Дамский секрет

Глава 4

Две недели спустя

Половина десятого утра.

Без малого.

Джорджи прислонилась плечом к стене подле двери в опочивальню Харланда, ожидая служанку, что должна принести поднос с завтраком. По обыкновению, вернувшись ранним утром, Харланд оставил для нее точные указания. Написанная наспех записка, переданная через ночного лакея, ждала поутру на том месте, где она завтракала. Там говорилось: «Завтрак в опочивальню в девять тридцать. Яйца пашот. Кофе. Костюм для верховой езды».

В промежутке между тем, как она позавтракала и отправилась к Харланду, Джорджи два часа утюжила фраки и жилеты, а закончив, стала краснолицей и липкой. Прежде чем пойти в хозяйскую опочивальню, пришлось сбегать в свою комнату и умыть лицо.

Она прождала подле двери уже несколько минут к тому моменту, как подоспела служанка Рози, пухленькая, молчаливая девушка. Лакей Том настаивал, что Рози «влюблена в Джорджа».

— Доброе утро, Рози, — сказала Джорджи.

Щеки у Рози налились свекольной краснотой, как случалось всегда, стоило Джорджи с ней заговорить. Под грохот фарфоровой посуды она передала поднос, буркнула приветствие и поспешила прочь.

Джорджи опустила поднос на столик, стоявший у двери, и быстро проверила содержимое. Все на месте: утренняя газета, кофейник, тарелка с яйцами, прикрытая серебряным куполом, намазанные маслом тосты и нарезанный апельсин. Харланд обожал апельсины. В записке про него не говорилось, но Харланд съедал апельсин каждое утро, всегда нарезанный на восемь долек.

У Джорджи аж слюнки потекли. Она тоже любила апельсины. Казалось, будто она не ела их целую вечность. Сочная блестящая мякоть выглядела очень притягательно в маленькой хрустальной вазочке, куда миссис Симмс уложила дольки. На миг она задумалась: Харланд заметит, если она стащит дольку? Конечно, заметит. В вазочке всегда лежало восемь долек, и это в его духе — подметить, если их станет семь.

Постучав, Джорджи досчитала до десяти и приоткрыла дверь.

— Входи.

Раздавшийся голос Харланда — утренний голос, хриплый спросонок — стал решающим знаком. Джорджи подняла поднос и вошла спиной вперед, а когда обернулась, Харланд пытался усесться. Одежда, как обычно, отсутствовала. Темные волосы растрепались, темные глаза полуприкрытые и сонные. Он устало провел рукой по лицу. Джед сообщил, что он явился домой в три часа ночи. На месте Харланда она проспала бы до обеда.

Покуда он возился с подушками, Джорджи вперилась взором в его торс — сформировавшаяся привычка. Пока она стояла с подносом, безопаснее смотреть туда, чем в лицо. Харланд стройный, однако широкоплечий. Он пленял своей наготой, подтянутой мускулистой грудью, усеянной темными волосками, что окружали плоские соски и стрелой тянулись к промежности, где снова расширялись. Несколько раз, когда он выбирался из постели или надевал кальсоны, она мельком видела промежность и быстро отводила глаза, надеясь, что он не заметит этой странной заинтересованности.

Едва Харланд с удобством устроился, подложив под спину подушки, Джорджи завозилась с маленькими ножками, сложенными под подносом, что позволяли примостить его поверх бедер. Искусная вещица. Полированное вишневое дерево с инкрустациями из перламутра. И немного изобретательности в виде складных ножек. Харланд любил искусные вещи и питал страсть к антиквариату, будь то поднос со складными ножками, рапира, крывшаяся в трости с золотым набалдашником, или табакерка с порнографической гравировкой на внутренней стороне крышки.

Джорджи налила в чашку черного ароматного кофе. Харланд смежил веки и благодарно вздохнул. Джорджи отставила кофейник и убрала серебряную крышку с яиц пашот.

— Спасибо, Феллоуз, — изрек Харланд.

Это не столько выражение признательности, сколько дозволение удалиться. Джорджи восприняла фразу в том духе, в коем она была сказана.

— Прекрасно, милорд, — пробормотала она.

Она аккуратно положила крышку и салфетку на прикроватный столик и ушла в соседнюю гардеробную готовить костюм для верховой езды.

Джорджи выбрала зеленый бархатный фрак и прошлась по нему щеткой, дабы ворс лег в верном направлении. Бриджи из оленьей кожи. Чистое белье: кальсоны, сорочка, платок — все кипенное, а платок туго накрахмаленный. Шелковые чулки. Высокую черную шляпу с загнутыми полями она покрутила в руках, наслаждаясь тонкой работой, привлекательной формой, густой бархатной чернотой. Джорджи вытащила сапоги для верховой езды, чищенные вплоть до подошв еще вчера. Они так блестели, что складывалось впечатление, будто их никогда не носили. Однако Джорджи достала мягкую тряпку и еще раз их протерла. Пока она работала, звон столовых приборов, грохот посуды и шелест бумаги напоминали, что в нескольких метрах отсюда завтракал Харланд.

Ровно в десять часов раздался стук в дверь. Джорджи отправилась открывать. Харланд, отведав все содержимое, отставил поднос в сторону и погрузился в чтение газеты.

Вновь Рози. На этот раз она принесла чайник с кипяченой водой, прихваткой уберегая руку от горячей ручки. Джорджи, стараясь не обжечься, умудрилась принять чайник.

— Подождите, я принесу поднос.

— Да, мистер Феллоуз. — Рози снова разрумянилась.

О боже, Том говорил правду? Джорджи надеялась, что нет. Мысль, что кто-то из слуг станет слишком внимательно за ней наблюдать, по душе не пришлась.

Чайник она отнесла в гардеробную и вернулась, прихватив по пути поднос. Дабы забрать поднос, Рози сделала шаг вперед и слегка коснулась Джорджи. Джорджи отпрянула. Поднос чуть не выскользнул у нее из рук, тарелки с громким грохотом опрокинулись и закружили по подносу.

— О боже. Простите, мистер Феллоуз! — воскликнула Рози.

— Не извиняйтесь. Это полностью моя вина, — сказала Джорджи, поправляя посуду.

Закрывая дверь, Джорджи ощутила, как запылало лицо. Она чувствовала себя глупо. Самое важное — в этом доме она должна оставаться незамеченной. Джорджи старалась мало говорить и сторонилась людей. Однако только что, взвинченная шутками Тома, она повела себя так, словно Рози собиралась ее обесчестить и устроить из этого целое представление. Такие ошибки Джорджи не могла себе позволить.

Как и ожидалось, Харланд опустил газету и взирал на нее. Смотрел он пристально — редкий тревожный случай. Под его взором Джорджи неуверенно затопталась на месте.

— Все в порядке, Феллоуз?

Харланд ненавидел шум по утрам. В тихих словах Джорджи уловила едва различимый упрек.

— Да, милорд. Прошу прощения за шум.

Он кивнул и снова взялся за газету.

— Иди в гардеробную. Я приду бриться через пять минут.

— Хорошо, милорд.

Джорджи вернулась в гардеробную и к своим приготовлениям. Половину чайника она вылила в тазик, что стоял рядом со стулом, на коем Харланд любил сидеть во время бритья, и добавила в воду несколько капель ароматического масла. Смесь благоухала гвоздикой и корицей, пряный свежий запах принадлежал Харланду. В миске жестким помазком она взбила густую пену. Бритву она сначала принялась править, потом проверила лезвие и осталась довольна.

Когда она только начала служить у Харланда, бритье оказалось самой жуткой задачей. Джорджи тренировалась на Максе и Уилле, но порезав их до крови, она уразумела, что обхитрить никого не сумеет. Посему в первый же день она пояснила Харланду, что ее предыдущий господин носил бороду, за коей ухаживал сам. Прежде «Джорджу» никого брить не доводилось.

Харланд лишь пожал плечами.

— Пора научиться, — все, что сказал он.

В первый раз Джорджи порезала его дважды, да и процесс занял в три раза больше времени, чем сейчас. Харланд был на удивление терпелив. А она быстро всему научилась. Она много тренировалась, часто брила его дважды в день, один раз утром и еще раз вечером перед тем, как он уходил на бал или ужин.

По вечерам Харланд предпочитал бриться, покуда принимал ванну. Он обожал принимать ванну. Том и Джед, вынужденные таскать воду наверх, проклинали его привередливость. Джед клялся, что так часто мыться вредно для здоровья. Джорджи им сочувствовала, но втайне думала, что на месте графа она бы тоже мылась каждый день. Ежедневно принимала бы ванну, лакомилась апельсинами, покупала настолько необычные великолепные шляпки и туфли, что все дамы возжелали бы такие же.

Она представила, как он расслабленно лежал в ванне, как вдруг Харланд вошел в гардеробную, одетый в свободный темно-красный халат, и молча уселся на стул. Откинул голову назад и закрыл глаза. Джорджи набросила полотенце ему на шею и плечи, а другое — себе на плечи, чтобы вытирать лезвие.

Тишина. Так он любил. Чаще всего по утрам он говорил только: «Доброе утро» или «Спасибо». Намек Джорджи уловила и заговаривала, только когда к ней обращались, а в остальное время произносила лишь короткие реплики. Харланд почти на нее не смотрел. Пока она сновала вокруг него — брила, помогала надеть фрак или ботинки, завязывала платок, стряхивала ворсинки, — он лишь мазал по ней равнодушным взором, словно она невидимка.

Джорджи немного гневалась, хоть и понимала, что это нелепо. Она должна радоваться, что на нее почти не обращали внимания. Ее задача — остаться здесь незамеченной, а затем проникнуть в дом Дансмора. Безразличие Харланда играло на руку. И тем не менее временами она злилась.

Даже сейчас его совершенно не волновало, что пояс халата развязан. Харланд почти не был прикрыт, она видела полоску обнаженной груди и часть бедра. Он даже не задумался о том, что раздет. И правда, с чего бы ему задумываться?

А вот Джорджи пришла в замешательство. И не только. Внешне Джорджи являла собой само спокойствие, что она взяла на вооружение после первой встречи с Харландом. Однако внутри все клокотало, кипело странной смесью восхищения и негодования. И вожделения. Да, вожделения. Вожделения, что парализовало ее по ночам, когда она лежала в постели и размышляла о нем.

В первую встречу она обмерла при виде его красоты, но даже представить не могла, каково это — видеть его изо дня в день. В дезабилье, взлохмаченным спросонок, полуодетым или вообще голым. В ванне, в постели с шелковым балдахином или в строгих, сшитых на заказ нарядах. Женщины редко видели мужчин такими, кроме разве что мужей. Под безупречными одеждами она видела его теплую живую плоть. Теплую плоть, упругие мышцы, гладкую кожу, темные волосы. Глаза как ночь.

Натан молча полулежал на стуле и расслаблялся. Феллоуз был необычайно тихим. Даже тише Джарвиса.

Он почувствовал нежные касания полотенца, легшего на грудь. Миг спустя ловкими круговыми движениями ему покрыли лицо пеной. Феллоуз молчал и даже при такой близости держался на расстоянии. Казалось, помазок кружил сам по себе.

Холодной жесткой бритвой Феллоуз заскользил по шее, по линии подбородка, поглаживал щеки. Дабы сбрить щетину над верхней губой, холодными пальцами Феллоуз натянул плоть. Лезвие царапнуло подле основания носа, лишь слегка порезало, а после нескольких мазков кожа стала гладкой.

Пока Феллоуз вытирал остатки пены полотенцем, Натан сидел с закрытыми глазами и ждал. Спустя несколько минут Феллоуз опустил ему на лицо пышущую жаром, благоухавшую гвоздикой махровую салфетку.

«Ах, блаженство». Натан вдохнул горячий ароматный пар и ощутил, как открылись поры, выпуская грязь, что осталась с прошлого вечера.

До Натана долетали звуки, как Феллоуз убирал бритвенные принадлежности, шаги, когда он вынес тазик и чайник из опочивальни. Приятные звуки. Домашние и простые.

Едва салфетка остыла, Натан нехотя сел. Феллоуз уже ждал с одеколоном. Натан вытянул пробку вместе с палочкой, коей провел сначала по одной щеке, потом по второй, после чего Феллоуз унес флакон. Воротился он с охапкой одежды. Натан поднялся и скинул на пол халат, засим быстро натянул кальсоны. Феллоуз, как викарий, смотрел немного в сторону.

Натан надел рубашку, чулки, бриджи и жилет, а после опустил голову, чтобы Феллоуз смог обвязать шею платком. Работал Феллоуз быстро, стараясь почти не касаться ткани, дабы избежать потери формы. Завязав узел, примерно минуту он расправлял складки. Натан выпрямился и взглянул в зеркало. Безукоризненно.

Когда Натан обернулся, Феллоуз уже держал фрак. Натан осторожно просунул руки и принялся застегивать пуговицы, в то время как Феллоуз отряхивал спину. Засим сапоги и шляпа. Теперь он готов.

Феллоуз взял шкатулку с драгоценностями и открыл крышечку, предлагая Натану содержимое. На миг задумавшись, он выбрал золотое кольцо с изумрудом и надел на левый указательный палец. К кармашку на жилете он прикрепил золотые часы и отмахнулся от шкатулки.

Покончив с облачением, Натан посмотрелся в зеркало и остался доволен.

— Очень элегантно, милорд.

Голос напугал. Позже Натан задумался почему — он же знал, что Феллоуз рядом. А в тот момент он вскинул голову, словно присутствие Феллоуза стало неожиданностью. Натан моргнул, на миг растерявшись. А Феллоуз, как всегда, сохранял полную невозмутимость.

Яркие серебристые волосы и гладкий лоб придавали ему юный вид. До смешного юный. С такой внешностью нельзя быть столь бесстрастным умелым камердинером.

— Мне распорядиться, чтобы подали коня, милорд?

— Да, Феллоуз. Спасибо.

Натан перевел взор на свое отражение в зеркале и притворился, будто отвлекся. Феллоуз удалился.

Тихий скромный Феллоуз. Что-то в нем было, нечто такое, что сбивало Натана с толку. Он не знал почему. Но что-то явно имелось.

Чутье его никогда не подводило.

После недолгой прогулки верхом Натан посовещался со своим поверенным и пообедал в клубе. Здесь он всегда встречал знакомых, и вскоре в клуб вошел Росс, также известный как Саймон Росситер, виконт Мейбери, выпускник Кембриджа и один из ближайших друзей Натана. После распития бутылки портвейна Натан уговорил Росса сходить в театр «Камелот» на спектакль «Двенадцатая ночь».

Росс, не самый культурный человек, сомневался, но все же согласился, когда Натан подчеркнул, что они будут в Ковент-Гардене, а следовательно, неподалеку от излюбленных мест Росса — игорного дома Белль Ортон и публичного дома мадам Иветты. Натан дал слово: если постановка окажется скучной, они уйдут.

Об этом обещании он пожалел уже спустя несколько минут после начала спектакля.

— Что это за чепуха? — спросил Росс, развалившись в красном бархатном кресле и хмуро взирая на сцену. Растрепанные светлые волосы и голубые глаза совершенно незаслуженно придавали ему невинный вид.

Шел только первый акт, а Росс уже заскучал и начал терять терпение. То, что он был пьян в стельку, тоже не спасало положения.

— Как вы знаете, — вздохнул Натан, — это «Двенадцатая ночь», чудесная комедийная пьеса лучшего английского драматурга.

Из фрака Росс вынул серебряную фляжку, отвинтил крышечку и сделал жадный глоток.

— Чудной человек этот Шекспир, — пробурчал он.

— Слушайте, почему бы вам не прогуляться? Сходите к Данвуди, будьте молодцом. Он вон там с миссис Герберт, судя по всему, ему так же скучно, как и вам. — Натан указал на противоположную ложу.

Росс проследил взглядом его жест.

— О, это он? Да, пожалуй, схожу. Справлюсь, действительно ли он продает лошадей серой масти. Но не переживайте, — добавил он, — я скоро вернусь.

— Не стоит торопиться из-за меня, приятель, — иронично заверил Натан.

К тому моменту, как Росс покинул ложу, актриса, игравшая Виолу, вернулась на сцену вместе с Орсино. Она выжала максимум из своего маскарадного мужского костюма, демонстрировавшего стройные ноги, что снискали выкрики и свист с галерки. Конечно же, Орсино не замечал женских ног. Не в меру увлекся тем, что смотрел вдаль.

— Дочь моего отца любила так, как, будь я женщиною, я, быть может, любил бы вас, — глядя через плечо, поведала Виола.

Голос звучал непринужденно, однако украдкой она жадно взирала на Орсино.

— Ну что же, расскажи, что было с ней, — попросил Орсино.

— Ее судьба, мой герцог, подобна неисписанной странице. Она молчала о своей любви, но тайна эта, словно червь в бутоне, румянец на ее щеках точила.

Горячо любила и хранила это в тайне? Не похоже на знакомых Натану барышень. По его опыту женщины подходили к делам сердечным более хладнокровно, будь то куртизанки, ищущие щедрого покровителя, или же герцогские дочери, ищущие династический брак. Они выставляли себя напоказ и просто… ждали, пока к ним подойдут, выберут. А если на приманку клевала не одна рыбешка, они выбирали лучший улов. Что же до мужчин, Натан уже со счета сбился, скольких он лицезрел дурней, отчаянно заявлявших о влюбленности, тогда как на самом деле они испытывали лишь похоть, которая улетучится через несколько месяцев.

Дело не в том, что Натан не верил в любовь. Он любил свою семью: матушку, сестру Верити и ее детей, старшего брата Чарли, умершего в двенадцать лет, покойного отца, доброго, но строгого человека. Любил поместье в Дербишире, землю, на которой провел детство. Он никогда не испытывал к партнершам столь же глубокую сильную привязанность, такую же любовь.

О, в юности он терял голову из-за нескольких женщин и относился с обожанием к нескольким любовницам. Но эти эмоции всегда оказывались недолговечными. Вероятно, любовь — неистребимая любовь, что он испытывал к семье и земле, — не распространялась на женщин, с коими он ложился в постель с тех пор, как достиг зрелости.

С другой стороны, откуда взяться любви, когда вы граф? Всякий раз, когда матушка принималась твердить про супругу, любовь она не упоминала. А стоило Натану начать бранить удручающие общественные правила о супружестве, она подчеркивала, что они мудрые, созданные для того, чтобы сыскать барышню, которая сумеет вынести пугающие обязанности графини. Барышню, которая будет рожать детей, управлять поместьем и служащими, поможет сберечь титул для будущих поколений.

Поместье и титул должны были перейти к Чарли.

Бродя по лондонским бальным залам и салонам, Натан часто ловил себя на мысли, что, если бы Чарли не погиб, он, как младший сын, не расположил бы к себе барышню, на коей захотел бы жениться. Его жизнь — для коей он рожден — закончилась в тот день, когда утонул Чарли. Словно кукушка, Натан занял его место.

Его неспособность выбрать невесту выводила матушку из себя. Два года назад он чуть не сделал барышне предложение. Мисс Аннабель Уэйнторп была крайне хороша, жизнерадостна, неглупа, отвечала всем требованиям и казалась вполне здравомыслящей. Натан начал за ней ухаживать, но, как выяснилось, не он один. В самый разгар сезона злые языки начали называть происходящее между ним, виконтом Иствудом и сэром Фредериком Брэкстоном гонкой трех коней. Сперва сопернические побуждения вышли на первый план, однако со временем Натан осознал, что мисс Уэйнторп ни к одному из них не относилась с пристрастием. С одинаковым восторгом она со всеми танцевала, каталась и принимала цветочные подношения. Ввиду графского титула Натан был самым высокопоставленным среди ее поклонников, затем Иствуд, а потом уже Брэкстон. После того как Натан выбыл из гонки, так и не сделав предложения, оставшиеся предложение сделали. Она предпочла тучного напыщенного Иствуда привлекательному славному Брэкстону, а позже Натан услышал, как мать хвасталась перед подругой успехом Беллы.

По телу пробежал озноб, пока он слушал, как миссис Уэйнторп ликовала от триумфа дочери, но он понимал, что такова действительность брачного аукциона. Белла Уэйнторп была воспитанной разумной барышней и стала бы замечательной графиней. Именно на такой женщине он рано или поздно остановится.

Какая удручающая мысль. Натан с трудом переключился на сцену. Орсино, глядя на зрителей, стоял слева. Тем временем Виола вперилась в него взором, лицо выражало муку и тоску, отчего внутри у Натана все сжалось.

Вот чего он хотел — того, что разглядел в ее лице.

Несбыточная мечта для человека вроде него.

Едва первый акт подошел к концу, Натан покинул ложу и отправился искать Росса — с серебряной фляжкой в руке он подпирал стену подле ложи Данвуди.

— Наконец-то! — изрек Росс, убирая фляжку. — Хватило? Теперь мы можем уйти?

— Да, — бросил Натан. — Куда?

— Давайте пропустим Белль Ортон и отправимся прямиком к Иветте.

Почему бы и нет? Женщины у Иветты хотели от него только денег.

— Идемте. Давайте немного развлечемся.

День уже клонился к вечеру, когда ее наконец-то позвал Харланд.

Она постучалась, досчитала до десяти и приоткрыла дверь опочивальни.

— Входи.

Голос прозвучал хрипло и вяло. Джорджи распахнула дверь и вошла. Комнату пропитал тяжелый запах перегара. Харланд лежал на спине, прикрыв рукой лицо, по-прежнему одетый во вчерашние мятые одежды, за исключением фрака, который каким-то образом умудрился скинуть. Он валялся печальной кучей на полу. Это ж как надо было набраться, чтобы вот так обойтись с фраком?

— Милорд?

— Чувствую себя кошмарно, — простонал он.

— Хотите, принесу вам завтрак, милорд?

— Только кофе, — чуть слышно проговорил он. — В три у меня встреча с Брадуэллом, мы обсуждаем дела палаты. В противном случае я бы натянул покрывало на голову и уснул.

— Хорошо, милорд, — пробормотала Джорджи и удалилась.

Она спустилась на кухню, где миссис Симмс велела горничной сварить кофе и настояла на том, чтобы добавить оладьи и привычный апельсин.

К тому моменту, как Джорджи с завтраком вернулась в опочивальню, Харланд уже снял оставшиеся одежды и надел любимый халат из красного шелка. Отбросив покрывала, он восседал на постели со скрещенными ногами, пальцами давил на виски, а глаза прикрыл. Когда она подошла к кровати, он опустил руки. Она поставила поднос ему на бедра. При виде оладий он слегка ужаснулся.

— Миссис Симмс, — пояснила Джорджи.

— Наверное, мне стоит поесть, — без особого энтузиазма сказал Харланд и, чуть выпрямившись, поморщился. — Феллоуз, у меня адски раскалывается голова. У тебя, случайно, нет волшебного зелья, которое мне поможет? Вроде камердинеры должны знать в этом толк, разве нет?

Джорджи хотела ответить, но, призадумавшись, решила смолчать. Кое-что она могла для него сделать, но предлагать не хотела.

— А у мистера Джарвиса имелось волшебное зелье? — попыталась она потянуть время.

— Боже, нет. Джарвис считал, раз я навлек на себя несчастье, я должен терпеть как настоящий мужчина. — Он снова поморщился. — Я выпью кофе, а потом ты меня побреешь.

— Хорошо, милорд.

Откланявшись, Джорджи удалилась спиной вперед. Делая так первый раз, она почувствовала себя идиоткой. Но это быстро вошло в привычку. Это роль, которую она исполняла, часть странного танца между господином и слугой.

Она воротилась на кухню, дождалась, пока Рози вскипятит чайник, а затем побежала с чайником наверх, дабы исполнить привычные фортели. «Тук, тук, тук». Открыла на миллиметр дверь и получила разрешение. По его команде она вошла и направилась в гардеробную готовиться к бритью. Масло, полотенца, мыло. Правка лезвия. Взбивание пены. Все верно выложить. Когда она была готова, он вошел на ватных ногах, невозмутимый, как султан.

С измученным видом он осторожно уселся и опустил голову на подголовник. Джорджи накинула ему на плечи полотенце и нанесла пену на лицо, имевшее отчетливый сероватый оттенок. Брила она его ловко, аккуратными умелыми движениями. Наклонившись, она учуяла запах бренди. По глупости ей захотелось, чтобы ему стало лучше.

«Сегодня две горячие салфетки», — подумала она.

Сняв вторую салфетку и вытерев лицо, Джорджи робко проговорила:

— Милорд, если у вас еще раскалывается голова, я могу кое-что сделать.

Харланд разомкнул веки.

— Что? Ты вспомнил волшебное зелье?

Она посмотрела в его задранное лицо и почувствовала, как вспыхнули щеки. Господи, как он прекрасен; временами он сильно ее искушал.

— Я… вообще-то нет. Но я могу помассировать вам голову. Очень помогает при головных болях.

В детстве Джорджи страдала от синусита, и матушка часами массировала ей голову, дабы облегчить боль. Позднее Джорджи сама научилась массажу.

— Я попробую что угодно, Феллоуз. Делай что хочешь.

— Хорошо. Пожалуйста, закройте глаза, милорд.

Харланд закрыл глаза, а Джорджи принялась искать какую-нибудь мазь. Нашлось лишь ароматическое масло. Она открыла пузырек и вылила немного масла в ладонь, а затем растерла меж ладонями. Пряный аромат проник в ноздри, она заметила, что Харланд расслабился, как только до него долетел знакомый запах.

Сделав глубокий вдох, она обхватила ладонями его лицо так, что кончики пальцев встретились на середине подбородка. Осторожно надавливая, она повела руками вверх.

— О, а это приятно. — Харланд вздохнул.

Джорджи улыбнулась, припомнив, сколько удовольствия может доставить облегчение от боли. Спустя полминуты она, сильно надавливая, провела кончиками пальцев от подбородка до ушей, где по пути вверх начала делать маленькие кружки. Харланд застонал. На висках она задержалась, скользнула к основанию шеи и тоже размяла, двигая большими пальцами вперед и назад.

— Восхитительно, — спустя несколько минут вздохнул Харланд. — Где ты этому научился?

— Мама научила.

Джорджи провела кончиками пальцев по скулам, останавливаясь, чтобы выписать круг, и наконец-то добралась до переносицы. Кончики пальцев снова встретились.

— Закройте глаза, — прошептала она.

В знак согласия Харланд издал сиплый стон и от удовольствия расслабил подбородок.

Большими пальцами Джорджи осторожно провела по глазам, прослеживая изгибы. На переносице снова задержалась, сильно надавила с двух сторон, а потом вернулась к глазам и скулам.

— Ах. — Это скорее походило на выдох, благодарность, слышимую во вздохе.

Руки начали болеть, но осталось еще кое-что, что раньше делала мать. То, что по ощущениям приятнее всего. Джорджи снова коснулась висков, а потом запустила пальцы в темные густые волосы и начала разминать кожу головы. Массировала она всеми пальцами и основаниями ладоней. Харланд застонал. Этот звук удовольствия отозвался внизу живота.

Джорджи глядела на него: на темноволосую голову, лежавшую на подголовнике, стройное тело, раскинувшееся на стуле, на выражение лица, наконец-то безмятежное. Халат был завязан не туго, она видела верхнюю часть бедер, крепких, мускулистых, покрытых темными волосками. Джорджи перевела глаза чуть выше и остановилась на шее, мощной и в то же время уязвимой. Волосы на ощупь напоминали шелк, голова крепкая и теплая. В воздухе плыл аромат масла. Она разглядывала темные ресницы, губы, что беззвучно шевелились. Она вообразила, каково это — прижаться к нему, погладить изящную шею, ощутить пульс. Тело горело от желания.

И в тот же миг она заметила напрягшийся член.

Феллоуз перестал двигать пальцами. Натан разомкнул веки, однако Феллоуз не смотрел ему в лицо. Округлив глаза, он уставился ниже, на начавший твердеть член.

Натан резко сел прямо, а Феллоуз полностью убрал руки.

— Спасибо, Феллоуз, — буркнул Натан. Шею охватил жар. — Не мог бы ты, пожалуйста, почистить синий фрак?

— Конечно, милорд. Какой-то конкретный жилет? — Голос, как обычно, звучал тихо и спокойно. Он уже удалился, словно последних минут вовсе не случалось.

— Нет. Любой.

Из бельевого шкафа Натан вынул кальсоны и поспешно надел. К тому моменту, как Феллоуз вернулся с фраком и жилетом, Натан уже затянул завязки вокруг талии. Феллоуз, на миг изумившись, при виде необычного зрелища вытаращил глаза, однако быстро взял себя в руки.

«Проклятье». Его возбудил Феллоуз! «Нет», — отверг он эту мысль. Возбудил его не Феллоуз. А прикосновения. Безликие руки, что принесли наслаждение. И все. Чьи угодно касания добились бы того же результата.

Эти объяснения никоим образом не помогли избавиться от приступа страха. Натан смутился, растерялся. И почувствовал себя эксплуататором. Особенно когда вспомнил, что привело Феллоуза на его порог, — господин пытался воспользоваться его молодостью и неопытностью.

Судя по тому, какое выражение лица было у юноши, покуда он таращился на топорщащийся халат, Натан уверился в его непорочности. Феллоуз потрясенно округлил глаза, заметив, сколь возбудился Натан. Но то был не просто шок. Присутствовало что-то еще.

На миг показался интерес. И это приводило в замешательство сильнее всего остального.

Натан быстро оделся, по большей части отказавшись от помощи Феллоуза, даже сам повязал платок, что глупо, учитывая, что получилось лишь спустя несколько попыток. Натан вел себя чудно, но он боялся, что, если Феллоуз еще раз его коснется, член снова начнет напрягаться. Вздор!

Одевшись, он тут же приказал подать карету и отправился в клуб, где назначена встреча с Брадуэллом.

Покуда карета грохотала по булыжникам, Натан закрыл утомленные глаза и мысленно повторил все, что случилось. Не слишком ли остро он отреагировал?

Постепенно он начал успокаиваться. Вчера он перебрал с выпивкой, а сегодня мучился похмельем. Он был не в себе, когда Феллоуз приступил к успокаивающему массажу. Тело отреагировало на само наслаждение, а не на того, кто это наслаждение доставлял.

Несколько раз он указал на эти факты усталому мозгу, но так полностью в них и не поверил.