, когда верблюд встал на ноги, он повернулся ко мне, но передумал. Ударив верблюда, он медленно, с опущенной головой, поехал мимо почты в пустыню. Я все думаю, не попал ли он в ловушку. Что это за посетитель, которого он встретил на улицах Теуфикье, и кто должен был тайно прийти в Вади-Хальфу? Что за дело у него было к Дюррансу? Важное дело, это очевидно. И он не пришел. Не было ли все это какой-то хитрой приманкой? Я боюсь, как и полковник Доусон.

Воцарившееся молчание первым нарушил майор Уолтерс. Он не стал спорить и просто еще раз выразил свой непоколебимый оптимизм.

— Не думаю, что Дюрранс погиб, — сказал он, вставая.

— Я знаю, что надо делать, — сказал полковник. — Утром я вышлю поисковый отряд.

Наутро, когда они завтракали на веранде, он сразу начал описывать, кого намерен отправить с этим заданием. Майор Уолтерс, несмотря на свои обнадеживающие пророчества, по всей видимости, ночью обдумывал историю Колдера и потянулся к нему через стол.

— Вы не пытались разузнать, с кем Дюрранс разговаривал в Теуфикье?

— Узнал, и это очень странно, — ответил Колдер.

Он сидел спиной к Нилу, лицом к стеклянным дверям столовой, и говорил с Уолтерсом, сидевшим прямо напротив.

— Он разговаривал лишь с одним человеком, и тот никак не может быть тем самым посетителем. Дюрранс остановился у кафе, где играли бродячие музыканты, каким-то чудом забредшие в Теуфикье. Один из них, грек, как мне сказали, пустил по кругу шляпу, Дюрранс бросил в нее соверен, тот человек поблагодарил его, и они недолго о чем-то побеседовали.

В этот момент Колдер поднял голову.

На его лице мелькнуло узнавание, он привстал, будто хотел вскочить, но остался на месте. Узнавание сменилось недоумением. Он огляделся: полковник Доусон был занят какао, майор Уолтерс смотрел в тарелку. Другие офицеры гарнизона тоже не заметили его движение. Колдер откинулся на спинку стула и, с любопытством глядя поверх плеча майора, продолжил рассказ.

— Но больше Дюрранс, насколько мне известно, ни с кем не говорил. Кажется, он просто прошелся по деревне и вернулся в Вади-Хальфу.

— Это нам мало что дает, — сказал майор.

— И это все, что вы знаете? — спросил полковник.

— Не совсем, — медленно ответил Колдер. — Например, я знаю, что человек, о котором мы говорим, смотрит мне прямо в лицо.

Все тут же обернулись.

— Дюрранс! — вскочив с места, воскликнул полковник.

— Когда вы вернулись? — спросил майор.

Загоревший до кирпичного цвета, в покрытой пылью одежде, в дверях стоял Дюрранс и внимательно прислушивался к голосам своих товарищей. Любопытно, что его друг Колдер не встал со стула и не поприветствовал его. Он продолжал наблюдать все с тем же любопытством и недоумением, но когда Дюрранс спустился по трем ступеням на веранду, лицо его озарило тревожное понимание.

— Мы ждали вас три недели назад, — сказал Доусон, пододвигая ему свободный стул.

— Задержки нельзя было избежать, — ответил Дюрранс, садясь.

— Она связана с событиями моего рассказа? — спросил Колдер.

— Нисколько. Той ночью я ждал грека-музыканта, — со смехом объяснил он. — Хотел узнать, какой удар судьбы забросил его играть на цитре за ночлег в кафе в Теуфикье, вот и все. Да, все, — медленно добавил он более мягким тоном.

— Тем временем, вы забыли о завтраке, — вставая, сказал Доусон. — Что будете?

Колдер чуть заметно подался вперед, не спуская глаз с Дюрранса. Тот оглядел стол и подозвал официанта.

— Муса, принеси что-нибудь холодное, — сказал он, и официант исчез в столовой.

Колдер кивнул, слегка улыбнувшись, будто видел, как только что было изящно разрешено некое затруднение, а вслух сказал:

— У нас есть чай, какао, кофе.

— Спасибо, — ответил Дюрранс, — я вижу, но думаю, что попрошу Мусу принести бренди с содовой.

И снова Колдер кивнул.

Дюрранс завтракал, пил бренди и рассказывал о путешествии. Он проехал на восток дальше, чем намеревался сначала, и нашел арабов-абабде спокойно сидящими в своих горах. Они не хотели подчиняться ни Египту, ни Мухаммеду Ахмету. Погода стояла хорошая, горные козлы и антилопы встречались в изобилии. В целом Дюрранс был доволен путешествием. А Колдер наблюдал за ним и не верил ни единому слову.

Другие офицеры вернулись к своим обязанностям, а Колдер остался и ждал, когда Дюрранс закончит. Но, похоже, Дюрранс собирался завтракать и болтать вечно. Его вопросам о событиях в Вади-Хальфе за прошедшие полтора месяца не было конца, как не было предела энтузиазму в отношении своего путешествия. Наконец, он резко остановился и с некоторым подозрением обратился к компаньону:

— Вы сегодня как-то слишком благодушествуете.

— У меня же нет полуторамесячного завала писем, как у вас, полковник, — со смехом ответил Колдер и увидел, как лицо Дюрранса омрачилось.

— И в самом деле, — после паузы произнес он. — Я совсем забыл о них.

Он встал из-за стола, поднялся по ступеням и прошел в столовую.

Колдер тут же вскочил и проследил глазами за передвижениями Дюрранса. Тот подошел к гвоздю, вбитому на уровне его головы возле стеклянных дверей, снял с него ключ от своего кабинета и вышел через дальнюю дверь, оставив е открытой. Колдер видел, как он идет по дорожке через крошечный садик. Когда Дюрранс исчез из виду, Колдер снова сел за стол, подперев голову руками.

Он волновался. Он был другом Дюрранса и единственным человеком в Вади-Хальфе, пользовавшимся его доверием. Он знал, что в кабинете ждут письма, написанные женской рукой. Он очень беспокоился. За эти полтора месяца Дюрранс постарел, у рта вместо едва заметных линий залегли складки, а волосы обесцветила не только пыль пустыни. Да и в его оживлении было что-то искусственное. Колдер зажег трубку и долго сидел у пустого стола.

Потом взял свой шлем и отправился в кабинет Дюрранса. Бесшумно подняв щеколду, он заглянул внутрь. Дюрранс сидел у стола, уронив голову на руки, рядом лежали невскрытые письма. Колдер вошел и нарочито громко захлопнул дверь. Дюрранс тут же повернулся.

— Что? — спросил он.

— У меня бумага вам на подпись, — ответил Колдер. — Разрешение на перестройку казарм Си, помните?

— Очень хорошо. Я посмотрю и верну его подписанным к обеду. Не подадите его мне? — протянул он руку к Колдеру.

Колдер вынул изо рта трубку и медленно опустил ее в ладонь Дюрранса. Тот отдернул руку, лишь когда трубка обожгла ладонь. Она упала на пол и разбилась. Некоторое время оба молчали, потом Колдер обнял Дюрранса за плечи и очень мягко спросил:

— Как это случилось?

Дюрранс закрыл лицо руками. Он больше не мог сдерживаться. Он ничего не ответил, не издал ни звука, только дрожал с головы до ног.

— Как это случилось? — снова спросил Колдер шепотом.

— Как вы узнали? — вопросом на вопрос ответил Дюрранс.

— Вы стояли в дверях, пытаясь распознать, чей голос и откуда говорит. Когда я поднял голову и увидел вас, ваши глаза смотрели прямо на меня, но в них не было узнавания. Тогда я заподозрил. Когда вы спустились по ступеням на веранду, я почти уверился. Когда вы не стали есть и протянули руку через плечо, чтобы Мусе пришлось вложить в нее стакан, я понял наверняка.

— Глупо было пытаться скрыть, — сказал Дюрранс. — Конечно, я знал, что не получится скрывать дольше нескольких часов. Но даже эти часы казались отчего-то очень важными.

— Как это случилось?

— Дул сильный ветер, — объяснил Дюрранс, — и он сорвал с меня шлем. Было восемь утра, я не собирался покидать в этот день лагерь, поэтому стоял у палатки в одной рубашке. Как видите, я даже не мог поднять воротник мундира, чтобы защитить затылок. Я был достаточно глуп, чтобы погнаться за шлемом, и — вы наверняка такое видели не раз — каждый раз, как только я нагибался поднять его, он катился дальше. Не успев понять, что делаю, я пробежал уже четверть мили. Говорят, я свалился, как бревно, в тот самый момент, когда схватил шлем. Как давно это случилось, я не могу сказать, потому что был болен некоторое время, да и трудно считать дни, когда не отличаешь их от ночи.

Одним словом, Дюрранс ослеп. Он попросил своих спутников доставить его обратно в Бербер и там, движимый естественным желанием скрыть увечье, потребовал от них молчания. Колдер дослушал до конца и резко поднялся.

— Тут есть один врач. Он умен, и для сирийца очень образован. Я втайне приведу его, и мы послушаем, что он скажет. Возможно, слепота лишь временная.

Однако сирийский доктор поджал губы, качая головой, и посоветовал немедленно отправиться в Каир. Случай требовал осмотра специалистом. Сам он затруднялся вынести вердикт, хотя, конечно, всегда есть надежда на выздоровление.

— У вас были травмы головы? — спросил он. — Вы падали с лошади? Были ранены?

— Нет, — ответил Дюрранс.

Сириец не скрывал своей убежденности, что дело серьезное, и после его ухода мужчины некоторое время сидели молча. Колдер чувствовал, что любые попытки утешения будут тщетны и, более того, могут выдать его собственный страх. Он повернулся к стопке писем и просмотрел их.

— Здесь два письма, которые вы, вероятно, хотели бы услышать. Написаны женской рукой, с ирландской маркой. Следует ли мне вскрыть их?

— Нет, — внезапно воскликнул Дюрранс, быстро схватив Колдера за руку. — Ни в коем случае.

Но Колдер не отложил письма. По собственным причинам ему не терпелось узнать больше об Этни Юстас. Несколько упоминаний о ней в редкие моменты доверительности со стороны Дюрранса лишь сообщили ему ее имя и уверили в том, что его друг с радостью бы его изменил.

Он посмотрел на Дюрранса — человека настолько сильного и энергичного, что даже загар казался его неотъемлемой принадлежностью, а не случайным для его родины явлением. Он приехал в саму. пустынную область мира с такой радостью, как приезжают в родной дом, для него эти пустынные тропы и были домом, а уютные гостиные с каминами, огороженные поля и ухоженные дороги — далекими местами. Колдер понимал величину свалившегося на Дюрранса бедствия. И потому так хотел узнать больше о девушке, которая писала Дюррансу из Донегола, и из её писем, как из отражения в зеркале, понять её характер. Ведь если и с ней ничего не получится, то что останется его другу?

— Думаю, вы хотели бы их услышать, — продолжил настаивать он. — Вы отсутствовали полтора месяца.

Его прервал резкий смех.

— Знаете, что я подумал, когда вас остановил? Что я прочту их позже, когда вы уйдете. Чтобы привыкнуть к слепоте, нужно время. — Голос его чуть дрогнул. — Вы поможете мне ответить на них, Колдер. Так что читайте. Пожалуйста, прочтите их.

Колдер вскрыл конверты, прочел письма и был вполне удовлетворен. В них содержался отчет о незатейливых событиях в горном селении, написанный самыми простыми словами, но сквозь них светилась душа девушки, ее любовь к родным местам и людям, их населявшим. В мелких деревенских бедах она видела смешное и трагичное. Письма были проникнуты теплыми дружескими чувствами к Дюррансу, ее интересовало все, что он делает, в своем роде она относилась к его карьере так, будто принимала в ней участие, пусть и просто дружеское. Закончив, Колдер снова посмотрел на Дюрранса, на этот раз с облегчением. И кажется, Дюрранс чувствовал то же самое.

— В конце концов, есть за что благодарить судьбу, — воскликнул он. — Подумать только! Если бы я был помолвлен с ней! Она никогда не позволила бы разорвать помолвку, узнав, что я ослеп. Какое избавление!

— Избавление? — поразился Колдер.

— Вы не понимаете. Но я знал одного человека, который ослеп, до того он был хорошим парнем — именно, до того! Но год спустя вы его не узнали бы! Он превратился в самого эгоистичного зануду, какого только можно вообразить. Я не удивляюсь, и не вижу, как бы он мог избежать этого, и не виню его. Но его жене от этого не легче, так ведь? Беспомощный муж плох уже сам по себе, а сделайте его полным вопросов эгоистом, ревнующим к ее возможности пойти, куда ей хочется, допрашивающим о каждом человеке, с кем она перебросилась парой слов, и что тогда? О боже, я рад, что она мне отказала, и чрезвычайно благодарен.

— Она вам отказала? — спросил Колдер, и облегчение покинуло его лицо.

— Дважды, — ответил Дюрранс. — Какое избавление! Я стал бы еще хуже того человека. Я не умен и не смогу сидеть в кресле, развлекая себя размышлениями. Я жил всегда вне дома, и только эта жизнь мне подходит. Скажу вам, Колдер, через год вы не очень-то будете стремиться к моему обществу, — он засмеялся тем же резким смехом.

— Ох, прекратите, — бросил Колдер. — Я прочту вам остальные письма.

Он прочел их, не обращая внимания на содержание. Его ум был занят двумя письмами Этни Юстас, он размышлял, скрывались ли за ее словами чувства более глубокие, чем дружба. Девушки отказывают мужчинам по сотне самых странных причин и часто жалеют об этом впоследствии. И очень часто они собирались принять предложение с самого начала.

— Я должен ответить на письма из Ирландии, — сказал Дюрранс, когда они закончили. — Остальные подождут.

Колдер держал лист бумаги и говорил, когда строчки перекашивались или выходили за его пределы. Таким образом Дюррансу удалось написать Этни, что солнечный удар лишил его зрения. Колдер забрал письмо и отправился в больницу, где спросил доктора-сирийца. Врач вышел к нему, и они вместе прохаживались среди деревьев перед зданием.

— Скажите мне правду, — попросил Колдер.

Доктор поморгал за стеклами очков.

— Я думаю, поврежден зрительный нерв, — ответил он.

— Значит, надежды нет?

— Никакой, если мой диагноз верен.

Колдер вертел в руках письмо, будто никак не мог решить, что с ним делать.

— Солнечный удар может повредить зрительный нерв? — наконец спросил он.

— Простой солнечный удар? Нет. Но, возможно, это лишь совпадение, а причину следует искать глубже.

Колдер остановился.

— Хотите сказать, в мозге? — с ужасом спросил он.

— Да.

Они прошли еще несколько шагов. Колдера мучил ещё один вопрос, и он всё же решился его задать:

— Значит, это не конец, и впереди еще несчастья — смерть или... — альтернативу он не смог заставить себя произнести вслух. Но доктор, однако, его успокоил.

— Нет, этого не последует.

Колдер вернулся в столовую и попросил бренди с содовой. Удар, постигший Дюрранса, чрезвычайно взволновал его, и он, положив письмо на стол, размышлял об отказе, содержавшемся в нем, и едва сдерживался, чтобы не разорвать конверт пополам. Он знал, что письмо нужно отправить, его уничтожение станет не более чем отсрочкой, но никак не мог решиться. С каждой минутой он все яснее понимал, что значит для Дюрранса слепота. Для человека не слишком умного — он первый всегда признавал это — и заядлого путешественника, насколько зрение больше значило для него, чем для любого другого! Поймет ли девушка это столь же ясно?

В то утро на веранде в Вади-Хальфе было очень тихо. Солнце жгло пустыню и поверхность реки, и даже ветер не шевелил листву. Колдер потягивал бренди, и этот вопрос все больше его тревожил. Поймет ли та девушка в далекой Ирландии? Услышав голос полковника Доусона, он поднялся, взял письмо и отправился на почту. Письмо было отослано, но где-то в Средиземноморье оно встретилось с письмом Этни, которое Дюрранс получил двумя неделями позже в Каире. Колдер, сопровождавший друга, прочел его вслух.

Этни писала, что за эти месяцы она много думала о том, что он сказал в Гленалле и Лондоне. Читая его письма, она поняла, что его отношение к ней не изменилось и не изменится, и потому она больше не считает, что может повредить ему, и выйдет за него замуж по его возвращению в Англию.

— Вот неудача, — сказал Дюрранс, когда Колдер закончил чтение. — Единственное, чего я всегда хотел, и когда это наконец свершилось, я не могу это принять.

— Полагаю, вам будет крайне сложно отказаться, — заметил Колдер. — Я не знаком с мисс Юстас, но рискну предположить, исходя из ее писем, она не из тех женщин, что однажды говорит «да» и берет свои слова назад, когда наступают трудные времена. Поскольку она любит вас, а вы любите ее, мне кажется, вы оскорбляете её, воображая, будто она не может выйти за вас и быть счастливой.

Дюрранс обдумал эту сторону проблемы. Может, Колдер и прав. Брак со слепцом! Если с обеих сторон есть любовь, наверное, он возможен, а письмо Этни подтвердило — разве нет? — что любовь есть. Кроме того, некоторые мелочи могли бы сделать её жертву не такой тяжелой. Она могла остаться жить на своей земле, вернуться в собственный дом. Леннон-хаус можно восстановить, и освободить поместье от долгов.

— Кроме того, — сказал Колдер, — всегда есть вероятность излечения.

— Ее нет, — с решительностью, поразившей его товарища, ответил Дюрранс. — Вы знаете это не хуже меня. Не надо виновато вздрагивать, — со смешком добавил он. — Я не подслушал ваши разговоры обо мне.

— Тогда с чего вы взяли, что нет шансов?

— По голосу врачей, что призывали меня надеяться. Словами они убеждали меня пойти к специалистам в Европе и не унывать, но голоса выдавали ложь. Когда не видишь, приходится слушать.

Колдер задумчиво смотрел на него. Не в первый раз Дюрранс поражал своих друзей необычной проницательностью. Колдер с беспокойством посмотрел на письмо, которое держал в руке.

— Когда было написано письмо? — внезапно спросил Дюрранс и тут же задал еще один вопрос: — Из-за чего вы дергаетесь?

Колдер засмеялся и поспешно объяснил.

— Ну, я как раз посмотрел на письмо, и ваш вопрос оказался столь кстати, что сложно поверить, будто вы не видели моих действий. Оно написано пятнадцатого мая.

— А, — сказал Дюрранс, — в тот день, когда я вернулся в Вади-Хальфу слепым.

Колдер неподвижно сидел в кресле, с тревогой и даже с каким-то испугом глядя на друга. Даже в его позе сквозило напряжение.

— Странное совпадение, — беспечно рассмеялся Дюрранс, и Колдер почувствовал, что тот внимательно прислушивается к его движениям — не последует ли вздох облегчения или смена позы на более расслабленную. Но Колдер не пошевелился и не вздохнул.


Загрузка...