Дикий убийца

7

ЕЛЕНА

Я так напугана, что едва могу ясно мыслить. Я ожидала, что меня отвезут в особняк Диего, и я встречусь с ним, где мне прочитают лекцию о том, что я должна выйти за него замуж, чтобы занять место своей сестры, в сопровождении непристойных комментариев о том, что он не может дождаться, когда я окажусь в его постели. Я приготовилась ко всему этому, а затем к тому, что меня отправят в какую-нибудь комнату, где мне скажут лечь спать и как можно скорее приступить к приготовлениям к свадьбе.

Я никогда не могла ожидать ничего подобного.

Я слишком шокирована, чтобы продолжать сражаться, когда мужчины ведут меня к большому зданию на левой стороне комплекса, спотыкаясь о мои ноги, когда я пытаюсь поспевать за их быстрым шагом. Все, что я могу слышать, это голос Диего, снова и снова звучащий в моей голове, говорящий мне, что меня продадут с аукциона.

Я была так близка к побегу. Еще немного, может быть, сотню ярдов, и я смогла бы выбраться. Я могла бы выбраться за стены и продолжать бежать. Даже если бы я понятия не имела, куда идти, даже если бы я оказалась в каком-нибудь городе без Левина, без плана или способа вернуться домой, это было бы лучше, чем это.

Это намного хуже того, что я ожидала. Выйти замуж за Диего было бы достаточно плохо, но аукцион, это судьба настолько ужасная, что я не могу полностью ее осознать. Как у жены Диего, у меня была бы какая-то мера защиты, это не помешало бы ему оскорблять меня эмоционально или физически. Тем не менее, ему пришлось бы относиться ко мне с некоторой заботой, как к жене выдающегося босса картеля и будущей матери его детей. Это было бы жалко во многих отношениях, но по сравнению с этим… Не будет никакой защиты от того, что сделает со мной человек, который меня купит, и нет недостатка в богатых мужчинах, жаждущих изнасиловать и унизить дочь Рикардо Сантьяго и щедро заплатить за эту привилегию. То, что я была продана одному из них, не помешает моему покупателю брать деньги с других, чтобы поделиться мной, конечно после того, как он получит приз в виде моей девственности. Меня будут передавать по кругу, пока со мной не закончат, а затем снова продадут в бордель или, что еще хуже, убьют. Я не уверена, какая судьба хуже. И я знаю, что что бы ни случилось между окончанием аукциона и тем, как все это закончится, это будет ужаснее, чем я могу себе представить, а у меня богатое воображение.

Слишком яркое для подобных обстоятельств.

Дверь в здание, куда меня ведут, распахивается, и меня ведут внутрь, к ряду камер. Большинство из них заполнены женщинами, одетыми в короткие шелковые слипы, все они в разной степени опрятны. В нескольких камерах по нескольку женщин, но меня отводят в мою собственную камеру, в самом конце.

— Наслаждайся условиями, принцесса, — саркастически говорит охранник, держащий меня за руку, запихивая в камеру, захлопывая дверь и запирая ее прежде, чем я успеваю даже подумать о попытке сбежать, как будто это могло принести мне какую-то пользу. Если я не смогла сбежать из собственного дома, то не смогу сбежать и отсюда.

Другие женщины собираются перед своими камерами, когда охранники уходят, с любопытством глядя на меня. Все они молоды, некоторые выглядят старше меня, но некоторые выглядят значительно моложе. Это все, что у них общего, в остальном же здесь так много разнообразия, что я знаю, Диего говорил правду. Это все женщины, которых он планирует продавать, которых он собрал, чтобы продать на запланированном аукционе, где я собираюсь занять центральное место.

Это тот момент, когда я больше не могу сдерживать тошноту.

Все, что есть в камере, это металлическое ведро на полу, хотя камера не выглядит так, как будто его недавно убирали. Это не совсем грязно, но каменная поверхность выглядит влажной, с солоноватой на вид водой, скапливающейся по краям стен там, где здание протекает. Слабый запах плесени только сильнее раздражает мой желудок, когда я оказываюсь на коленях перед ведром, извергая все, что осталось у меня в желудке, и хватаюсь за его край, чтобы оно не опрокинулось.

— Ты прекрасно выглядишь, — кричит одна из женщин с противоположной стороны прохода, в ее голосе слышится легкая насмешка. — Ты, должно быть, важная персона. Слишком хороша, чтобы быть здесь с нами.

Я могу сказать, что это должно вывести меня из себя, но у меня нет сил ответить, даже если бы я могла что-нибудь придумать. Я наполовину приседаю, наполовину становлюсь на колени перед ведром, мучительно осознавая, как я, должно быть, выгляжу, пытаясь понять, перестало меня рвать или нет.

На шатком приставном столике у стены стоит бутылка воды, и я немедленно хватаю ее, прополаскиваю рот и выплевываю в ведро, стараясь не обращать внимания на взгляды, устремленные на меня, словно я какое-то животное из зоопарка. Вода теплая и несвежая на вкус, как будто бутылка простояла здесь долгое время, но это лучше, чем ничего.

Кроме приставного столика и ведра, единственной мебелью в комнате является кровать, похожая на раскладушку, с тонким матрасом, подушкой и одеялом. В остальном она совершенно пуста.

— Как тебя зовут? — Окликает меня одна из женщин, и я медленно поворачиваюсь, пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце и решить, что делать дальше, что сказать.

Насколько я могу судить, нет ничего плохого в том, чтобы сказать им правду. Они в том же затруднительном положении, что и я. Я не могу понять, почему они кажутся такими враждебными, у нас общий враг и общий страх.

Я подхожу к краю решетки своей камеры, осторожно касаюсь ее пальцами, глядя на женщин через проход. Трех блондинок, рыжую и двух брюнеток запихивают в камеру прямо напротив меня, ненамного больше моей, но в ней расставлено шесть коек и по-прежнему только одно ведро. Я не вижу в их камере никаких бутылок с водой, что мгновенно заставляет меня почувствовать себя виноватой.

— Я Елена Сантьяго. — Я указываю на наполовину полную бутылку воды. — Я могла бы попытаться протянуть руку и передать ее вам? Я не знаю, дотянусь ли, или я могла бы попытаться закинуть ее подальше.

Высокая блондинка, ближайшая к барам, смеется, звук почти кудахчущий.

— О, разве это не мило. Дочь босса картеля предлагает нам воды. Как великодушно с твоей стороны.

Я удивленно моргаю, глядя на нее.

— Нет, я правда… у меня нет никаких…

— Конечно, мы не так ценны, как ты.

— Я…я не…

— Ты собираешься попытаться сказать, что не понимаешь? — Невысокая брюнетка с пышными формами подходит и встает рядом с блондинкой, ее глаза, сузившись, смотрят на меня. — Не прикидывайся дурочкой, маленькая принцесса. Мы все знаем, кто твой отец точно так же, как мы все знали, кем был Диего, до того, как ему удалось связаться с нами. Мы знаем, каких картелей следует опасаться.

— Мой отец никогда бы…

— Не продал женщин? Конечно. Но он делает много других вещей. Мой брат погиб в результате сделки с наркотиками, в которую были вовлечены несколько его людей. Но ты бы об этом не знала, не так ли? Прелестная маленькая принцесса. Вероятно, даже девственница. Что ж, здесь ты такой же скот, как и все мы.

— Оставь ее в покое, Мария. — Рыжеволосая заговаривает с того места, где она забралась на свою койку, ее голос звучит устало. — Она просила об этом не больше, чем мы, и она не несет ответственности за то, что делает ее отец.

— О, не позволяй ей так легко сорваться с крючка. Может быть, и нет, но она все еще в отдельной камере, даже с водой.

— Это не спасет ее, когда она будет выставлена на аукцион, и лучше от этого не станет.

— Нет? — Мария поворачивается к другой женщине спиной к решетке. — Ты имеешь в виду что, когда все сделают ставки на нее, принцессу картеля и ее девственность, кто остается делать ставки на нас, просто мужчины, которые хотят потратить относительные гроши на женщину, с которой они могут жестоко обращаться? Она высосет весь воздух в комнате, и у нас не будет шанса, чтобы кто-нибудь приличный купил нас.

— Это не ее вина.

Я отступаю обратно к койке, пока они продолжают препираться, чувствуя, как яма в моем животе становится глубже. Блондинка все еще наблюдает за мной из-за решетки, в ее глазах мерцает гнев.

— Охранники тоже оставят ее в покое, — тихо говорит она. — Им не разрешат прикоснуться к девственной девушке Сантьяго, а это значит, что они обратят на нас свое внимание еще больше. Я не думаю, что кто-то из нас в этой камере девственница, не так ли? Ты определенно ею не являешься, Мария после того, как тот охранник закончил с тобой несколько дней назад. И у нас нет имени, чтобы обезопасить себя. Она насмехается надо мной, ее лицо искажается в уродливом выражении.

— Не спеши выбираться из этой камеры, маленькая принцесса. Ты защищена до тех пор, пока не попадешь на этот аукцион, но после этого в эту игру может играть кто угодно.

Я смотрю на нее, не в силах придумать, что сказать, поскольку весь ужас происходящего проникает в меня, не только из-за того, что ждет меня, но и из-за них тоже. Я только сейчас осознаю всю глубину разврата, в который меня втянули, что мои страхи по поводу брака по расчету были ничем по сравнению со всеми другими возможными вариантами, всеми способами, которые могут изобрести влиятельные мужчины, чтобы быть жестокими по отношению к женщинам, и всеми способами, которые могут выбрать менее влиятельные, чтобы выместить свое разочарование.

Я чувствую, как близка к тому, чтобы полностью сломаться. Я сжимаю руки в кулаки на коленях, стараясь не выдать, как сильно я дрожу. Я не хочу, чтобы другие видели, как я боюсь. Я не хочу плакать. Я хочу быть смелой.

Кто-нибудь придет, говорю я себе в относительной тишине после того, как остальные теряют интерес и возвращаются к тихим разговорам между собой. Мой отец найдет способ спасти меня. Он не оставит меня здесь в таком состоянии. Я не могу думать об очень реальной возможности того, что он мертв. Что он, моя мать, Левин… все, о ком я заботилась или кто мог бы мне помочь, вполне могли погибнуть во время нападения, и что я сейчас одна. Что никто не придет… Если я буду думать об этом, я сойду с ума. Поэтому я сажусь на раскладушку, подтягиваю колени к груди и пытаюсь думать о чем-нибудь другом. О моей сестре, о более счастливых днях, о том, какой была жизнь до того, как Диего Гонсалес решил использовать нас для получения власти.

У меня нет с собой ни одной из моих книг, но у меня есть собственное воображение. Я могу использовать его, чтобы уйти далеко от маленькой камеры. Так я и делаю, пока не слышу шаги, приближающиеся по проходу, и мой желудок снова сжимается, возвращая меня к реальности. Они останавливаются перед моей камерой. Я поднимаю глаза и вижу Диего, который стоит там и смотрит на меня с довольным выражением лица.

— Ты самая красивая птичка в клетке, которую я когда-либо видел, — говорит он с победоносной улыбкой. — Елена Сантьяго, в моей власти. Это то, что я должен был сделать с твоей сестрой. Если бы она осталась, возможно, в этом не было бы необходимости. Но как бы я ни предпочел увидеть, как она плюется ядом в меня из-за этих прутьев с подрезанными крыльями, мне доставляет определенное удовольствие знать, что это ты.

— Почему? — Это единственное слово, которое я могу произнести, мой рот тихо выдыхает звук. Я хотела бы, чтобы мой голос звучал сильнее, решительнее, злее. Но у меня такое чувство, будто я израсходовала все это во время побега. Я была храбрее, чем когда-либо за всю свою жизнь, и каким-то образом все равно оказалась здесь.

Мне кажется, что это несправедливо.

— Почему я рад, что это ты? — Он похотливо ухмыляется. — Я рад, что ты спросила, принцесса. Видишь ли, твоя сестра вела себя вызывающе. Было бы приятно сломить ее, услышать, как она умоляет, когда весь этот пожар наконец был потушен. Но ты…

Он подходит ближе к решетке, облизывая губы, когда наклоняется, глаза мерцают лукавым блеском, от которого мне снова становится дурно.

— Ты такая невинная, Елена Сантьяго. Такая чистая и нежная. Я буду иметь удовольствие наблюдать, как эта невинность будет разрушена, наблюдать, как тебя унижают ради удовольствия человека, который тебя купит, видеть, как ты полностью уничтожена. А это, в свою очередь, разрушит твою семью.

Все, что он говорит, вызывает у меня тошноту. Но я цепляюсь за последние слова, за крошечную надежду, которую они мне дают. Я не думаю, что он имеет в виду только Изабеллу. И если это так, это означает, что мой отец, по крайней мере, все еще жив.

— Все лучше, чем выйти за тебя замуж, — шиплю я, надеясь, что слова звучат убедительнее, чем я себя чувствую. — Я скорее умру, чем выйду за тебя, рожу тебе детей, буду вести себя так, как будто хочу тебя. Отвратительный мужчина-свинья.

Диего смеется.

— Сильные слова от маленькой девочки за решеткой. Но я могу заверить тебя, как только ты испытаешь, что тебя ждет, ты поймешь, насколько сильно ты ошибалась. Я буду рад видеть, как со временем ты придешь к этому осознанию.

Он поворачивается, чтобы уйти, бросив взгляд на приближающегося охранника.

— Ты, — резко говорит он, жестикулируя. — Возьми одну из женщин, которая не является девушкой Сантьяго. Позволь ей почувствовать вкус того, что ее ждет.

— Нет! — Я вскакиваю и бросаюсь к решетке, а охранник ухмыляется и тянется за ключами. — Ты не можешь этого сделать! Ты тоже их продаешь, ты не можешь…

— О, он не оставит никаких следов, — говорит Диего с той же удовлетворенной улыбкой. — Но я не могу позволить ему преподать тебе этот урок. Твоя девственность очень важна, и стоит очень дорого, поэтому вместо этого я покажу тебе последствия твоего острого языка, отыгрываясь на ком-то менее ценном. Ты будешь чуть менее невинна, когда он закончит.

Я с ужасом понимаю, что Диего собирается смотреть. Он отступает еще дальше, на его лице все еще довольная ухмылка, когда он наблюдает, как охранник приближается к камере, отпирая дверь.

— Ты. — Он указывает на рыжую, которая смотрит на него широко раскрытыми от ужаса глазами, ее рот приоткрывается в мольбе. Когда он делает шаг вперед, чтобы схватить ее, расталкивая других девушек с дороги, блондинка смотрит на меня с выражением, которое ясно говорит: "Я же тебе говорила".

Это не моя вина. Я знаю это. Я знаю, что Диего делает это, чтобы заставить других женщин возненавидеть меня, заставить меня почувствовать, будто это моя вина, причинить мне боль так, как физическое насилие никогда бы не смогло. Чтобы напугать меня так, как это никогда не было возможно. Но когда охранник толкает ее к стене, прижимая к ней лицо, когда он поднимает подол хрупкой комбинации, в которую она одета, и раздвигает ее ноги, пока возится с застежкой-молнией, я не могу полностью убедить себя, что это не моя вина. Мне следовало знать, как такой человек, как Диего, накажет меня за мою дерзость.

— Не отводи взгляд, — говорит Диего, его голос теперь ближе, когда он перемещается туда, откуда ему лучше всего видно. — Если ты отвернешься, принцесса, я приведу еще одного охранника и еще, пока каждой женщине в этом здании не придется стать для тебя средством усвоения урока.

Я знаю, когда он это говорит, что я не могу отвести взгляд, как бы сильно мне этого ни хотелось. И я знаю, что никогда уже не смогу перестать видеть это или слышать звук ее рыданий.

До этого момента я никогда не подозревала, насколько ужасным может быть мир.