Дикий убийца

17

ЕЛЕНА

Самолет тонет. Я чувствую головокружение, когда моргаю, ошеломленно оглядываясь по сторонам. Удар о воду отбросил меня в сторону, прижав к ремню безопасности, и я чувствую, что что-то пострадало. Ушибы, определенно, вероятно, гораздо хуже. Боль пронзает меня дугой, горячая и пульсирующая, и я вижу, что самолет начинает наполняться водой сквозь мое остекленевшее зрение.

— Помоги! — Мой голос хриплый, сдавленный страхом. — Помоги мне! Левин!

Я не уверена, что это достаточно громко, чтобы кто-нибудь услышал. Я даже не уверена, жив ли он еще. Я как будто начинаю выходить за пределы себя, воля моего тела к выживанию берет верх. Мои руки нащупывают ремень безопасности, дергают его, я вижу быстро поднимающуюся воду по мере того, как самолет опускается все ниже, зная, что у меня есть секунды. Минута или две, если повезет.

Я даже не уверена, как мне удалось зайти так далеко.

Я нажимаю на застежку ремня безопасности, дергаю его и дергаю так сильно, как только могут мои онемевшие руки, но он не отстегивается. Он застрял, думаю я где-то смутно в своей голове, и страх, который захлестывает меня после этого, такой холодный и подавляющий, что я застываю на месте. Я чувствую, как у меня стучат зубы, тело трясется, и все болит.

Я и раньше боялась смерти, но никогда это не ощущалось так быстро. За последние несколько дней я подошла к этому ближе, чем когда-либо прежде, но всегда происходило так много событий, все происходило слишком быстро, чтобы по-настоящему осознать реальность происходящего. Теперь это здесь, смотрит мне в лицо, когда я в ловушке, и я не могу притворяться, что это не для меня.

Я больше никогда не увижу свою семью. Свою сестру. Их лица всплывают в моей голове, поток воспоминаний, которые должны успокаивать, но только заставляют мою грудь сжиматься от ужасающей боли, силу рук моего отца, обнимающих меня, ванильный табачный аромат его рубашки, смех моей сестры и развевающиеся ее темные волосы. Аромат наших садов дома, теплую пыль и цветы, и все то, чего я больше никогда не увижу.

И потом, это иррационально, но все равно все еще существует…

Жаль, что я не уговорила Левина переспать со мной.

Я собираюсь умереть гребаной девственницей.

Учитывая все обстоятельства, это кажется ужасно несправедливым.

Вода поднимается. Мои ноги, руки, подбородок. Замерзает. Я делаю самый глубокий вдох, на какой только способна, как раз перед тем, как она касается моих губ, но я знаю, что не смогу долго удерживать его. У меня это никогда не получалось.

Я задерживаю дыхание так долго, как только могу, вода смыкается у меня над головой, я крепко зажмуриваю глаза. Мои легкие горят, руки все еще безуспешно дергают застрявший ремень безопасности, и тут я чувствую, как другие руки обхватывают мои.

Когда мои глаза распахиваются, я вижу перед собой Левина.

Он отталкивает мои руки в сторону, и я смутно вижу нож в одной из его. Он пилит ремень безопасности, неровно разрезая его, а затем его рука скользит вокруг меня, когда он освобождает меня, таща по воде к сломанной задней части самолета.

Мне не хватает воздуха. Мои легкие просто кричат об этом. Держись. Еще немного. Просто держись…

Я не уверена, что когда-нибудь узнаю, как мне это удается. Усилием воли я крепко сжимаю губы, пока Левин подталкивает нас к поверхности. Я слышу его голос, когда мы поднимаемся над водой, и я хватаю ртом воздух, как новорожденный младенец, как будто я никогда в жизни не дышала.

— Держись! — Кричит Левин, обнимая меня за талию. — Я попытаюсь вытащить нас на берег. Просто держись за меня, Елена!

Я кашляю, все еще хватая ртом воздух.

— Я попытаюсь, — выдавливаю я, мой голос срывается, и я не уверена, что он меня слышит. Но это не имеет значения.

Это похоже на сон, или ночной кошмар. Вода вокруг нас горит от разлитой нефти, горит, как какой-то ужасающий ад, через который Левин тащит нас, держась за меня одной рукой. Здесь плавают обломки самолета, и Левин тащит меня к куску крыла, который покачивается над водой, направляя меня к нему.

— Держись за него, — хрипит он. — Я собираюсь грести, пока мы плывем. Если ты можешь помочь плыть, это лучше, но, если ты не можешь, просто держись. Мы не доберемся до берега, если мне придется делать это одной рукой и с этой сумкой.

— Какой сумкой? — Я хриплю, но снова слишком тихо, чтобы он меня услышал. Я хватаюсь за крыло, когда он снова начинает плыть, подталкивая нас к береговой линии, которую я не могу разглядеть.

Я хочу потерять сознание. Боль усиливается, намного сильнее, чем раньше, и я думаю, что меня что-то порезало, потому что соль обжигает кожу. Но если я это сделаю, я знаю, что у меня ничего не получится.

— Еще немного! — Левин кричит мне на ухо, и я почти уверена, что он лжет, но я знаю, что он пытается подбодрить. Я не вижу ни пляжа, ни береговой линии, ничего, кроме темной воды вокруг нас. Такое ощущение, что я плыву в пустоте, и мне отчаянно хочется закрыть глаза, но я заставляю себя открыть их, чувствуя жжение от соленой воды.

И тут я это чувствую. Песок под моими ногами, коленями, всем остальным телом, когда я падаю вперед, и Левин тащит меня остаток пути, отсоединяя от крыла самолета, пока несет дальше по пляжу, спотыкаясь. Именно тогда я понимаю, что он, должно быть, тоже ранен и измучен, хотя понятия не имею, насколько сильно.

Он укладывает меня на бок на песок, пока я откашливаю еще воды, его рука убирает мои мокрые волосы с лица.

— Теперь ты в безопасности, — бормочет он. — Мы вышли из воды. Ты в безопасности. Я держу тебя.

Я держу тебя. Это то, что мне нужно услышать. Мои глаза закрываются, все мое тело обмякает, когда я принимаю тот факт, что мы, по крайней мере прямо сейчас, не умрем.

А потом все становится черным.

Кажется, что уже долгое время я не уверена, где сон, а где реальность. Я чувствую, как меня поднимают, переносят и укладывают на одеяло. Я смутно вижу лицо Левина, нависшее надо мной, чувствую его руки на себе, и в моей голове проносится мысль, что я хотела бы быть достаточно в сознании, чтобы наслаждаться этим.

— Отдыхай, — слышу я, как он бормочет с грубым акцентом, убирая рукой мои теперь сухие волосы. А потом: — Черт возьми, у тебя температура. Здесь для этого ничего нет. Дерьмо.

Существует множество чередующихся команд и просьб, которые прорываются сквозь боль и жар, которые пульсируют во мне, всякий раз, когда я бодрствую. Пей. Ешь. Отдыхай. Не умирай. Не умирай, блядь.

Мне кажется, я слышу, как он говорит мне больше слов, пока я болею на пляже, чем за все время нашего знакомства. Как будто, разговаривая со мной, он может удержать меня здесь. Одно предложение, которое я слышу снова и снова, заставляет меня задуматься, что он имеет в виду.

— Я не могу снова потерпеть неудачу. Это не должно повториться.

После этого я долгое время ничего не помню. Когда я наконец просыпаюсь, по-настоящему просыпаюсь, я вижу его, скорчившегося на песке перед кучей хвороста, сложенной в выкопанной им песчаной яме. Я завернута в одеяло такое же, как и то, на котором я лежу, и я медленно приподнимаюсь, чувствуя, как все во мне протестует, когда я пытаюсь сесть.

Он мгновенно оборачивается, как только слышит, что я двигаюсь, и роняет то, чем разжигал огонь.

— Елена. — В его голосе слышится явное облегчение. — Ты проснулась.

— Я думаю, ты мог бы назвать это и так. — Мой голос звучит хрипло, и я кашляю, чувствуя резкую боль в горле. — Я не уверена, что мне сейчас нравятся чувство сонливости.

— Я тебя не виню. — Левин упирается руками в колени, пристально глядя на меня, как будто пытается определить, в какой плохой форме я все еще нахожусь. — Какое-то время я не был уверен, что ты проснешься.

Это не совсем удивительно, но услышать, что это сказано так откровенно, похоже на шок. Я с трудом сглатываю, плотнее натягивая на себя одеяло.

— Что случилось?

Левин поджимает губы, делая глубокий вдох через нос.

— Давай я разведу огонь и приготовлю нам обоим что-нибудь поесть, и я тебе расскажу.

Я сижу, наблюдая, как он заканчивает разжигать огонь, медленно разжигая его, пока это не превращается в маленькое, яркое, потрескивающее пламя, прыгающее в ночной темноте. Он помогает мне придвинуться поближе, чтобы я могла согреться, а затем протягивает мне что-то похожее на пакет с военным пайком.

— Это ужин, — извиняющимся тоном говорит он. — Он не очень вкусный, но позволит тебе насытиться и оживить себя. Тебе нужно как можно больше калорий, я не мог заставить тебя много есть, пока ты была в отключке.

Он на мгновение замолкает, вскрывая свой пакет с едой, и смотрит на меня.

— Самолет упал. Ты это знаешь. — Он потирает рот рукой, поднос с едой балансирует у него на коленях. — Я пытался поднять нас после того, как убил пилота. Но было слишком поздно. Все, что я мог сделать, это попытаться смягчить удар.

— Думаю, это сработало. — Я беру несколько кусочков трейл-микса, зная, что мне нужно поесть, но такое чувство, что у меня перехватывает горло. — Мы живы.

— Да, это так. — Левин втыкает вилку в нечто, похожее на какую-то клейкую смесь, которая, как мне кажется, напоминает лазанью или зити, но на самом деле не получается. Его голос полон наигранного оптимизма, от которого у меня сжимается живот.

— Как долго меня не было? — Вопрос застревает у меня в горле вместе с едой.

— Около двух дней.

— И ты…

— Пытался сохранить тебе жизнь. — Он откусывает еще кусочек, морщится и откладывает его. — У тебя была адская температура. У нас есть кое-какие медицинские принадлежности, — он кивает в сторону сумки, стоящей на песке в нескольких шагах от него, — но ничего для этого. Это было просто на ощупь. Не хочу тебя пугать, — добавляет он извиняющимся тоном.

— Нет, я бы предпочла, чтобы ты был честен. — Я проглатываю еще кусочек еды, но не уверена, сколько еще смогу проглотить, прежде чем она начнет возвращаться. — Что еще у нас в сумке?

— Кое-какие вещи для выживания. Это все, что я смог захватить с самолета, прежде чем мне пришлось доставать тебя и вытаскивать нас из-под обломков. Мне было достаточно сложно добраться до тебя. — Левин на мгновение замолкает, как будто обдумывает, как много мне рассказать.

— Я хочу знать, — говорю я ему, но даже когда слова выходят наружу, я не совсем уверена, что они правдивы. Выражение его лица выглядит так, как будто он пытается удержаться от того, чтобы рассказать мне, насколько все плохо, и терпит неудачу.

— Там не так уж много всего, — говорит он мне наконец. — Там была пара одеял, которые у тебя есть прямо сейчас, несколько пайков типа MRE, вода в бутылках, аптечка первой помощи. Я использовал многое из этого, чтобы залатать твои и свои травмы. — Он поворачивается, показывая мне грубо зашитую рану на своей руке. — К счастью, у тебя, похоже, было больше шишек и ушибов, чем ран. У тебя был только один глубокий порез на боку и несколько поверхностных царапин.

Я морщусь.

— Тебе обязательно было сшивать…

Левин кивает, его рот скривился в выражении сожаления.

— Я бы пока не стал смотреть на это, — мягко говорит он. — Это не самая хорошая работа. Вероятно, это оставит шрам.

Я чувствую, как в груди пульсирует боль, к горлу подступает комок, но я подавляю его так сильно, как только могу. Не будь глупой, твердо говорю я себе, заставляя себя слабо улыбнуться.

— Это всего лишь шрам, — говорю я ему так храбро, как только могу. — Лучше это, чем смерть.

— Это правда. — Левин благодарно смотрит на меня. — Ты прошла через все это, Елена Сантьяго. Я впечатлен.

От его слов меня неожиданно бросает в жар, и я чувствую, как розовеют мои щеки, что заставляет меня надеяться, что свет костра недостаточно яркий, чтобы он мог это увидеть.

— Где ты научился всему этому? — Спрашиваю я, протягивая руку к пайку, чтобы попытаться съесть еще немного.

Левин снова колеблется, и я вижу, как выражение его лица становится настороженным.

— Ну, — говорит он осторожно, как будто обдумывает каждое слово, прежде чем выбрать его, — я работаю на человека по имени Виктор Андреев, проживающего в Нью-Йорке. Он там пахан из Братвы. Но до этого…

Ясно, что он не уверен, как много ему следует сказать.

— Просто скажи мне, — тихо говорю я, глядя на него через огонь. — Я справлюсь. Я дочь босса картеля. И я думаю, что на данный момент мы перестали хранить секреты.

Он мрачно улыбается.

— Хорошо. Полагаю, это справедливо. Но я не уверен, что тебе понравится быть со мной на этом острове, когда ты узнаешь.