Дамский секрет

Глава 17

Библиотеку в Кемберли, где он часто ужинал в одиночестве, Натан любил пуще прочих комнат. Наряду со столом, за которым он занимался делами поместья, здесь стоял круглый стол, за коим он проводил встречи с приказчиком и арендаторами.

Джорджи сидела и возилась с белой салфеткой. Несмотря на то что он просил нехитрый ужин, по принесенным блюдам стало ясно, что миссис Лоу прислала полноценную (правда, по ее меркам скромную) трапезу. Кушанья на огромных подносах притащили два лакея. Они вошли с застывшими лицами и принялись расставлять тарелки.

Джорджи поднялась и начала помогать. Натан хотел ее остановить, но вовремя осознал, что сие неразумно.

— Сядь, — молвил он, едва лакеи ретировались.

Она кинула на него странный взгляд.

— Я подам ужин. — Она потянулась к подносу.

— Я сказал: сядь, будь умницей.

Джорджи выгнула брови, но сделала, как велено, наблюдая за тем, как Натан снимал крышки с тарелок, вдыхал запахи, поднимавшиеся с паром. Он обратил взор на Джорджи, с живым интересом разглядывавшую содержимое тарелок, и улыбнулся, ибо большинство дам его класса считало, что проявлять интерес к ужину бестактно.

Самое большое блюдо занимала разделанная жареная курица, политая густым соусом, обложенная дамплингами с шалфеем. На другой тарелке лежал панированный картофель, обжаренный на гусином сале. Яблочный пудинг источал божественный аромат.

Натан взял тарелку.

— Раз нас только двое, блюда подам я.

Она неодобрительно нахмурилась.

— Граф когда-нибудь подавал тебе ужин?

— Нет. — Затем иронично добавила: — Это большая честь.

В награду за наглость Натан положил еще один дамплинг и поставил перед ней тарелку.

— Тогда следует воспользоваться случаем. Позволь налить тебе вина.

Он налил вина из графина. Джорджи взяла бокал, рассматривая содержимое.

— Я редко пила вино.

— Попробуй. Оно прекрасное. Несколько лет назад я купил пару коробок, оно только доходит до кондиции.

Она нахмурилась и сделала маленький глоток, засим вытаращила глаза.

— Нравится?

Джорджи не ответила, зато сделала глоток побольше.

— У него много привкусов. Тяжелых и… в то же время легких. Так можно выразиться?

— Да.

Натан довольно улыбнулся. Проницательность вовсе не удивила. Он ценил ее мнение в вопросах вкуса. Ее инстинктивно тянуло ко всему хорошему, ладному. Натану не терпелось показать оррери. Интересно, что она подумает? Он уверился, что ей понравится.

Он наполнил тарелку для себя и за трапезой расспрашивал о том, что она думает о привкусе вина.

— Фруктовый, но не фруктовый, — сказала она. — Пряный.

Потом Натан учил ее, как болтать вино, смотреть, с какой скоростью оно стекает со стенок бокала, как подносить его к свету и проверять прозрачность, как вдыхать букет, делать глоток, как перекатывать во рту, чтобы разобрать каждый нюанс. Джорджи внимательно слушала, подражала его движениям, всматривалась в глубину бокала, нюхала и отпивала с сосредоточенным лицом, кое он нашел очаровательным. Она умна и любознательна. Натану нравилось видеть, как на выразительном лице появлялась тень понимания. Он наливал бокал за бокалом.

Вино ослабило зажим. Джорджи безбоязненно болтала, отношения «господин — слуга» позабылись. После трапезы они отодвинули тарелки и вразвалку сидели на стульях.

— Помню, в детстве я видела, как папа с мамой пили вино, — задумчиво изрекла она.

Натан обратился в слух. Ее происхождение угадать сложно. В отличие от женщин его класса, Джорджи не говорила с аристократическим акцентом, но и знакомого регионального диалекта не улавливалось. Голос звучал очень приятно, но нейтрально. Манера держаться тоже не давала подсказок. Как и любая рабочая женщина, она юркая и умелая, но вместе с тем грациозная, с изящной прямой осанкой, которой не бывало у служилых, приученных не привлекать внимания. Упоминание о том, что родители (наверняка не из рабочих) пили вино, заинтриговало.

— Мы с братом тайком спускались, после того как нас укладывали спать. Они сидели в гостиной, иногда мама сидела у папы на коленях, — хохотнула она, — и они пили вино. Мне всегда казалось, что они… превосходны!

Взгляд стал отрешенным, но она живо пришла в себя и устремила взор на пустой бокал.

— Твои родители живы?

— Папа умер, когда я была маленькой, — покачала она головой, — а матушка несколько лет назад.

Оттого что Джорджи загрустила, захотелось ее коснуться, утешить.

— Родителей терять тяжело, а в юности и подавно. — Не получив ответа, он справился: — У тебя есть любимое воспоминание?

— Рождество, — печально улыбнулась она. — Прекрасный день, потому что мы видели папу. Хоть мы и жили в самом сердце Лондона, папа для украшения дома приносил огромную охапку зелени: падуб, омелу, плющ. Скорее всего, покупал на рынке, но мне говорил, что ходил в густой темный лес. Разумеется, я верила. — Взгляд у нее потеплел. — В коридоре он вешал омелу для соседей, но чаще всего под омелой я видела их с мамой.

Натан улыбнулся нарисованной картинке, обдумывая полученную информацию.

— Если папа замечал, что я подсматриваю, он хватал меня, подкидывал и говорил: «Теперь целуемся втроем, Джорджи». Мы соприкасались губами…

Она закрыла глаза и вытянула губы трубочкой, изображая поцелуй. В тот миг она его искушала, пленяла.

— Похоже, они прекрасные родители.

— Ласковые, любящие. Баловали нас, никогда не держали в строгости. На Рождество всегда было весело. Они водили нас на Серпентин кататься, мы покупали каштаны и жарили на огне. Папа их чистил, и мы вместе ели. Всегда кто-то приходил пожелать счастливого Рождества, поиграть, выпить горячего сидра, спеть под фортепиано. — Она смолкла, переводя дух. — Господи, только послушай меня! Я только и делаю, что болтаю о себе. Тебе скучно.

Джорджи отвела глаза — видимо, переживала, что чересчур много выложила. У нее вправду развязался язык, она описала на удивление зажиточную жизнь.

— Наоборот, мне интересно. У меня Рождество было совсем другим.

— Каким же?

Ей стало заметно легче, оттого что разговор повернул на Натана.

— Нельзя сказать, что Рождество проходило ужасно. Притом это было время обязанностей и подаяний. Отец отдавал себе отчет, какое положение он занимал. Мать с сестрой разносили по деревне корзины, мы вместе ходили на все церковные службы. А на Рождество самые важные семейства графства жаловали отужинать. Рождество не было семейным праздником. У нас не было ни омелы, ни каштанов, ни комнатных игр… Да отец ни в жизнь не стал бы участвовать в комнатной игре! — Он громко засмеялся, взглянул на Джорджи и заметил жалость у нее на лице. — Было неплохо, но не так весело, как у вас. Отец считал, что Рождество — это время благостыни, время напомнить нам, детям, как нам повезло и чем мы обязаны тем, кому повезло меньше.

Боже правый, он говорил столь же напыщенно, как отец!

— Похоже, он очень нравственный человек, — произнесла Джорджи с намеком на сомнение. — Очень хороший человек.

Нотка сомнения докучала. Натан рылся в памяти, стараясь найти что-нибудь получше. Вдруг перед внутренним взором вспыхнуло яркое воспоминание.

— Когда я был маленьким, приходили ряженые, — осклабился он.

— Ряженые? То есть актеры?

— Вроде того. Они были цыганами. Помню, когда мне было пять лет, они поставили странную пьесу про Георгия Победоносца и змея, туда же впихнули битву при Банкер-хилле. — Он засмеялся, копаясь в памяти. — Творилась какая-то бестолковщина. Проходили бесконечные постановочные сражения, звучали очень старые песни. Все роли исполняли мужчины. — Она улыбалась, приоткрыв губы, в глазах плясали радостные огоньки. Он вспомнил: — О, еще владыка буянов.

— Владыка буянов?

— Деревенские съезжались в Кемберли, чтобы посмотреть пьесу. Ряженые выбирали мальчика на роль владыки буянов, в тот год им стал Абель Джексон — ныне он деревенский кузнец, а в ту пору ему было лет восемь. Ряженые усадили его на плечи и поднесли к отцовскому стулу. По традиции отца со стула вышвырнули, и Абель занял его место. Все шутки сыпались на бедного отца, а потом он подавал всем вассайл.

— Он обижался?

— В принципе нет.

В словах слышалось удивление. Странно, но Натан помнил, как в тот день отец раскатисто смеялся; воспоминание совершенно не вязалось с образом величавого родителя. Натан загрустил.

— В тот год они пришли в последний раз. Не знаю почему…

Его вдруг осенило: летом следующего года умер Чарли; родители впали в безутешное горе, его отослали в школу.

На то Рождество ряженые не пришли. И больше не приходили никогда.

— Натан?

Джорджи смотрела на него вопросительно. Захотелось рассказать, поделиться неожиданной вспышкой озарения.

— Вспомнилось, что через год было первое Рождество после смерти брата.

— Сколько ему было? — спросила она, глядя на него с сочувствием.

— Двенадцать. А мне восемь.

— Ты помнишь, как он умер?

— Во всех красках. Мать одурела от горя. — Продолжать он не собирался, но глянув на Джорджи и наткнувшись на пристальный взор, он кое-как примолвил: — На третий или четвертый день после того, как это произошло, я надел его вещи и пошел к ней в опочивальню. По-детски подумал, что это поможет, что я смогу его заменить.

Не вынеся сочувствия в ее глазах, Натан отвел взгляд.

— Не помогло?

— Нет. Она сказала, что я никогда его не заменю, чуть ли не содрала с меня вещи и велела няне увести меня с глаз долой.

Джорджи перепугалась и коснулась его руки.

— Она не понимала, что делает. Она убивалась от горя.

— Знаю. — Хотя вряд ли он в это верил. — Оказалось, что вещи погребальные. Она выложила их для него, а я нашел в опочивальне.

— Ох, Натан, — скорбно произнесла она.

Рука, легкая и теплая, лежала на его руке. Утешала. В горле вырос ком, Натан изо всех сил старался овладеть собой. Годами он не вспоминал мрачные дни после смерти Чарли и пожалел, что поделился детскими воспоминаниями. Он не представлял, что на него нашло.

Дабы отвлечься, Натан взглянул в окно.

— Смотри, снег идет, — сменил он тему. — Так и знал, что пойдет.

Джорджи задержала на нем зоркий взгляд, после чего поднялась из-за стола и прошла к окну. Натан пошел следом и встал у Джорджи за спиной, бездумно потянулся к ее плечам, дабы притянуть ее к себе. Однако порыв он подавил и руки опустил по швам, надеясь, что она ничего не заметила в отражении.

Вроде бы не заметила. Она взирала на снег, чуть подалась вперед, коснувшись кончиками пальцев холодного стекла, на коем от дыхания появилось мутное пятно. Натан переводил взгляд то на бушующую вьюгу, то на ее зачарованное отражение.

— Думаешь, ляжет? — пробормотала она.

— Уверен, что ляжет. Слой уже сантиметра два. Кто знает, сколько продлится метель.

— Значит, завтра первые следы.

— Первые следы?

Джорджи оглянулась через плечо.

— Мы с братом состязались, кто первым ступит на заснеженное крыльцо. Знаешь же, как бывает в Лондоне. Снег в два счета становится грязным, превращается в слякоть. Если ночью снежило, то наутро снег уже был грязным, зато у нас на крыльце оставался чистым.

«Она выросла в Лондоне».

— Ну и кто же поспевал первым?

— В основном Гарри. — «Гарри. Г». Она рассмеялась тихо, раскованно. Вино ее расслабило. — Но завтра я обязательно сделаю первые следы. Здесь акры нетронутого снега.

Не вспомнилась ни одна знакомая, которой приспичило бы выйти в снег.

— Завтра первые следы, — согласился он, с улыбкой глядя ей в глаза.

Все началось с отработанной улыбки, ныне казавшейся непринужденной, коей он всегда одаривал женщин. Но когда Джорджи беспечно улыбнулась в ответ, он ощутил, что улыбка стала настоящей, неудержимой, коснулась глаз. Стоило появиться, убрать невозможно. Он вглядывался Джорджи в лицо, не понимая, что ищет. Только когда она отступила на шаг, улыбка померкла.

Боже, пора образумиться! О чем он только думал? Сперва выдал тайны детства, а теперь вздыхал по ней, как школьник. Он что, забыл, зачем ее привез?

— Что такое?

— Немного устала, — улыбнулась она.

— А-а. Может, пойдем отдыхать?

Не дожидаясь ответа, он взял ее за локоть и развернул к двери. Джорджи не сопротивлялась… по большому счету. Она шла вместе с ним, но он чувствовал легкое нежелание.

Он прихватил с серванта канделябр.

— Я тоже устал. Идем спать.

Она сглотнула, насторожившись, но вышла из комнаты и побрела к лестнице, после того как он жестом показал, мол, иди первой. Он поднимался по ступеням вслед за ней, держа свечи повыше, наслаждаясь видом. Боже, она красавица. Руки чесались от желания коснуться.

Когда они подошли к двери опочивальни, она растерянно посмотрела на него.

— Натан, — позвала она с мольбой в глазах.

— Да? — улыбнулся он, довольный тем, что она обращалась к нему по имени.

— Я очень устала, — чуть слышно произнесла она на выдохе.

— Неудивительно, — сказал он, открыв дверь. — Я тоже.

Он провел Джорджи в комнату, осторожно положив руку на поясницу. Напряжение, кое он чувствовал, едва ли не звенело. Убирая руку, он пальцами пробежался по спине, засим направился к армуару, дабы снять кольца. Развернувшись, он развел руки в стороны — такую позу он принимал, когда хотел, чтобы с него сняли фрак. Она кинула на него боязливый взор, но снять фрак помогла, задев плечи кончиками пальцев. По шее побежали мурашки.

Джорджи пошла вешать фрак, а когда повернулась к нему лицом, он поднял подбородок в безмолвном приказе. Она развязала и сняла платок, щекоча шею.

Повисла тяжелая тишина. Не слышно ни звука, только дрова шипели, превращаясь в пепел. От нее исходили волнение, предвкушение, страх.

— Жилет, — подсказал он.

Расстегивая пуговицы, она сосредоточенно их разглядывала. Он снял одежину и без слов протянул. Пока она вешала жилет, он сел на кровать и вытянул длинные ноги.

Дабы снять ботинки, ей пришлось опуститься на колени. По подозрительному взгляду ясно: она не знала, чего ждать в конце. Но еще ее глодало любопытство, судя по тому, как она пожирала его взором, судя по предательскому румянцу на щеках, блеску в глазах.

Она точно его хотела. Такое вожделение впечатляло.

— Спасибо, — сказал он, после того как она убрала ботинки, поймал ее взгляд и улыбнулся.

Они не сводили друг с друга глаз. Ее любопытство подогревало его интерес.

Что же делать?

Можно подойти и поцеловать. Натан верил, что она дозволит, особенно после вина. Он хотел подойти. Господи, как же он хотел подойти.

— Доброй ночи, — изумив самого себя, молвил он.

Джорджи стояла, выпучив глаза.

— Ты свободна, — выгнув бровь, добавил он.

Она испуганно вздрогнула, словно вышла из оцепенения, зарделась и отвернулась.

— Я… то есть доброй ночи.

Она поспешила в гардеробную и плотно затворила дверь.

Он посмотрел на закрытую дверь, снял оставшиеся одежды и лег. А потом долго лежал без сна, умирая от желания, гадая, сбрендил он или нет.