Четыре пера

Глава двадцать девятая

«Еще три дня». Оба они заснули с этими словами на губах. Но на следующее утро Тренч проснулся и пожаловался на лихорадку; болезнь стремительно обрушилась на него, и до полудня он начал бредить. Они с Фивершемом поменялись ролями. Тысячи ночей в «Доме камня» сделали свое дело. Но это не простое совпадение, что Тренча внезапно поразила болезнь в тот самый момент, когда открылась дверь его тюрьмы. Так неожиданно накрывший его огромный прилив радости оказался слишком непосильным для измученного тела. Перспектива настоящего побега стала венцом испытания, которое он не смог вынести.

— Через несколько дней ему станет лучше, — сказал Фивершем. — Ничего страшного.

— Это Ум Сабба, — ответил Ибрагим, покачав головой.

Ужасный сыпной тиф стольких поразил в этой кишащей заразой тюрьме и унес на седьмой день.

Фивершем отказывался верить.

— Обойдется, — повторял он с каким-то страстным упрямством; но в его голове возник еще один вопрос: «Будут ли ждать люди с верблюдами?» Каждый день, спускаясь к Нилу, он видел Абу Фатму в синей одежде на своем посту; каждый день тот подавал ему знак, и каждый день Фивершем не давал ответа. Тем временем с помощью Ибрагима он ухаживал за Тренчем.

Мальчик ежедневно приходил в тюрьму с едой; его отправили купить тамаринды, финики и коренья, из которых Ибрагим варил охлаждающие примочки. Вместе они переносили Тренча из тени в тень, когда солнце перемещалось через заребу. Голодающей семье Идриса оказали дополнительную помощь, и поэтому с Тренча сняли сорокафунтовые цепи. Ему давали мякоть растений, пропитанную соленой водой, рот наполнили маслом, тело обмазали и завернули в верблюжье сукно. Лихорадка шла своим чередом, и на седьмой день Ибрагим сказал:

— Сегодня последний день, он умрет.

— Нет, — ответил Фивершем, — это невозможно. — «В своем приходе, — так он сказал, — под деревьями». Не здесь, нет.

И он снова заговорил с горячим упорством. Он больше не думал о человеке в синей одежде за стенами тюрьмы и о шансах на побег. Страх, что третье перо никогда не возвратится к Этни, что у нее никогда не будет возможности вернуть четвертое по своей воле, больше его не беспокоил. Даже надежду на «после» он прогнал из своей головы. Он думал только о Тренче и нескольких нескладных словах, произнесенных в углу заребы в первую ночь, когда они бок о бок лежали под куполом неба.

— Нет, — повторил он, — он не должен умереть здесь.

И весь этот день и ночь он дежурил около Тренча, пока тот вел долгую и тяжелую борьбу между жизнью и смертью. В один момент казалось, что три года в «Доме камня» не прошли даром, в другой — что крепкое телосложение и выносливость Тренча позволят одолеть болезнь.

В ту ночь, во всяком случае, так и произошло, и борьба продолжалась. Опасный седьмой день миновал. Даже Ибрагим обрел надежду. На тринадцатый день Тренч спал и не бредил во сне, и проснулся уже с ясной головой. Он был один, и так плотно обернут в верблюжье сукно, что не мог пошевелиться; но жаркий день прошел, и тень от «Дома камня» лежала на песке у заребы. У него не было никакого желания шевелиться, и он неторопливо размышлял, как долго проболел. Во время этих размышлений он услышал крики тюремщиков, крики пленных за пределами заребы в направлении реки. Ворота открылись, и заключенные хлынули внутрь. Среди них был Фивершем, и он направился прямо в угол к Тренчу.

— Слава богу! — воскликнул он. — Я не должен был оставлять тебя, но пришлось. Мы целый день разгружали лодки. — И он свалился от усталости возле Тренча.

— Как долго я пролежал больным? — спросил Тренч.

— Тринадцать дней.

— Пройдет еще месяц, прежде чем я смогу уйти. Ты должен бежать один, должен оставить меня здесь и идти, пока можешь. Вероятно, добравшись до Асуана ты сумеешь мне помочь. Сейчас я не в состоянии двигаться. Ты уйдешь завтра?

— Нет, без тебя я никуда не пойду, — ответил Фивершем. — И кроме того, уже слишком поздно.

— Слишком поздно? — повторил Тренч. Он понимал смысл слов, но медленно; он почти не хотел, чтобы его беспокоил этот простой звук; ему хотелось лишь долго лежать без движения в прохладе заката. Но постепенно смысл сказанного Фивершемом дошел до его сознания.

— Слишком поздно? Значит, человек в синем ушел?

— Да. Вчера он говорил со мной у реки. Погонщики верблюдов больше не могут ждать. Они побоялись, что их обнаружат, и решили вернуться, независимо от того, отправимся мы с ними или нет.

— Ты должен идти с ними, — сказал Тренч. В тот момент он не думал о себе, хотя ему пришлось бы прожить в тюрьме всю жизнь — до тех пор, пока ему разрешили бы спокойно лежать там, где он уже долго лежал; и без всякого отчаяния добавил: — Значит, наш последний шанс потерян.

— Нет, отложен, — ответил Фивершем. — Человек в синем принес мне бумагу, ручку и древесную золу, смешанную с водой. Он уронил их возле меня, когда я лежал на земле. Я спрятал их под джиббе, и прошлой ночью — она была лунной — написал торговцу-греку, владельцу кафе в Вади-Хальфе. Сегодня я отдал письмо. Он доставит его и получит деньги. Через полгода, самое позднее через год он вернется в Умдурман.

— Очень может быть, — сказал Тренч. — И попросит еще письмо, чтобы получить еще денег, и скажет, что через полгода или год вернется. Я знаю этих людей.

— Ты не знаешь Абу Фатму. До падения Хартума он служил у Гордона, а с тех пор служит мне. Он пошел со мной в Обак и ждал там, пока я был в Бербере. Он рисковал жизнью, появившись в Умдурмане. Через полгода он вернется, можешь быть уверен.

Тренч не стал продолжать спор. Он окинул бесцельным взглядом загородку и остановился на куче свежевскопанной земли в углу.

— Что они копают? — спросил он.

— Колодец, — ответил Фивершем.

— Колодец? — обеспокоенно переспросил Тренч, — и так близко к Нилу! Зачем? Что за нелепость?

— Не знаю, — ответил Фивершем.

Он и в самом деле не знал, но с ужасом подозревал причину, по которой рыли колодец на территории тюрьмы. Однако не хотел делиться своими подозрениями, пока его спутник не окрепнет достаточно, чтобы выдержать разочарование. Но через несколько дней его подозрения оправдались — всем объявили, что вокруг «Дома камня» построят высокую стену. Слишком много узников в кандалах сбегало на пути к Нилу, и в дальнейшем их круглый год будут держать за стеной, которую пленники сами же и построят из высушенных на солнце глиняных кирпичей. Фивершем работал вместе со всеми, и Тренч, как только смог стоять, присоединился к нему.

— Пропала наша последняя надежда, — сказал он, и хотя Фивершем открыто не согласился, но в глубине души пришел к тому же выводу.

Они ставили кирпичи один на другой и скрепляли их на шип. Каждый день стена вырастала на фут. Они собственноручно замуровывали себя. Когда они закончили, образовалась двенадцатифутовая стена, гладкая и прочная. На ее поверхности не было ни единого выступа, куда можно поставить ногу; её не сломать за одну ночь. Тренч с Фивершемом в отчаянии созерцали её. Даже пальмы Хартума теперь были спрятаны от их глаз. Днем ярко-синий квадрат, а ночью темно-синий квадрат, украшенный драгоценным серебром и сверкающим золотом, ограничили их мир. Тренч закрыл лицо руками.

— Не могу на это смотреть, — сказал он надломленным голосом. — Мы строим собственный гроб, Фивершем, это правда. — Затем он поднял руки и громко воскликнул: — Неужели они никогда не придут по Нилу, канонерки и солдаты? В Англии про нас забыли? Боже мой, про нас забыли?

— Тише! — ответил Февершем, — мы найдем способ побега, не бойся. Нужно подождать полгода. Слушай, мы оба ждали годами. Шесть месяцев разве срок?

Но хотя ради товарища он говорил уверенно, его сердце оборвалось.

Не стоит подробно останавливаться на их жизни в эти полгода. За чудовищной оградой спокойно жили только бесчисленные паразиты. Извне не поступало никаких новостей. Они питались своими мыслями, так что вид ящерицы на стене становился поводом для восхищения. По ночам их жалили скорпионы, время от времени избивали тюремщики.

Они жили во власти капризов Идриса-эс-Саира и Небби Хиддра, который жаловался на них калифу именно тогда, когда Идрис больше всего нуждался в деньгах для своей голодающей семьи. Калиф присылал к ним людей, чтобы обратить в единственную истинную религию; и оба узника с нетерпением ждали долгих богословских споров. Иногда их освобождали от самых тяжелых кандалов и позволяли спать на открытом воздухе, или вдруг, без причины, лишали этих привилегий, и они боролись за жизнь в «Доме камня».

Полгода подошли к концу. Начался седьмой, и даже через две недели мальчик, приносивший еду Фирвершему, не мог обрадовать их известием, что Абу Фатма вернулся.

— Он никогда не появится, — сказал Тренч в отчаянии.

— Обязательно появится, если он жив, — сказал Фивершем. — Но жив ли он?

Прошел седьмой месяц, и однажды утром в начале восьмого в тюрьму пришли двое телохранителей калифа, они переговорили с Идрисом. Идрис направился к двум заключенным.

— Истинно, Аллах добр к вам, люди из плохого мира, — сказал он. — Вы взглянуть в лицо калифа. Как вам повезло!

Тренч с Фивершемом поднялись с земли с не очень радостным настроем. «Чего он от нас хочет? Это конец?» — такие вопросы крутились у обоих в голове. Они прошли за двумя охранниками через дверь и дальше по улице к дому калифа.

— Это означает смерть? — спросил Фивершем.

Тренч пожал плечами и сердито рассмеялся.

— В картах Небби Хиддра предсказывалось нечто подобное, — сказал он.

Их привели на великолепную парадную площадь перед мечетью, а оттуда в дом калифа, где еще на пороге сидел еще один белый. Калиф сидел на ангаребе, рядом с ним стоял седобородый грек. Калиф объяснил, что они оба займутся производством пороха, которым вскоре ударят по армии турков.

Фивершем хотел было сказать, что ничего не понимает в этом процессе, но Тренч перебил его, заявив на беглом арабском, что касательно пороха для него нет никаких тайн, и им обоим сообщили, что на фабрике за ними присмотрит присутствующий здесь грек.

За что оба узника должны будут благодарить этого грека до гробовой доски. Есть в мире истинные самаритяне. Из чистой жалости, зная, что эти двое заперты в «Доме камня», он предложил калифу нанять их, и из того же сострадания прикрывал их недостаток знаний.

— Я ничего не знаю о производстве пороха, — сказал Тренч. — Но мы каждый день будем уходить из тюрьмы, а это уже кое-что, пусть мы и должны возвращаться каждый вечер. Кто знает, когда подвернется шанс сбежать?

Пороховая фабрика располагалась в северной части города, но на берегу Нила, за пределами большой глинобитной стены и в конце рынка рабов. Каждое утро двух заключенных выпускали из тюремной двери, они шли вдоль берега реки за пределы городской стены, и проходили на пороховую фабрику мимо складов охраны калифа. Каждый вечер они возвращались по той же дороге в «Дом камня». С ними не было охраны, поскольку побег казался невозможным, и во время каждого такого похода они с надеждой высматривали человека в синем. Но прошли месяцы, и май принес с собой лето.

— Что-то случилось с Абу Фатмой, — сказал Фивершем. — Может, его поймали в Бербере. Его как-то задержали.

— Он не придет, — сказал Тренч.

Фивершем больше не мог притворяться, что надеется. Он не знал о ранении мечом, полученном Абу Фатмой при побеге через Бербер по возвращении из Умдурмана. В этом городе его узнал один из старых тюремщиков и легко вывел из строя одним ударом в бедро.

Из-за этой раны он провел большую часть года, медленно выздоравливая в больнице Ассуана. Но хотя Фивершем ничего не слышал об Абу Фатме, к концу мая он получил известие, что побег готовит кое-кто другой. Когда они с Тренчем однажды вечером в сумерках проходили между хранилищами и городской стеной, в тени одного из узких переулков, простирающегося от хранилищ, какой-то человек прошептал им, чтобы они остановились.

Тренч опустился на колени и стал осматривать ногу, как будто порезался о камень, и в этот момент мимо прошел мужчина и уронил клочок бумаги Он был торговцем из Суакина, державшим лавку на зерновом рынке Умдурмана. Тренч поднял листок, зажал его в руке и захромал дальше вместе с Фивершемом. На листке не было ни адреса, ни фамилии, и когда дома остались позади, только стена справа и Нил слева, Тренч снова присел. У кромки воды собралась толпа, между ними и толпой туда-сюда сновали люди. Тренч закинул ногу на ногу и осмотрел ступню. И одновременно развернул записку в руке и прочитал вслух. Он читал с трудом, его голос дрожал. Фивершем едва слышал, кровь стучала в висках.

— «Человек принесет вам коробок спичек. Доверьтесь ему. Сатч». Кто такой Сатч?

— Мой большой друг, — ответил Фивершем. — Значит, он в Египте! Он написал, где именно?

— Нет, но раз записку принес Мухаммед Али, торговец зерном, мы можем быть уверены, что он в Суакине. Человек со спичками! Только подумайте, мы можем увидеть его уже сегодня!

Но лишь спустя месяц на берегу реки к ним протолкнулся араб и сказал: «Я человек со спичками. Завтра в это же время у складов». И проходя мимо, он бросил на землю коробок цветных спичек. Фивершем тут же остановился.

— Не трогай, — вмешался Тренч, втоптал коробок в землю и пошел дальше.

— Сатч! — воскликнул Фивершем. — Он идет нам на подмогу! Откуда он узнал, что я здесь?

Тренча переполняло восхищение. Он не говорил о новой надежде, так внезапно свалившейся на них, потому что не осмеливался. Он пытался даже притвориться, что никакой записки не было, боялся даже думать об этом. В ту ночь оба спали урывками, каждый раз просыпаясь с неясным ощущением, что случилось нечто прекрасное и замечательное. Лежащему на спине и глядящему на звезды Фивершему чудилось, что он заснул в саду Брод-плейс, на холмах Суррея, и стоит только поднять голову, как увидишь темные сосны справа и слева и крышу дома на фоне неба. Он заснул к рассвету и проснулся через час от того, что кто-то сильно тряс его за плечо. Он увидел нагнувшегося над ним Тренча с написанным на лице страхом.

— А если нас оставят сегодня в тюрьме? — прошептал он дрожащим голосом, дергая Фивершема. — Это только что пришло мне в голову! А если так и случится?

— С чего бы вдруг? — ответил Фивершем, но тот же страх охватил и его, и они сидели, боясь появления Идриса с подобным приказом. Но Идрис пересек двор и распахнул дверь тюрьмы, даже не взглянув на них. Толкаясь и с криками пленники застревали на выходе, отступали, проталкивались вперед, и наконец оказались на воздухе, один побежал с пеной у рта и ударился головой о стену.

— Он сошел с ума! — сказал Тренч, когда тюремщики схватили его; и с тех пор Тренч пришел в уныние, он начал говорить быстро и почти бессвязно. — Вот чего я боялся, Фивершем, что сойду с ума. Можно было бы смириться даже со смертью здесь без излишнего сожаления, но сойти с ума! — и он вздрогнул. — Если этот человек со спичками окажется обманом, Февершем, я буду близок к этому, очень близок. Сначала ты человек, потом начинаешь бредить, и на следующий день уже идиот с пеной у рта — лучше этого не видеть и не слышать. Боже, но это ужасно! — и он опустил голову, обхватил руками и не осмелился взглянуть наверх, пока Идрис не подошел к ним и не приказал заняться работой. Что за работу они выполняли на фабрике в тот день, никто не из них так и не понял. Они лишь осознавали, что время тянулось необычайно медленно, но наконец наступил вечер.

— У складов, — сказал Тренч. Они нырнули в первый же переулок и, завернув за угол, увидели человека, принесшего спички.

— Меня зовут Абдул Кадер, — начал он без вступления. — Я здесь, чтобы устроить ваш побег. Но пока что бегство невозможно.

При этих словах Тренч покачнулся.

— Невозможно? — переспросил Фивершем.

— Да. Я привел в Умдурман трех верблюдов, два из них умерли. Эфенди в Суакине дал мне денег, но недостаточно. Я не смогу купить новых верблюдов, но если вы напишете эфенди, чтобы прислал мне двести фунтов, то я все подготовлю и вернусь через три месяца.

Тренч стоял спиной, так что Фивершем не видел его лица. От этого последнего удара судьбы его покинуло всё воодушевление. Правда открылась с ужасающей ясностью. Абдул Кадер не собирался рисковать своей жизнью; он будет ездить туда-сюда между Умдурманом и Суакином, пока Фивершем не перестанет писать письма, а Сатч платить деньги.

— Мне нечем писать, — сказал Фивершем, и Абдул Кадер снабдил их необходимым.

— Быстрее, — торопил он. — Пишите быстрее, чтобы нас не обнаружили.

И Фивершем написал. И хотя он сделал, как предложил Абдул, бесполезность письма была для него столь же очевидной, как и для Тренча.

— Вот письмо, — сказал он и передал его Абдулу, и взяв Тренча за руку, молча ушел.

Они вышли из переулка и снова оказались у большой глинобитной стены. Наступил закат. С левой стороны переливающимися огнями сверкала река. Здесь пробивался оливковый, там розовый, и вот снова сверкающий зеленый; над их головами взошли звезды, на востоке уже были сумерки; а за их спинами в городе варварски монотонно застучали барабаны. Оба они повесили головы, взглядом упираясь в землю. Надежде пришел конец, их охватило отчаяние. Фивершем не думал ни о каких соснах на холмах Суррея, а Тренч больне не боялся, что в его голове что-то перемкнет, и он превратится в безумца. Они шли медленно, как будто оковы стали в десять раз тяжелее, и без единого слова. В этом состоянии они не заметили, что другой араб повернулся и пошел вслед за ними, пока он не сказал:

— Верблюды в пустыне, в десяти милях к западу.

Но он проговорил это так тихо, а они пребывали в таком унынии, что не услышали его слова. Он повторил их, и Фивершем поднял взгляд. Очень медленно их смысл дошел до сознания Фивершема; он не сразу узнал человека, который их произнес.

— Абу Фатма! — сказал он.

— Тсс! — отозвался Абу Фатма. — Верблюды готовы.

— Сейчас?

— Сейчас.

Тренч с закрытыми глазами прислонился к стене, его лицо имело нездоровый вид. Казалось, он вот-вот упадет в обморок, и Фивершем взял его под руку.

— Это правда? — слабо спросил Тренч.

И не успел Фивершем ответить, Абу Фатма продолжил:

— Медленно идите вперед. Когда доберетесь до конца стены, уже стемнеет. Накиньте на голову покрывала и оберните кандалы тряпками, чтобы не звенели. Потом поворачивайте и возвращайтесь, подойдите к воде у складов. Я буду ждать там с человеком, который избавит вас от цепей. Но прикрывайте лица и не останавливайтесь. Он думает, что вы рабы.

С этими словами он незаметно передал им за спиной какое-то тряпье, когда они стояли рядом. Затем он повернулся и поспешил прочь. Очень медленно Фивершем и Тренч пошли вперед в направлении тюрьмы; сумерки окутали реку и длинную песчаную насыпь, окружающую их. Они присели, быстро обернули и закрепили тряпки вокруг своих цепей. На западе краски заката уже померкли, вокруг них сгустилась темнота. Они развернулись и пошли назад по той же дороге. Барабаны теперь гремели сильнее, а над стеной засверкал яркий свет. Когда они достигли кромки воды напротив складов, уже стемнело. Абу Фатма уже ждал вместе кузнецом. Без единого слова с них сбили кандалы.

— Пойдемте, — сказал Абу. — Ночь сегодня безлунная. Сколько пройдет времени прежде, чем обнаружат, что вы исчезли?

— Кто знает? Может, Идрис уже ищет нас. А может, не хватится до утра — узников много.

Они помчались по песчаному склону между кварталами разных племен, по узкой полоске города, затем по кладбищу. На дальнем краю кладбища стоял заброшенный дом, при их приближении в дверях появился человек и вошел внутрь.

— Ждите здесь, — сказал Абу Фатма и тоже вошел в дом. Через секунду оба вышли, ведя за собой верблюдов, и заставили животных опуститься на землю.

— Садитесь, — сказал Абу Фатма. — Обхватите его за шею.

— Я знаю, как надо, — ответил Тренч.

Фивершем устроился позади него, арабы сели на второго верблюда.

— Десять миль к западу, — сказал Абу Фатма и ударил верблюда пятками.

Огни позади стали тускнеть, барабанный бой затихал.