Четыре пера

Глава двадцать первая

Миссис Адер с некоторым беспокойством размышляла о последствиях своих разоблачений. Она не знала, какой курс изберет Дюрранс. Вполне вероятно, что он может прямо сказать Этни о своей ошибке и признать, что убедился в притворности ее привязанности к нему и реальности ее любви к Фивершему. И тогда, как бы тщательно ни скрывал он ее участие в этом открытии, вряд ли ему это удастся. Ей придется предстать перед Этни, и она страшилась момента, когда ясные глаза подруги спокойно встретят ее взгляд, а губы потребуют объяснения. И потому ее поначалу очень обрадовало, что в отношениях Этни и Дюрранса внешне не произошло никаких изменений.

Они встретились и заговорили так, будто день, когда приплыл Уиллоби, и вечер, когда Этни играла на скрипке увертюру Мелузины, изгладились из их памяти. Сначала миссис Адер испытала облегчение, но когда чувство опасности покинуло ее и она увидела, что ее вмешательство не возымело никакого эффекта, она озадачилась. Чуть позже она уже была сердита и разочарована.

На самом деле, Дюрранс решил все очень быстро. Этни хотела, чтобы он ничего не знал, для нее было утешением считать, что она осчастливила человека, к которому питает искреннюю дружбу. И Дюрранс понимал это. Он не видел причин лишать ее этого утешения — пока. Он должен узнать наверняка, что разделило Этни и Фивершема, простое недопонимание или нечто непоправимое, прежде чем предпринять намеченные им шаги, а также выяснить все о судьбе Гарри Фивершема. Поэтому он притворился, что ничего не знает, и даже забросил привычку внимательно наблюдать и оценивать, поскольку в ней больше не было необходимости. Он принудил себя выглядеть довольным, подшучивал над своим несчастьем и делал вид, что компания Этни полностью его компенсирует.

— Понимаете, — говорил он, — к слепоте можно привыкнуть и воспринимать ее как естественное состояние. Но невозможно привыкнуть к вам, Этни. Каждый раз, встречая вас, обнаруживаешь нечто новое и восхитительное. И кроме того, всегда есть надежда на исцеление.

Он был вознагражден, поскольку Этни поняла, что он отложил свои подозрения. И она отметила его неутомимую жизнерадостность в противоположность своим страданиям. А страдала она сильно. Если в один день к ней вернулась прежняя легкость сердца, присущая до прибытия в Рамелтон трех белых перьев, то теперь частично возвратилось горе, которое последовало за их прибытием. Конечно, разница была. Ее гордость была восстановлена, и у нее появилась слабая надежда, возродившаяся после слов Дюрранса, что Гарри возможно спасти. Но она снова познала долгие и бессонные ночи и безрадостную горячую боль в голове в ожидании серого утра. Ибо она больше не могла притворяться, что смотрит на Гарри Фивершема как на мертвого друга. Он был жив, и даже страшно подумать в каком затруднительном положении, и все же она жаждала знать. В действительности изредка нетерпение укрепляло ее волю.

— Я полагаю, из Умдурмана возможен побег, — сказала она однажды как можно более равнодушно.

— Возможен? Думаю, да, — жизнерадостно ответил Дюрранс. — Конечно, это сложно и потребует много времени. Уже делались попытки вызволить Тренча и остальных, но безуспешные. Сложность заключается в посреднике.

Этни быстро взглянула на Дюрранса.

— В посреднике? — переспросила она. — Кажется, я начинаю понимать. Араб, который может перемещаться между Умдурманом и египетской границей?

— Да. Обычно это какой-нибудь торговец-дервиш или купец, торгующий с племенами Судана, который проскальзывает в Вади-Хальфу, Ассуан или Суакин и берет на себя эту работу. Конечно, он сильно рискует. С ним могут расправиться в Умдурмане, если обнаружат его делишки. Поэтому неудивительно, что в последний момент он уклоняется от опасности. Зачастую он оказывается мошенником. Договариваешься с ним в Египте и передаешь ему деньги. Через полгода или год он возвращается один и оправдывается, что было лето, а сезон неблагоприятный для побега. Или заключенных строже охраняли. Или его самого заподозрили. И просит еще денег. Его рассказ может быть правдой, и даешь ему больше денег; а он опять возвращается, и возвращается один.

Этни кивнула.

— Точно.

Дюрранс невольно объяснил ей то, чего она до сих пор не понимала. Она была совершенно уверена, что Гарри Февершем каким-то образом пытается помочь полковнику Тренчу, но каким образом его собственный захват должен был послужить этой цели, она не могла разобраться. Теперь она поняла: он должен был стать посредником, и ее надежды росли благодаря этому. Скорее всего, он с осторожностью приступил к своим планам. Он очень хотел, чтобы к ней вернулось второе перо, и если он сможет вызволить Тренча из Умдурмана, то и сам там не останется.

Этни немного помолчала. Они сидели на террасе, и над рекой пламенел закат.

— Полагаю, жизнь в тюрьме Умдурмана не будет легкой, — сказала она и снова приняла равнодушный вид.

— Легкой! — воскликнул Дюрранс. — Да, она не будет легкой: лачуга, переполненная арабами, без света и воздуха, а крыша, под которой придется находиться взаперти от заката до рассвета, на два фута выше головы; очень вероятно, что заключенным придется стоять всю ночь в этом грязном логове в тесноте, вплотную, плечом к плечу. Представьте себе это даже здесь, в Англии, в этот вечер! Подумайте, что будет в августовскую ночь в Судане! Особенно, если у вас сохранились воспоминания о таком месте, что лишь увеличит мучения.

Этни посмотрела на прохладный сад. В этот самый момент Гарри Фивершем, возможно, изо всех сил пытается дышать в темной и шумной лачуге, с пересохшим горлом и на жаре, мечтает о травянистых склонах Рамелтона и плавном течении реки Леннон.

— Можно молиться о смерти, — медленно сказала Этни, — если только...

Она хотела добавить: если не оказался там намеренно с определенной целью, но резко оборвала предложение. Дюрранс подхватил его:

— Если бы не шанс на побег, — сказал он, — а шанс есть, если Фивершем в Умдурмане.

Он боялся, что позволил себе сказать слишком много об ужасах тюрьмы в Умдурмане, и добавил:

— Конечно, то, что я вам описал, это просто слухи, и им нельзя доверять. Мы не знаем. Возможно, у заключенных нет таких трудностей, как мы считаем.

После чего он оставил эту тему. Этни больше не упоминала об этом. Она иногда задумывалась, что подумал Дюрранс о ее внезапном исчезновении из гостиной в тот вечер, когда он рассказал о своей встрече с Гарри Фивершемом. Но он никогда не упоминал об этом, а она считала благоразумным подражать его примеру.

Заметное изменение в его поведении, отсутствие осторожности, которая так огорчала Этни, смягчила ее страхи. Казалось, он нашел для себя какое-то идеально простое и естественное объяснение. Время от времени она также спрашивала себя, почему Дюрранс рассказал ей о той встрече в Вади-Хальфе и о последующем отъезде Фивершема на юг. Но для этого она нашла объяснение — возможно, странное объяснение, но оно было достаточно простым и устраивало ее. Она считала, что эта новость была посланием, а Дюрранс — лишь инструментом. Это предназначалось для её ушей, и для одного только её понимания, а Дюрранс был обязан передать новость по воле высших сил. Настоящую причину она не хотела знать.

Весь сентябрь они продолжали притворяться. Каждое утро, когда Дюрранс был в Девоншире, он шел через поля к Этни в «Заводь», и миссис Адер, наблюдая, как они говорят и смеются без тени смущения или отчуждения, все больше злилась, ей все сложнее было держать язык за зубами и позволять это притворство. Это был месяц напряженности, и все втроем испытывали большое облегчение, когда Дюрранс ездил к окулисту в Лондон.

И этих визитов стало больше по количеству и продолжительности. Даже Этни была им благодарна. Она могла на какое-то время сбросить маску; она получила возможность ощутить усталость, побыть одной и восстановить силы, чтобы вновь изображать приподнятое настроение по возвращении Дюрранса. Наступали часы, когда ее охватывало отчаяние. «Смогу ли я притворяться, когда мы поженимся, когда будем всегда вместе?» — спрашивала она себя. Но она оставила вопрос без ответа; она не смела смотреть вперед, чтобы хотя бы сейчас силы ее не подвели.

После третьего визита Дюрранс сказал ей:

— Помните, я однажды упоминал известного окулиста в Висбадене? Мне кажется целесообразным съездить к нему.

— Вам рекомендовали съездить?

— Да, и съездить одному.

Этни посмотрела на него проницательным, быстрым взглядом.

— Вы думаете, что мне будет скучно в Висбадене, — сказала она. — Ничего страшного. Я могу попросить кого-то из родственников поехать со мной.

— Нет, это из-за меня, — ответил Дюрранс. — Возможно, мне придется побыть затворником. Лучше соблюдать покой и какое-то время никого не видеть.

— Вы уверены? — спросила Этни. — Я бы расстроилась, если вы предложили этот план, посчитав, что я буду счастливее в Гленалле.

— Нет, не по этой причине, — ответил Дюрранс, и ответил вполне честно.

Он чувствовал необходимость для них двоих побыть в разлуке. Не меньше Этни он страдал от постоянного притворства. Только потому, что знал о ее решении не портить жизнь двум людям, он не позволил себе крикнуть, что знает правду.

— Я возвращаюсь в Лондон на следующей неделе, — добавил он, — и когда вернусь, смогу сказать вам, еду я в Висбаден или нет.

Дюрранс радовался, что упомянул о своем плане до прибытия телеграммы Колдера из Вади-Хальфы. Этни не удалось связать его отъезд с получением каких-либо новостей о Фивершеме. Телеграмма пришла однажды днем, и Дюрранс вечером добрался до «Заводи» и показал ее Этни. В телеграмме было всего четыре слова:

«Фивершем в тюрьме Умдурмана».

Повинуясь новому инстинкту деликатности, зародившемуся в нем в последнее время из-за его страданий и образа мыслей, Дюрранс отошел от Этни, как только отдал телеграмму, и присоединился к миссис Адер, читающей книгу в гостиной. Кроме того, он сложил телеграмму, так что когда Этни развернула ее и прочла, она была одна на террасе. Она вспомнила, что Дюрранс говорил ей о тюрьме, и ее воображение разыгралось от его слов. Тихий сентябрьский вечер опустился на поля, от реки поднимался легкий туман и расстилался над садовыми скамейками у лужайки. Тюремные двери уже были закрыты в этой жаркой стране на слиянии Нила. «Тогда он уже в десять раз переплатил за свою вину, — воскликнула она, восставая против несправедливости. — И в этом гораздо больше виновны его отец и я, чем он сам. Никто из нас не понимал».

Она винила себя за то, что отдала это четвертое перо. Она оперлась на каменную балюстраду, закрыв глаза, размышляя, выживет ли Гарри этой ночью, да и жив ли он еще. Прохлада камней, да которых дотронулись ее руки, стала самым горьким из упреков.

— Нужно что-то делать.

Дюрранс шел из гостиной и разговаривал на ходу, чтобы предупредить о своем приближении.

— Он был и есть мой друг, я не могу оставить его там. Я напишу сегодня Колдеру. Я не стану экономить деньги, он мой друг, Этни. Вот увидите. Из Суакина или из Асуана как-нибудь помогут.

Он намеренно объяснил предлагаемую помощь лишь своей дружбой с Фивершемом. Этни не должна знать, что он догадывается о ее интересе к судьбе Гарри.

Она внезапно повернулась к нему, почти прерывая его.

— Майор Каслтон мертв? — спросила она.

— Каслтон? — воскликнул он. — В полку Фивершема был Каслтон. Это тот человек?

— Да. Его убили?

— Его убили в сражении при Томаи.

— Вы уверены, вполне уверены?

— Он был в составе второй бригады на краю большого ущелья, когда люди Османа Дигны выскочили как из-под земли и напали. Я тоже был там. И видел, как Каслтон погиб.

— Я рада, — сказала Этни.

Она произнесла это довольно просто и ясно. Первое перо вернул капитан Уиллоби. Вполне возможно, что полковник Тренч может вернуть второе. Гарри Фивершем, столкнувшись с большими трудностями, однажды преуспел перед лицом серьезной опасности. Теперь придется преодолевать больше опасностей и трудностей; это она ясно понимала. И посчитала: один успех предзнаменовал, что за ним последует другой. Фивершем строил планы с осторожностью; у него были деньги для их осуществления; и, кроме того, Этни обладала сильной верой. Но она с облегчением узнала, что к отправителю третьего пера уже невозможно обратиться. Более того, она ненавидела его, вот и всё.

Дюрранс был поражен. Он был солдатом того не столь уж редкого типа, как хотели бы заставить поверить своих читателей сочинители военных историй. Он был потомком Гектора из Трои: не истеричный в речах, не мстительный в делах. Не бахвалящийся мальчишка-школьник, а спокойный взрослый мужчина, без шума исполняющий свой долг, суровый при необходимости, но по натуре мягкий и сострадательный. И этого варварского высказывания Этни Юстас он не смог понять.

— Вам так сильно не нравился майор Каслтон? — воскликнул он.

— Я не знакома с ним.

— Вы рады, что он погиб?

— Я вполне рада, — ответила Этни сухо.

Она совершила еще один промах, когда так высказалась о Майкле Каслтоне, и это не ускользнуло от Дюрранса. Он вспомнил об этом и обдумал в оружейной в Гессенсе. Это как-то прояснило для его обостренного ума позор и исчезновение Гарри Фивершема. Визит капитана Уиллоби и знак, который он принес, дали ему ключ. Белое перо могло означать только обвинение в трусости. Дюрранс не припоминал каких-либо признаков трусости в Гарри Фивершеме, и подобное обвинение приводило его в недоумение.

Но факт оставался фактом. Что-то случилось во время бала в Леннон-хаусе, и с этого момента Гарри стал изгоем. Предположим, белое перо было отправлено в Леннон-хаус, и Фивершем открыл конверт в присутствии Этни? Или не одно белое перо? Этни вернулась после долгого разговора с Уиллоби и держала белое перо так, как будто нет ничего драгоценнее во всем мире.

Так сказала ему миссис Адер.

Следовательно, полностью или частично трусость была искуплена. Этот вывод напрашивался сам собой, потому что Этни вновь стала прежней. Она дорожила пером, поскольку оно перестало быть символом трусости и стало символом искупления.

Но Гарри Фивершем не вернулся, он по-прежнему пробирался где-то обходными путями. Значит, не только Уиллоби предъявил обвинение; были и другие — двое других. Про одного Дюрранс узнал уже давно. Когда Дюрранс предположил, что Гарри могут отвезти в Умдурман, Этни сразу же ответила: «Полковник Тренч в Умдурмане». Ей не нужно было объяснять побег Гарри из Вади-Хальфы на юг Судана. Это было преднамеренно; он отправился в плен, чтобы его отвезли в Умдурман. Более того, Этни говорила о ненадежности посредника, и это снова помогло Дюррансу в догадках. У Фивершема было какое-то обязательство прийти на помощь Тренчу. Предположим, Фивершем изложил свои планы спасения и отважился отправиться в пустыню, чтобы самому стать посредником. Из этого следовало, что в Рамелтон отправили второе перо, и его послал Тренч.

Теперь Дюрранс смог связать майора Каслтона с Тренчем и Уиллоби. Удовлетворение Этни от смерти человека, которого она даже не знала, могло означать только то, что, будь он жив, у Фивершема было бы такое же обязательство и перед майором Каслтоном. Вероятно, в Леннон-хаус присылали и третье перо, и отправил его Каслтон.

Дюрранс задумался над решением загадки, и оно все больше и больше казалось ему правдоподобным. Один человек мог бы рассказать ему правду, но он отказался и несомненно по-прежнему откажется говорить. Но Дюрранс намеревался заручиться помощью этого человека, и с этой целью придется вкратце рассказать историю и не требовать никаких сведений.

— Да, — сказал он, — думаю, после моего следующего визита в Лондон я навещу лейтенанта Сатча.