Дневник одержимого Виагрой

ТАНЦУЮЩИЙ В ТЕМНОТЕ

Его имя появляется на моем определителе входящих звонков как Антихрист.

— Ммм-алло?

— Что это означает, что ты не выйдешь больше из дома?

— Это в действительности очень простая концепция.

— Но ты должен выходить из дома. Каким еще, черт возьми, образом ты будешь собирать материал для своих рассказов?

— А я и не собираюсь. Я просто буду писать. Ведь я не репортер.

— Ну да, конечно, но, черт, послушай, мне кажется, что ты слегка впадаешь в крайности.

— Нет, дружок, я вполне нормален. Это все, что Вне… Это и есть крайность.

— Кому-то следует побольше курить марихуану.

— Не-а. Тупит лезвие.

— Действительно, — шепчет он как раз перед тем, как я слышу, что он щелкает своей говорящей о многом зажигалкой, а затем раздается теперь уже знакомый булькающий звук. В конце концов он затягивается.

— И что, тебя заставили засунуть в штаны бутылку из-под сока?

— Ты можешь поверить? Мудаки.

— Но девушка-то все же досталась тебе.

— За кругленькую сумму.

— Не ври. Это были чаевые сутенера.

— Пусть так. Что ты хочешь?

— Еще один рассказ.

— Я не выхожу из дома.

— А тебе и не нужно.

— О?

— Нет. Сиди прямо там и печатай.

— На какую-то конкретную тему?

— Смешно, что ты спросил.

— Ничего хорошего из этого не выйдет. Что?

— А у меня есть кое-какие твои фотографии…..

— С этой гребаной бутылкой из-под сока?

Я так тебя засужу…

— Нет. Не эти фотографии. Другие. Ты извиваешься по клубной сцене, без рубашки, в синтетических штанах…..

— Ах, черт. Где ты их взял?

— Источники. Так что… я просто знаю, что здесь есть история.

— Много историй, но ни одного рассказа, который мне хотелось бы написать.

— Три тысячи слов, в любое время в течение следующих двух недель. Четыреста баков. Можешь взять их когда захочешь. Или я пошлю их тебе, так как ты больше не выходишь из дома.

— Пятьсот, если будешь использовать фотографии.

— Договорились.

— Чтоб ты сдох.

— До скорой встречи.

Нет, я не занимался бондажем, но да, танцором в бондаж-клубе действительно был. Ну а теперь, по-видимому, мне придется об этом написать. Но только после того, как мне заплатят. Я дотащился до этого ужасного офиса, забрал свои деньги (Антихрист больше не утруждал себя обещаниями больших гонораров в будущем. Ему это больше было не нужно. Он понял, что я буду писать для него рассказы и за скудную плату), и я написал рассказ.

А именно, черт его побери:

Мистер Твистер

Однажды одиноким вечером в Сан-Франциско я забрел в ночной клуб, специализировавшийся по бондажу, с желанием послушать хорошую музыку, а вышел оттуда, получив работу танцора. Мое сошествие в странный мир фетиша дает пищу для многих серьезных научных выводов в психоантропологии, в части изучения состояния человека.

А именно:

•В темноте все выглядят лучше.

•Присутствие на сцене делает вас привлекательным, даже если вы лишены этого качества.

•Женщины очень-очень отличаются от мужчин.

•Существует категория слишком возбужденных людей, гуляющих на свободе в нашем обществе.

Это была темная и ветреная ночь. Без преувеличения. Я был, как обычно, совершенно на мели. Я знал кое-кого из швейцаров «Трокадеро Трансфер» в Сан-Франциско, которые и рассказали, что музыка, которую играют там по средам ночью, совершенно отвечает моим вкусам и что с того, что это бондаж-клуб: там были очень симпатичные девушки со сложными прическами и в плотно прилегающей одежде из синтетики. И я мог попасть туда бесплатно. Бесплатно — это хорошо. Итак, я пошел в ночь, которой суждено было изменить мою жизнь навсегда (сигнал к началу драматической музыки).

Мое первое впечатление от клуба: полно дыма, лазеры и факелы. Ограждение из цепей окружает танцевальную площадку. Справа вижу девушку, раздетую до пояса и обнимающую фигуру плачущего ангела. Она позирует парню с вызывающе грязными волосами, который фотографирует ее. Затем она невозмутимо одевается снова, и оба направляются на танцевальную площадку.

Очень изящная девушка неуверенно проходит в бар мимо меня. Она одна и старается выглядеть так, будто ей здесь так хорошо, как никогда в жизни не было, хотя очевидно, что это не так. Мне жалко ее, ну, типа того. Поэтому я пытаюсь завязать с ней разговор, спросив, как ее зовут. Это сразу же становится гораздо сложнее, чем в действительности должно было быть. Она не здорово говорит по-английски. После продолжительной словесной перепалки и криков друг на друга, перекрывающих то, что кажется уже наивысшим уровнем шума, установлено до определенной степени ясности, что ее зовут Иви, что она из Германии, из Гамбурга, и учится здесь по программе обмена студентами. Я стараюсь быстрее завершить диалог. Но она на ощупь почувствовала, что я хороший парень, и хочет поговорить еще. Наше общение — не приходится и говорить об этом — весьма проблематично.

— И как долго ты уже в Америке? — кричу я.

— Што ты каваришь?

— Как долго ты уже в Америке?

Только Бог знает, что она ответила, но я киваю, поощряя ее, как будто слышу и понимаю. Она начинает говорить о чем-то, и кажется, что ей нравится то, о чем она говорит, поскольку она кивает и восторженно улыбается. По правде сказать, мне не слышно ни слова из ее болтовни. Но каждые несколько секунд я киваю и смеюсь в ответ на ее смех. Должно быть, наш разговор доставляет ей массу удовольствия.

Быстро выпиты три крепких коктейля, я направляюсь в главный зал и хожу по периметру танцевальной площадки. Здесь очень темно, как в буквальном смысле, так и в смысле цвета одежды. Волосы у всех кажутся темно-синими или нескольких других оттенков, не встречающихся в природе. Полно поддельных бюстов, особенно у женщин. Все одеты в кожу, кружева или синтетику. И никто не умеет танцевать. То есть не совсем. Некоторые знают несколько шагов, но ни у кого, вероятно, нет подлинного чувства ритма.

Танцевальная площадка, если можно так сказать, окружена подиумом, на котором танцуют представители высшего общества — те люди, которые никогда не платят за билеты, но которым диджей звонит каждую неделю, чтобы убедиться, что они придут и так далее и тому подобное.

Они не столько танцуют, сколько исступленно извиваются. Четыре девушки и один мужчина. Их соответствующие танцевальные способности (по моему откровенно субъективному мнению) варьируются от хороших до, прямо сказать, дерьмовых. Мы говорим, что у них не только нет никакого чувства ритма, который мог бы быть компенсирован действительно отличным внешним видом, но у них еще и полное отсутствие стиля.

Я быстро решаю, что всем будет лучше, если я вскочу на сцену и покажу, как нужно это делать.

Я уже там, а спустя четыре секунды кто-то хватает меня за четырнадцатидырочные «Док Мартенс»[136].

Оказалось, что это очень привлекательная мулатка, вся в татуировках, в сшитой из синтетического материала прилегающей одежде медсестры (между прочим, о-го-го!), которой, кажется, до лампочки мои усилия. Губы у нее движутся, но, учитывая вагнеровскую силу звучания музыки, смотреть на нее — все равно что смотреть мягкое порно с выключенным звуком.

Но она продолжает тянуть за мой ботинок так, будто это ее работа, что (как я скоро узнаю) так и есть. Я наклоняюсь, чтобы услышать, что она хочет мне сказать, и различаю, что она выкрикивает фразу, которую я (хотя еще и не знаю этого) буду произносить сам буквально сотни раз в течение последующих двух лет:

— Вам нельзя здесь находиться, здесь могут быть только танцоры!

— А какого черта, ты думаешь, я делаю здесь? — спросил я ее, но, конечно, гораздо мягче.

— Нет! — кричит она мне в ответ. — Это для клубных танцоров, которые здесь работают.

То есть ты хочешь сказать, что этим — этим позерам платят? Мне не хочется этому верить. Опять же, памятуя о выпитых коктейлях, вовсе неудивительно, что я, обычно такой застенчивый парень, который еще не разу не осмелился даже пригласить девушку на танец, прокричал ей в ответ почти со значительностью Папы Римского:

— Почему бы нам не считать это прослушиванием?

Она выглядит раздосадованной. Потом окидывает меня взглядом сверху донизу и уже немного менее раздраженно говорит:

— Ладно, но только одну песню.

Ха. У меня победное чувство, хотя и ненадолго. Последующие несколько минут я танцую, как пироманьяк на костре. Ясно, что прослушивание прошло успешно.

— Я Колетт, — представилась она. — Руковожу танцорами. Найди меня в баре через час, и поговорим.

Итак, через час я встречаюсь с Колетт и ее прекрасной свитой в баре. Она, что и следовало ожидать, окружена обожателями обоих полов, и не только потому, что она привлекательна, а потому, что она начальство. У нее статус на клубной сцене, а на клубной сцене статус очень важен. Она видит меня и улыбается.

— Извини, что сначала была так невежлива с тобой — я не знала, что ты ищешь работу.

И я не знал тоже.

— Ну, вот какое предложение, — говорит она. — Я ставлю тебя в график. Ты выступаешь через каждую неделю, семьдесят пять долларов за ночь. Вдобавок получишь еще кипу талонов на выпивку. Можешь пользоваться сам, а можешь отдать друзьям. Все равно. О да, к тому же у тебя есть возможность записать в список приглашенных двух человек каждую неделю.

— Сильно, блин.

Глоток. В эту вторую ночь я еду в клуб со смешанными чувствами. С одной стороны, я неплохо поел. Я — официально крутой.

С другой стороны, у меня договорные обязательства выйти перед двумя сотнями человек в облегающей тело синтетической одежде и трясти задницей, как дикарь (помимо всего прочего). Хотя многие проделывают куда более сумасшедшие штуки ради того, чтобы заработать на жизнь, для меня такое внове.

Колетт знакомит меня с девушками. Все они красавицы. Одеваясь, она рассказывает, где сегодня ночью нас разместит. Я должен быть на главной сцене. Еще глоток. К 10.30 вечера мы все расставлены по местам и начинаем вертеть своими попами. Это действительно очень странно — оказаться на сцене бондаж-клуба без рубашки в свете красного фонаря, будучи окруженным толпой пресыщенных, циничных завсегдатаев, как бы вопрошающих: «Ну, что там дальше?», и знать, что если сейчас прекратишь крутить задницей, то произойдет что-то нехорошее.

Итак, звучит вторая песня, и я начинаю вращать задом, приковывая к себе внимание пары сотен человек, стоящих передо мной. И сорок пять секунд я на вершине славы.

Антропологическое наблюдение № 1. Отрывки бондажных сцен мелькают на нескольких мониторах по всему клубу. Некоторое время спустя я расслабляюсь достаточно, чтобы замечать их со сцены.

Удивительно. Там непосредственно сексом не занимаются. Просто толпа, одетая в нечто кошмарное, в противогазах, шлепает друг друга и туго перетягивает один другому гениталии до такой степени, пока они не пойдут всеми цветами радуги. Но никакого секса.

Время летит. В час ночи приходит Колетт и говорит, что я поработал на славу, вручает мне конверт, полный денег, и просит меня, если смогу, прийти на следующей неделе: она собирается уволить другого танцора.

Я соглашаюсь. И иду с тремя девушками в пахнущую потом голых людей раздевалку. Обтершись полотенцем и переодевшись, я спускаюсь вниз как раз к печальному объявлению диджея, которое звучит так: «Если вы здесь не работаете или не спите с тем, кто здесь работает, то покиньте помещение прямо сейчас». Я остаюсь просто потому, что имею на это право. И тут же замечаю, что у бара происходит маленькая стычка. Это Иви. Она спорит с одним из вышибал, усиленно указывая на меня. Вышибала поворачивается ко мне и спрашивает:

— Она спит с тобой?

Я в затруднительном положении.

— Конечно, — говорю я. — Почему нет.

Эта ночь была первой из многих, в которые я здорово разочаровывал девушку, которая считала, что оттого, что я выступаю на сцене бондаж-клуба, я, во-первых, что-то вроде порнозвезды, во-вторых, имею невообразимый набор садистских пыточных инструментов и секс-игрушек и/или, в-третьих, холост и доступен.

Скучная правда заключается в том, что я никогда не участвовал в порно. Я вовсе не склонен к бондажу и нахожу склонных к этому несколько странными. Не поймите меня неверно. Как и всем, мне нравится, когда любимая девушка надевает на меня наручники. Но только иногда. А хлысты, цепи и кожаные маски с молнией на месте рта — это немножко слишком для меня.

В то же время, когда я занимал должность танцора, у меня была подружка, которой я был очень верен.

Персональное наблюдение: гетеросексуальный танцор-мужчина не получает такого количества предложений для, что называется, нормального секса, как кому-то может показаться. Танцовщицы, с кем мне приходилось работать, напротив, должны были иметь при себе вышибалу, поскольку, без всякого сомнения, какой-нибудь перебравший придурок все равно либо привяжется с каким-нибудь грязным предложением, либо попытается за что-нибудь схватить, и так далее. И никак не наоборот. Когда мужики подваливают к танцовщицам и всё (в натуре) выкладывают, то девушки просто смотрят.

Ко мне ни разу никто из девушек не подошел и ничего не предложил. Они только смотрели. Порой я замечал девушку приблизительно в десяти метрах от себя, перегнувшуюся через барьер и часами смотревшую на меня в упор. Но никто из них никогда не подходил. Иногда кое-кто из них, под кайфом, подбегали и неестественно смотрели на меня. Но если я реагировал на это взглядом или улыбкой, то они тут же хихикали и убегали. За годы работы ко мне несколько раз подкатывали мужчины, которые хотели от меня, скажем, такого разносола, как участия в гомосексуальной холостяцкой вечеринке, чтобы понаблюдать, как я занимаюсь сексом с их женами, которые, между прочим, если бы они там присутствовали, держались бы подальше и всячески отмахивались бы от меня в тот момент, когда на них указывали мужья.

Ни одно из подобных предложений принято не было.

Ну а в те ночи, когда девушка, без моего приглашения, цеплялась за меня в основном просто потому, что не за кого больше было зацепиться, и некуда было ехать, и не на чем было добраться, даже если было куда ехать, то тогда я по-христиански, конечно, мог принять одну или двух заблудших овечек. Или трех. Иви как раз подпадала под такой случай.

Она жила у меня в квартире три дня и была, по-моему, приятно удивлена, поняв, что я очень хороший, приятный парень с университетским дипломом, у которого просто необычная работа. Другие не были такими понятливыми.

Я понимаю, что говорить о том, что вы пошли в бондаж-клуб ради хорошей музыки, сродни попытке убедить кого-то, что вы подписались на «Хастлер» из-за проникновенных статей. Но в моем случае это было так. И все же я невольно оказываюсь все больше и больше погруженным в обстановку бондажа.

Район Залива — это место бурно развивающегося и неожиданно обширного бондаж/фетиш/садомазо-сообщества. В любую ночь недели какой-нибудь Джо Мазохист найдет для себя два-три хорошо организованных мероприятия. И в качестве неких послов были танцоры, с которыми я работал, которые вместе со мной ходили на эти мероприятия, раздавали там брошюры и заигрывали с людьми, стараясь продвигать новый для клуба бизнес. Как я уже говорил, с самого начала я не имел к бондажу никакого отношения. А после какого-то знакомства с этим я стал еще дальше от него.

Настоящие бондаж-клубы (в отличие от ночного клуба с ориентацией на бондаж, в котором я танцевал, находившегося в центре и весьма посещаемого) в действительности похожи на дома с привидениями. Представьте себе сцену с Хромым в «Криминальном чтиве»[137] вместе с подвалом Джейма Гамба в «Молчании ягнят»[138], и вы правильно поймете, что это. Каждый из тех, в которых я побывал, был похож на темную пещеру. Холодная, лишенная эмоций музыка техно гремит из невидимых источников по всем комнатам. Вдобавок к отсутствию настоящего света есть еще и фактор смены пола. Большинство мужчин перед вамп — мужчины, но многие женщины, которых вы видите, — тоже мужчины. И есть существа, просто не попадающие ни под какую категорию. Сногсшибательные супермодели, ростом далеко за два метра на своих каблуках, с голосами на добрую октаву ниже моего; неземное оно, к которому не применим даже термин «гермафродит». Есть здесь также и типы с долгой уголовной историей, с небрежными сине-черными тюремными татуировками, которые, очевидно, перестали принимать лекарства, специально выдававшиеся им прежде, и теперь вот они здесь, ужасно одетые и ищущие любовь или что-то на нее похожее.

Я впервые попал на подобное сборище с симпатичной танцовщицей, называвшей себя Зу. По дороге туда в такси я внимательно просмотрел рекламную брошюрку мероприятия. Она вызвала во мне желание вернуться домой и укрыться одеялом с головой. «Туго затянутый ад! Сучки задыхаются, давятся и просят пощады у наших хозяев. Ждем вас на втором этаже, подвальные ублюдки! Хозяйки, щелкающие хлыстом. Они ездят на не заслуживающих прощения хлюпиках, бьют их рукояткой хлыста и всячески унижают! Жалкие стоны этих ничтожеств вызывают только презрение и желание усилить наказание! Твари, подчиняйтесь! Мужчины и женщины в одежде противоположного пола, покорные мужчины, женщины-доминанты, любящие одеваться в кожу и бить по задницам. Женщины с ампутированными конечностями».

— С ампутированными конечностями? — Я не удержался и произнес это вслух в такси.

Зу просто рассмеялась в ответ:

— Да они просто отпад.

Чудненько.

Мы оба полностью в коже и синтетике, она наряжена, будто школьница из ада, в сапоги из лакированной кожи до бедра, поднимающиеся под юбку из шотландки, прозрачный верх и собачий ошейник с пристегнутым поводком, за который мне придется ее водить.

Снаружи это место выглядело бы совсем как какой-нибудь склад в индустриальном районе на окраине, если бы не два верзилы, одетые в кожу, у дверей. Изнутри просачивался тусклый свет, горящий чуть сильнее уличных фонарей. Мы заходим в импровизированное фойе, в котором полно стимулирующих, по замыслу устроителей, надписей и обещаний того, что нас ожидает (в действительности получилось именно так, как было написано). Больше всего бросается в глаза надпись: «Нет боли — нет удовольствия», которая заставляет по крайней мере одного человека (а именно меня) задаться вопросом:

— А какого черта мы сюда премся?

Мы заходим и обязаны подписать документ, ограничивающий наши права. Это обязательно для всех. Возможно, это самый необычный документ, который я когда-нибудь подписывал. Подписав эту бумагу, мы с Зуберем на себя обязательства:

• Не заниматься сексом без презервативов друг с другом или с кем-нибудь еще, кого мы встретим здесь этой ночью (для этой цели в клубе повсюду расставлены корзины с презервативами, смазкой, перчатками, сарановой пленкой[139], спиртом — стерилизующим, а не для питья — и большим количеством воды).

•Не прикасаться к тем, кто не хочет, чтобы к ним прикасались, и вообще уважать пространство и границы каждого.

•Не использовать секс как средство добычи денег, наркотиков или чего-нибудь другого.

И вот мы в клубе.

В одной комнате люди записываются сами или записывают того (тех), кого привели с собой для участия в аукционе на лучшее предложение, на анализы на СПИД.

Следующее помещение — это тренажерный зал с тремя тренажерами с наборными весами и различными нацистского вида штучками, похожими на «Наутилус». Это место очень популярно среди более нормальной части вечернего народонаселения. Там несколько обычно одетых стриптизерок, которые, кажется, закончили работу, со своими дружками диджеями/вышибалами.

Они танцуют на коленях у этих диджеев/вышибал, качающих вес на тренажерах. Все это соответствует категории РС-13. [140]

Затем мы попадаем в действительно очень странное место: это еще одна комната-пещера, полная индейских вигвамов. Только вот обитатели этих вигвамов не имеют ничего общего с индейцами Старого Запада, если только не считать тот факт, что на них не так уж много одежды. Вигвамы (а их там около двадцати) освещены изнутри. У некоторых из них полог задернут, поскольку их обитатели хотят сохранить хоть малую толику интимности.

В конечном счете мы подходим к вигваму с поднятым пологом. В нем жирный мужчина с заметными следами индейской крови, голый как правда, в вялой позе, словно ждет кого-то, чтобы провести нечто вроде порноцеремонии заклинания. Может быть, раскуривает свою трубку мира.

Мы с Зу идем дальше в темноту. Становится ясно, что место это, скорее всего, устроено подобно Аду Данте: каждый новый уровень вниз — темнее и мистичнее предыдущего. Успешно проследовав Границу Плоти, мы спускаемся по лестнице туда, что легко можно было принять за группу продленного дня маркиза де Сада. Я крепко держусь за хлыст Зу, пока мы осторожно пробираемся сквозь темноту. Она сталкивается с фотографом местной газеты для взрослых и несколько раз позирует.

Психологическое наблюдение: я считаю себя достаточно здоровым в психическом смысле. Мне не снятся кошмары после фильмов-ужасов, у меня никогда не было неестественной увлеченности собственной матерью, и я никогда не проявлял жестокости по отношению к детям и животным. Меня трудно испугать. Тем не менее вот что надо проверить: этой ночью я видел только одного человека с ампутированной конечностью, и у меня есть глубокое подозрение, что организаторы заарканили его в последний момент, чтобы выполнить то, что обещали в рекламных брошюрках. Знаете, хочу вам сказать: за те несколько десятилетий, что я нахожусь на этой планете, я не видел НИЧЕГО более отвратительного, чем эта картина, когда человек, очевидно бездомный, сидит на полу темницы, прислонившись к стене и доставая и бросая себе в рот попкорн из ножного протеза, лежащего рядом с ним, а люди обоих полов иногда просят его перепихнуться с ними.

Как и обычно для таких мероприятий, только около трех из ста обнаженных, увиденных мною, могут быть обнажены (и Зу в их числе).

Ну а если говорить обо всем в целом, то, несмотря на то что все же там есть что-то, на что стоит обратить внимание, общая картина ужасающе невеселая. Выйдя на поверхность из глубин темницы и ступив на улицу цивилизованного города, я почувствовал себя так, как будто валялся в сточной канаве. И я с подозрением смотрю на людей. Я никогда не смогу больше есть попкорн.

Как и в случае с другими ночными клубами, тот, в котором я танцевал, держался на плаву благодаря завсегдатаям, патронам, которые присутствовали там каждую неделю хотя бы раз. Скажем, уж в Рождество они всегда там. Могу гарантировать, что кое-кого из тех, кто считался там завсегдатаем задолго до того, как я переехал в район Залива, вы найдете в клубе и на этой неделе.

Один такой постоянный клиент (ирония в том, что я применяю этот термин к одному из самых непостоянных людей из тех, кого я когда-либо встречал) был известен под кличкой Ботинок. Наша первая встреча с Ботинком произошла в момент, когда я пнул его в бок. Как-то вечером, в перерыве, я пошел в бар за бутылкой воды.

На пути туда тяжелый ботинок на моей ноге уперся в значительную массу протоплазмы, лежащую на полу. Но прежде чем поведать о причине, по которой эта масса лежала там, я расскажу вам о полах в ночных клубах. Их нельзя назвать чистыми. По ним топают, на них танцуют, потеют, блюют, их заливают кровью, на них сморкаются и так далее, ad nauseam, ad infinitum. От них исходят ядовитые испарения. В тюрьмах штатов есть, наверно, решетки на полу душевых, которые чище этих полов.

Принимая это во внимание, меня удивило увидеть кого-то, являвшегося, предположительно, мужчиной, в позе, напоминающей зародыша в вертикальном положении, то есть выражающей крайнюю мольбу. Он, по всей видимости, был настолько погружен в то, чем он сейчас занимался, что не обратил никакого внимания на удар ногой в бок, который я только что непреднамеренно нанес ему. Деятельность же, в которую он был погружен, заключалась в страстном и тщательном облизывании ботинок очень миловидной приверженки готики. Сейчас мне представляется, что это болезненное явление могло быть воспринято адресатом по меньшей мере как форма крайней лести. Эта девушка вряд ли даже замечала присутствие Ботинка. Могло показаться, что она, возможно, и не догадывалась, что он у нее под ногами.

Но она должна была почувствовать его, поскольку он ухватился за ее ботинок смертельной хваткой и вылизывал его до основания. Поскольку благодаря уже большому стажу работы в клубе моя терпимость к странностям поведения уже поднялась по шкале на другой градус географической широты, чем у других, я не придал этому такого уж большого значения. Я взял воду, осторожно переступил через него и возвратился на сцену.

Оказалось, что Ботинок считался очень постоянным непостоянным и все его знали. Он прилично выглядел и мог бы сойти за нормального с точки зрения какого-нибудь Джефри Дэймера[141].

Его привычкой было обходить всех девушек в клубе и вежливо просить позволить ему облизать их обувь в манере, в которой другие, более традиционные мужчины предлагают дамам выпить. Многие из женщин посылали его куда подальше, но многие и позволяли ему сделать это: одни делали это как бы из желания отвязаться, другие — очень охотно. По общим отзывам, этот парень был абсолютно безвредным, ему откровенно хотелось просто лизать женскую обувь. Его языковые приветствия не влекли за собой низких предложений секса — ни в форме намека, ни открытых.

Ему просто хотелось лизать девичьи туфли. Однажды ночью я вызвался проводить Зу до машины, а она пригласила с собой Ботинка. По сути дела, Зу живет в своей машине, поэтому в ее багажник запихана большая часть ее имущества. Среди мириад разных причудливых вещей там лежало несколько пар изношенных стриптизерских туфель на шпильках и лакированных сапог. По опыту знаю, у туфель танцовщицы нет ничего, на что стоило бы зариться в любом смысле, с любого ракурса. Но Ботинок изъявил желание выложить шестьдесят долларов за четыре пары старых сапог Зу. Только всемогущий знает, что он делал с ними, уединившись в своей святая святых.

Говорят, что бы вы ни делали, когда стрелки часов в канун Нового года подходят к полуночи, этим же в той или иной степени вам предстоит заниматься и весь последующий год. В предыдущий год я пил в одиночку, и так же прошел весь год, по крайней мере его большая часть. Поэтому я в диком восторге ожидал наступления полуночи, когда буду на сцене, полуголым, в окружении целой толпы симпатичных и пьяных женщин.

Я вышел на сцену ровно в полночь. Предполагалось, что сверху будут падать воздушные шары, но в нужный момент этого не произошло. Поэтому несколько вышибал палками и ручками от швабр начали стучать по хитроумному устройству так, словно это была пиньята, до тех пор, пока оно не развалилось и шары дождем не посыпались вниз.

Около двух часов ночи у подножия сцены появилась девушка, упершая в меня взор так, что ее лицо стало почти параллельно полу. Она оказалась достаточно привлекательной под этим углом зрения и в этом свете (см. Антропологическое исследование № 2), и это хорошо, поскольку она, совершенно очевидно, показывает всем своим видом, что ей не хочется быть нигде в целом мире, кроме как здесь. Только богу известно, чего она наелась, но это что-то дает ей сверхъестественную способность смотреть на меня не мигая в течение пятнадцати минут. Вскоре она уже поглаживает мою ногу ниже колена, что не только мешает мне танцевать, но и подвергает ее опасности получить удар по голове, а также вызывает у меня сильное отвращение. Я даю ей около пятидесяти талонов на выпивку и посылаю в направлении бара. Мне придется пожалеть об этом еще до того, как в этот темный день взойдет солнце.

Антропологическое исследование № 2. Не случайно, что во всех ночных клубах очень-очень темно и что патронов таких клубов подбивают пить как можно больше. Люди вообще выглядят лучше в темноте, когда на них смотрят нетрезвыми глазами. Шальные вспышки лазера или стробоскопа делают возможным рассмотреть во внешности что-то еще. Но действительно заметные физические недостатки или изъяны легко скрываемы в подобной обстановке. И наоборот, ни для кого не секрет, что самый быстрый способ очистить клуб в конце ночи — это внезапно включить все имеющиеся в помещении лампы, вскрыв во всем этом флуоресцирующем кошмаре истинный облик человека, с которым кто-то только что собирался совокупиться.

Ну вот, четыре утра первого января. Голос диджея: «Если вы не работаете здесь или не спите с тем, кто работает, то покиньте помещение прямо сейчас». Включается свет. По мере того как люди быстро выходят, я замечаю вышибалу, помогающего спуститься по лестнице девушке, которой я дал талоны на выпивку. Она, как говорится, в тяжелом состоянии.

— Это твоя? — спрашивает он у меня.

У нее приоткрываются глаза, и она слегка выпрямляется, узнавая меня:

— Отвези меня домой.

Когорта такси, стоявшая в ожидании у клуба, быстро растворилась. Оставшись без поддержки, она едва может держаться вертикально и, совершенно очевидно, не сможет самостоятельно добраться до дома. Вышибала, похоже, укладывает ее у моих ног.

Черт.

Каким-то образом я дотаскиваю ее до своей машины и спрашиваю, где она живет. Она откидывается на спинку сиденья.

— В районе Миссии, — отвечает она. — Поезжай на Девятнадцатую улицу.

Примерно на половине пути туда она поднимает то, что, по-моему, технически могло бы считаться юбкой, обнажая на удивление со вкусом подобранный набор набедренных подвязочек минимальной ширины. Красные, покрытые кружевами, но в действительности не покрывающие ничего. И тут машину заносит, а она начинает стонать и производить нечто относящееся к категории R[142].

— Останови, — стонет она. — Останови сейчас же!

У меня мелькает мысль, что, может быть, сейчас ей станет плохо, но потому, что она вытворяет затем, понятно, что с ней все в порядке. А потом все и происходит.

Она вырубается. Холод. Тяжесть неподвижного тела. Здорово. Сейчас четыре тридцать утра. Новый год. Я, белый юноша с косичками на голове, в глухом районе с опасно раздетой девушкой, которую неизвестно как зовут, лежащей горизонтально в бесчувственном состоянии в моей машине. И у меня нет никакого, хотя бы на йоту правдоподобного объяснения для полиции, случись им меня остановить и начать задавать вопросы. Еще несколько попыток привести ее в чувства. Сколько попыток — столько же неудач. Мне придется вести ее к себе домой.

Она заходит в спальню, сбрасывает все, что на ней есть (оставив только сапоги), с удивительной легкостью.

— Иди ко мне, — жеманно стонет она.

— Нет, тебе — на диван.

Неожиданно она становится совершенно-совершенно трезвой.

— Что? Ты — кто? Какой-нибудь гомик?

— Нет. У меня есть подружка. Которая, кстати, вытолкает нас обоих в задницу, даже если узнает, что ты всего лишь спала на диване.

После довольно продолжительной возни спящим на диване оказываюсь я. Время мести настает утром, когда ровно в восемь часов я бужу ее и усаживаю мучающуюся с похмелья задницу в такси.

Время увольнения

Осенним вечером 1998 года, в то время, когда «Трокадеро» передавали в аренду радиостанции, транслировавшей музыку хип-хоп, произошла драка, закончившаяся тем, что один парень выстрелил в грудь другому. Город немедленно отозвал у «Трокадеро» разрешение работать в неурочные часы, фактически закрыв заведение.

Бондаж-клуб переехал в другое место, Колетт уволилась, а я стал менеджером и проработал в этой должности около года. В обязанности менеджера входило отлавливать и загонять танцоров, уговаривая их находиться в определенном месте в определенное время. Может, это и слишком смелое обобщение, но стриптизерки и танцоры в целом имеют привычку быть не самыми надежными людьми. Если это, конечно, не какая-то там оплаченная вперед холостяцкая вечеринка, то шансы не выше чем пятьдесят на пятьдесят, что танцовщица-стриптизерка появится (если вообще это произойдет) вовремя на любом мероприятии, включая ее собственную свадьбу.

Выпас танцоров — нелегкая работа. Одна девушка появилась после четырех прогулов подряд, ведя себя как ни в чем не бывало. Она (как и многие другие) постепенно впала в некое странное вычурно-кокетливое состояние, в которое обычно впадают многие танцовщицы или просто действительно красивые женщины (да, наверно, и мужчины), позволяющее им полагать, что выпяченная вперед грудь и беспрестанно моргающие глаза спасут их от всех грехов.

Ничуть. И просто для того, чтобы вы знали, — танцоры очень плохо переносят отказы.

Другим аспектом, убивавшим веселый фактор, была моя обязанность, как менеджера, поддерживать связи с прессой. Когда бы ни появлялась необходимость сделать обзор самых «горячих» клубов в районе Залива, или самых странных мест, посещаемых туристами, или что-нибудь в этом духе, местная пресса посылала фотографа и репортера для разговора с нами. А так как ребята, реально владевшие клубом, окружили себя масонской атмосферой холодности и секретности (я даже ни разу не встретил их до того, как проработал в клубе год), то репортеры обычно подходили к танцовщицам, которые указывали им на меня. Моя фотография была в нескольких газетах, но с минимальными комментариями. Ну а что мне им было рассказывать? Что я нахожу большинство находящихся здесь в лучшем случае безвредными и неспособными быть даже на малую толику такими интересными, как того ожидал репортер; а в худшем случае это жалкие лизоблюды, которые, возможно, проводят большую часть своего времени вне клуба за развлечениями с разыгрыванием ролей с другими людьми, достаточно старыми, чтобы знать что-то лучше этого?

Нет. Даже в танцах я начал терять вдохновение. То, что было для меня заменой кушетке психоаналитика и очищением души, стало, увы, еще одной работой. И здесь не было ничего хорошего ни для клуба, ни для меня.

Итак, наступает день, когда я увольняюсь. Это нельзя было даже назвать хорошим, честным увольнением; я просто не показался на работе на следующей неделе и ни на какой другой неделе тоже.

Клуб все еще открыт. Я слышу множество мнений о нем: от «Это очень круто» до «С тех пор как ты ушел, там ничего хорошего. Тебе нужно вернуться». Иногда я подумываю об этом, особенно когда сижу дома вечером во вторник, похожий на этот, в одиночестве смотрю бесплатные каналы по телевизору и думаю, что пора бы вычистить кошкин ящик.

Я почти убедил себя вернуться в клуб, вновь к своей профессии танцора. Время было тяжелое. Я был совсем неплатежеспособен, и хозяин квартиры подсовывал мне под дверь записки с цитатами из Уголовного кодекса. Антихриста арестовали за что-то чудовищное, и полиция опрашивала известных ей сотрудников редакции. Дела шли действительно отвратительно, когда издатель нескольких знаменитых порнографических журналов, чья подписная статистика впечатляет или беспокоит (в зависимости от вашего отношения), выходящих под броскими заголовками типа «Свэнк» или «Только 18», нашел меня по электронной почте и поинтересовался, не будет ли мне интересно нацарапать для них какой-нибудь порнушки.

«Почему бы и нет?» — подумалось мне. А мысль уже заработала: «Маркиз де Сад добился успеха, отдав свои священные писательские способности языческому миру сладострастия, и его наследие вечно.

Знакомства с его прозой требуют в хороших средних школах на продвинутых занятиях по английскому языку уже целые десятилетия, и только на этой неделе я видел на полках местного книжного магазина хорошо оформленное, с яркими обложками, новое издание избранных произведений огромного литературного наследия маркиза».

Почему бы и нет, действительно?

После того как я дал положительный ответ на первое электронное послание, специально назначенные порнографы выслали мне мультимедийную коллекцию замечательных непристойностей в виде нескольких журналов, небольшого количества ксерокопий эротических разворотов низкого качества, а также видеокассету с интригующим названием «Юные письки-3», грубо напечатанным па обычной белой этикетке. Этот скандальный набор прислан мне, как можно было и предположить, в простом коричневом конверте. Конверт этот настолько прост, что явно перебирает этой простоты до такой степени, что вызывает подозрение в аморальности его содержания. Подозрение было бы гораздо слабее, если бы они просто напечатали «Свэнк» и обратный адрес на яркой оранжевой этикетке. Но на конверте нет никакого обратного адреса. Это в сочетании с излишней простотой придает ему какой-то зловещий вид.

Вот в таком виде кто-нибудь, наверно, мог ждать получения какой-нибудь части человеческого тела, если кто-нибудь мог, конечно, вообще ожидать получения части тела заказным письмом. Я не мог. Вот почему я вскрыл конверт, а нс вызвал полицию или что-либо в этом роде.

Более пристальное изучение содержимого конверта показывает, что глянцевые журналы — это один экземпляр журнала «Свэнк» («ЖЕСТКОЕ ПОРНО!») и один экземпляр журнала «Только 18» (стопроцентный свежак), с отмеченными клейкими листками разделами, к которым редактор, очевидно, хотел привлечь мое особое внимание. На относительно низкого качества черно-белых копиях разворотов (без текста) размещены фотографии юного вида моделей с относительно маленькими грудями и косичками, с абсурдными детскими принадлежностями (типа громадных леденцов и сосок). Все модели в различных, прогрессирующих до крайности, степенях обнаженности, с выражением невинного удивления в широко раскрытых глазах. Они занимаются сексуальными упражнениями, варьирующимися от непристойно извращенных до впечатляюще спортивных и даже гимнастических. Эти упражнения служат для того, чтобы полностью исключить любые иллюзорные представления о невинности или чистоте, рожденные косичками и леденцами.

По крайней мере, так это действует на меня. Но очевидно, что на толпу, одетую в длинные черные пальто военного покроя, на которую и нацелен журнал «Только 18», это действует иначе. Я на время откладываю кассету с «Юными письками-3».

Исследуя дальше содержимое конверта, я в конце концов нахожу листок, на котором нацарапано мое задание. После продолжительного перелистывания и игры бровями, а также трех громких «Какого черта!», я в конечном счете сумел перевести шифрованное сообщение. Оно гласило: «Просмотри «Юные письки-3» и напиши рецензию (близко к стилю, используемому другими авторами, пример — на одной из страниц, помеченной листком в журнале «Свэнк», который я послал), а потом напиши то, что называется „проект», пример которому — опять-таки на помеченной странице, но теперь уже в журнале «Только 18».

Под «проектом», как я понял после перелистывания страниц, о котором уже упоминалось, подразумевался прозаический рассказ, написанный с аппроксимированной позиции очень чувственной, молодой, неопытной в сексуальном отношении девушки, которую каким-то образом убедили позировать для трехиксовых[143] фотографий с партнершей-лесбиянкой, с богатым дядечкой или одной, экспериментируя с фаллоимитатором, который только что был найден в шкафу у ее старшей сестры, и так далее.

Я уже делал попытки писать с женской позиции, после чего совершенно спокойно убедил себя в том, что у меня недостает квалификации в этом вопросе. Но, как обычно, какого черта? Это может быть интересным упражнением, а мне предлагается по пять центов за слово. Так почему бы и нет? Насколько это может быть трудным? Просто нужно достаточно глубоко войти в роль, и пусть слова себе льются.

Компьютер щелкает и жужжит, когда я открываю новый файл, а мой мочевой пузырь шлет срочное сообщение в главный офис: «Хочу писать».

В туалете мне приходит в голову, почему бы не начать вживаться в характер уже сейчас. Вместо того чтобы поднять стульчак и приступить к обычной процедуре мужской уринации, я оставляю сиденье неподнятым, спускаю трусы и писаю сидя впервые с четырехлетнего возраста. Закончив, я пока еще не ощущаю создания никаких дополнительных условий проникновения в женскую душу.

Хммм. Может быть, нужно сначала посмотреть фильм «Юные письки-3».

Не представляя себе, как обычно, что делаю, я несколько раз останавливаю пленку во время титров, поспешно записывая имена действующих лиц. У звезд предсказуемые имена: Фелони, Миа, Тейлор, Эмбер, Лучиано, Клаудио, Марк Вуд и так далее. Режиссерского имени в титрах нет. Здесь это пустяки, что забыли о режиссере, да и режиссеру ни к чему подобная известность. В жестоком мире кино для послужного списка честолюбивых режиссеров и продюсеров важно любое упоминание их заслуг, каким бы незначительным оно ни было. Здесь же, как я понимаю, никто не хотел добавлять к славе этого фильма никакого более или менее существенного критического обзора как по сути картины, так и о тех, кто принимал участие в ее создании. Тем не менее я терплю следующие девяносто минут пленки во имя художественной подлинности (хотя мне хватает двадцати трех, чтобы сразу понять, что если просмотреть вступительную часть каждой сцены, где девушка представляется и отвечает на несколько вопросов, а затем включить быстрый просмотр оставшейся части, которая составляет около восьмидесяти процентов всей пленки, то можно считать фильм просмотренным до такой степени, чтобы начать его рецензировать).

Для «Только 18» требовалось триста пятьдесят слов. На момент окончания в моей рецензии было более полутора тысяч слов. Такого количества, могу вас уверить, было бы более чем достаточно для любого сценария, который когда-либо мог быть написан для этой картины. Сокращенный вариант рецензии выглядит приблизительно так:

Как вы можете себе представить, замысел картины не отличается основательностью. Но разве в этом дело? В «Юных письках-3» вы встретитесь с шестью очень плохими девочками, у которых есть татуировки и пирсинги, а также удивительно большие для восемнадцатилетних сексуальные способности.

Картина начинается с Фелони, роскошной девушки, которая никогда не снимает носков. У нее на языке пирсинг, говорящий «Тихо!». Она курит, и ей нравится всё и все, а ее любимая поза «раком». В каждом кадре, в котором ее имеют в киску, показывается ее попка, настолько зовущая, что туда так и просится надпись «RSVP» с номером телефона. И можно сказать с абсолютной точностью, что у ее солидно свисающего «партнера» в конечном счете есть нацеленность на оба отверстия, и Фелони принимает это как чемпионка. Прекрасно!

Следующая на очереди — Миа Стар, привлекающая своей похожестью на неграмотную плечевую для шоферов-дальнобойщиков. Не поймите меня превратно, она не из тех девушек, которых легко выгнать из постели, если нет места на полу. Ничего особенного в смысле секса в этой сцене нет, но в самой Миа есть что-то, во что я не могу ткнуть пальцем… Я имею в виду, на… что я не могу указать пальцем.

Тейлор Мак-Кей — это девочка с косичками, которая выглядит и ведет себя почти как Девушка на роликах из кинофильма «Ночи буги»[144]

Она хорошо подчиняется командам, и ей весело. У нее множество талантов, но особенно поражают ее оральные подвиги.

За ней следует Джулия, кажущаяся смущенной законным образом, оттого что ее втянули в секс втроем с супружеской парой. В течение всей сцены выражение ее лица похоже на выражение лица девственницы на выпускном школьном балу. Больше всего ее беспокоит, чтобы мама не узнала о том, что она снимается, в этом фильме. Здорово, правда?

Теперь очередь Присциллы Джейн. Это та девушка, благодаря которой стоит посмотреть этот фильм.

Фактически, она делает этот мир прекрасней. У нее отличные грудные имплантанты, на шее пентаграмма. Все, что ей нужно от жизни, — это иметь двух парней одновременно. Конечно же два парня тут как тут: оба с большими штуками между ног, в откровенно неприличных позах. Они говорят что-то вроде: «Я заставлю тебя поверить в себя так, чтобы ты могла затрахать всех парней по соседству… поскольку это единственное, на что ты способна!»

Любая картина, которая заканчивается тем, что молоденькая девочка, залитая спермой, заглядывает в камеру и говорит: «Привет, мамочка», стоит того, чтобы ее посмотреть.

Закончив писать, я почувствовал себя так, как будто искупался в сточной канаве. Но работа есть работа. Говоря об этом тогда, когда рецензия уже опубликована, я расстраиваюсь по поводу нескольких вещей. Во-первых, в журнале взяли на себя смелость присвоить этому фильму рейтинговую оценку — четыре вишни. «Только 18», по причинам понятным или непонятным вам, классифицирует фильмы, присваивая им количество вишен. Пять вишен означают порнографический вариант на уровне фильмов Копполы, одна вишня — фактическое признание, что после просмотра фильма ваше возбуждение будет ниже того, которое было до начала просмотра.

То есть некий порнографический вариант холодного душа. Редакторы «Только 18» взяли на себя ответственность присвоить «Юным писькам-3» четыре вишни, но, хотя меня никто и не спрашивал, фильм, по моему мнению, заслужил только три с половиной. Они объяснили мне это тем, что половина вишни невозможна чисто графически. Это утверждение просто не выдерживает никакой критики. Под нажимом они признаются, но не для записи, что для запрета изображения половины или иной доли вишни существует более глубокая, квазиэкзистенциальная причина, вызванная символическим значением вишни. Вишня означает девственность. А это как вопрос: черное или белое? Это так же, как с беременностью: либо да, либо нет. Но когда я возражаю сообщившему мне «не для записи» по поводу экзистенциальной возможности обладания более чем одной девственностью, не говоря уже о пяти, даже если, особенно если, та, о которой идет речь, только что снялась в порнографической версии «Апокалипсис сегодня», меня обзывают деревенщиной и просят заткнуться.

Все эти разговоры об экзистенциализме и псевдофилософских подходах к порнографии приводят меня ко второму недовольству. Как уже случалось не раз в моей короткой карьере свободного писателя, я бескорыстно, по-христиански предпочел Истину Наживе, предложив журналу не платить мне сверх договоренности за лишние слова.

Заплатите мне за триста пятьдесят, а получите полторы. В любом другом бизнесе я мог бы быть отмечен Торговой палатой или Комитетом по улучшению бизнеса за мои труды. Но в этом мире порно с его липкими полами все не так. Несмотря ни на что, я сделал по-плебейски примитивное, прозаическое усилие («Юные письки-3»), попытавшись затем поднять уже сделанное до уровня искусства путем обнаружения глубокого смысла (то есть конфликт, многочисленные антагонисты, развязка, Буря и Натиск[145], все эти художественные манеры неоплатонизма[146], система образов и архетипов Юнга[147]).

А что делают они?

Мелят сплошную чушь. Когда я попросил у них дополнительные сведения о редакторской политике, стандартах и принятой в «Только 18», практике, тот же, кто говорил «не для записи», открыто поведал мне: «Послушай, читатели этого журнала — сплошь хронические онанисты, фантазии которых постоянно вертятся вокруг молоденьких девушек.

Даже если они умеют читать, в чем я сомневаюсь, они не хотят этого делать. Все, что они хотят, — это мечтать о красивых девушках и мастурбировать. Если перед ними рецензии на фильмы, то они смотрят только заголовки, количество вишен и кадры из фильма, представленные для иллюстрации. А после — они мастурбируют. Это все».

Сказать бы такое Рассу Майеру[148]. Сказать бы такое Джиму Митчеллу[149]. Вот тебе и искусство!

Но третья обида стала для меня самой серьезной проблемой, явно доказывающей несостоятельность моих отношений с «Только 18»: они изменили мое имя. Сначала они допустили вольность с вишнями, затем — с моей прозой, ну и добавили еще соли к незаживающей ране — они вольно обошлись с моим именем. Они заменили его. Не спросили, не посоветовались, а так, блин, взяли и заменили.

Такое произвольное обращение с моим именем трижды уязвило меня:

1. Я писатель. Неважно, что говорят по этому поводу. И имя, которым я подписываюсь, для меня дороже золота.

Чем больше публикаций под этим именем, тем больше мне платят. Хотя бы теоретически. И если режиссер «Юных писек-3» не искал признания за свою работу, то я хочу получить его за свою.

2. Мне довольно-таки нравится мое имя. Но если бы мне пришлось издаваться под каким-нибудь псевдонимом, или, если угодно, «порнонимом», то я выбрал бы что-нибудь покруче, поэффектнее. Например, Герф Брукс, Хед Бедворд или Оливер Сикретс[150]. Но не хотелось бы издаваться под именем или позволять называть себя, если бы меня попросили (что, как я уже замечал, сделано не было), Джордж Галльский. За период моей писательской деятельности, да и вообще в жизни меня называли многими уничижительными именами, но никогда таким жестоким, как этот проклятый Джордж.

3. По всей вероятности, сукин сын, которого на самом деле зовут Джордж Галльский, где-то существует. Возможно, он внук какого-то винного магната и хронический онанист, о типаже которого говорилось выше. И он использует эту блестящую рецензию для того, чтобы, напечатавшись в какой-нибудь порногазетенке, подняться выше на ступеньку в том или другом студенческом братстве.

Так не пойдет.

В злобе я сажусь и сочиняю пылкое угрожающее письмо:

Дорогие Торговцы грязью!

Мне нанесена почти неописуемая обида неуклюжей попыткой произвольно изменить мое имя под моей рецензией на фильм «Юные письки-3». Я в течение многих лет зарабатываю себе на. жизнь только как свободный писатель. Я всегда ставил свое имя под каждым грязным словом, написанным мной, как, впрочем, и под несколькими написанными не мной. Вы позволили себе вероломно лишить меня доброго имени в искусстве, бросив тень на мою репутацию и сделав меня объектом насмешек. И откуда только Вы выкопали этого Джорджа?

Мой адвокат советует мне сообщить Вам, что я рассматриваю возможность подачи дела в суд с намерениями досадить Вам и облить Вас грязью.

Срать я хотел на Ваши голо-заголовки,

Джейсон, Вашу мать, Галлавэй

(а также называемый Джордж Галльский

благодаря вам, блядовозы)

На это они очень быстро отвечают:

Дорогой, мать твою!

Мы приносим свои извинения за то, что не использовали Ваше имя для Вашей рецензии, и уверяем Вас, что впредь будем пользоваться Вашим настоящим именем во всех рецензиях, которые будут написаны Вами и опубликованы нами в будущем.

В связи с этим в будущем мы не будем использовать никакие рецензии на кинофильмы, написанные Вами.

Если Вы пожелаете, чтобы Ваша кандидатура рассматривалась нами для какой-либо работы в будущем, никогда более не употребляйте слово «суд» при переписке с нами.

Согласны ли Вы с написанием Вагиего имени на чеке? Просим сообщить нам, есть ли какие-нибудь вопросы по этому поводу, — мы сможем аннулировать чек немедленно.

На что я быстро отвечаю:

Уважаемые господа!

Я все понял. Мне нравятся чеки. Пожалуйста, посылайте их.

Ваш покорный слуга,

Джордж Галльский

Задним числом я понимаю, что в этой ситуации можно было поступить по-другому. Теперь же, когда, необдуманно испортив отношения с редактором, я остался по ту сторону дамбы от того, что могло стать цунами фильмов с голыми красотками, единственным выходом для меня было попробовать руку (не суйтесь туда, это мое ремесло) в работе над этим странным проектом и посмотреть, что из этого получится.

Я вернулся и прочел несколько примеров из двух присланных мне журналов. Это, в сочетании с уроками, полученными мной по поводу мастурбирующих обезьяноподобных, являющихся целевой группой для этого журнальчика, заставило меня выбрать иной подход. Как бы то ни было, любая моя серьезная попытка сделать что-то, включая даже аппроксимацию позиции реальной женщины, ради этой грязной работы должна была быть отшлифована почти так же тщательно, как было отточено то дерьмовое послание с претензией к изменению моего имени и угрозами передачи дела в суд, посланное в штаб-квартиру «Только 18». Ни одна женщина не написала бы подобной извращенной и запутанной чуши. Если, конечно, она не является свободным писателем в тяжелой финансовой ситуации, как и я.

В этом случае она будет писать не с позиции женщины, а с позиции того, чью точку зрения кретины-читатели этого журнала принимают за позицию молодой женщины, которую они представляют себе как невозможно наивную, более похотливую, чем обезьяна-ревун на Экстази, и — поочередно — навязчиво думающую, приходящую в восторг и немеющую в страхе от мужского полового органа. И это не должно быть трудным делом для любого писателя, независимо от того, кто он — мужчина или женщина. И это не должно было быть трудным заданием для меня, но было. Я не порнограф, к сожалению (мой доход — тому свидетельство). В какой-то момент я достаточно ввел себя в заблуждение, считая себя в определенной степени художником, а следовательно, даже если я писал порнуху, то она должна была иметь стиль.

И так оно и было, когда я занес ручку над бумагой и настроился на упорное решение задачи сочинения привлекательной грязи — откровений нимфоманок для подписей под этими низкого качества копиями разворотов с фотографиями.

«Прохладный, как луч акустического лазера, поток спермы стекал по ее подбородку, когда она взглянула в глаза своему брату и игриво улыбнулась».

Это, возможно, самое гадкое, самое омерзительное предложение, которое могло быть когда-либо написано мужчиной. И я никогда бы не признался, что написал его.

По крайне мере, публично. Поскольку с человеком, который может даже подумать такое, должно происходить что-то ненормальное, психически нездоровое. Но вы удивитесь, насколько низко могут пасть мысли человека, если платить ему пять центов за слово. Сам маркиз гордился бы этим.

Подобно де Саду я понял, что для написания первоклассной порнографической литературы необходимо разработать обширный словарь альтернативных названий и эвфемизмов для следующих понятий:

1. Мужских и женских половых органов.

2. Разнообразных актов физических контактов, возможных между двумя (или тремя, или четырьмя, или двумя тысячами человек). А также для одного волнующего случая, когда до смешного гибкий и одновременно неуклюжий молодой человек воспринимает фразу: «Пойди и трахни сам себя» слишком буквально, что стало причиной большого эмоционального стресса и даже кошмаров для искренне вашего.

3. Других совокупительных возможностей, касающихся одного человека или нескольких людей и некоторых беззащитных, беспомощных, нелепых, неодушевленных объектов, включая в том числе бутылку шампанского (полную), банку с безалкогольным напитком (во всей ее полноте), бейсбольную биту (!), дорожный конус-ограничитель, пиньяту, индейку ко Дню благодарения (сырую).

4. Каждого фактического и потенциально возможного отверстия в человеческом организме, каким бы неправдоподобным или невероятным это ни казалось.

По мере того как я развивал в себе способности извращенца-лингвиста, рос и объем моей работы. Вскоре я уже получал задания от пяти-шести печатных журналов и компаний, занимающихся прокатом порнофильмов по Интернету. Мои рецензии были, по большей части, достаточно откровенными. Я просматривал киноленты, делал распространенные и проницательные пометки и составлял свои критические отзывы. И какой бы ни была идеографическая система, будь это количество вишен, количество Иксов или степени эрекции карикатурного члена, я держал свой рот закрытым по поводу того, как этот журнал или интернетовский сайт решают наградить фильм. Что же касается моего имени, то все большее количество изданий соглашаются использовать именно его, хотя все они настойчиво отговаривают меня через своих редакторов от этого, поскольку ошарашены и не возьмут в толк, для чего какому-то уважающему себя писателю нужно ассоциировать свое имя с грязной порнографической стряпней.

Я не могу дать им какого-либо объяснения, кроме того, что я торчу от вида своего имени, напечатанного где-то, и эта нездоровая страсть гораздо сильнее чувства стыда или правил приличия, которые я способен соблюдать. Какое-то время я работал под псевдонимом Хед Бедворд. Но, несмотря на то что это был один из моих самых любимых псевдонимов, не обошлось без серьезных проблем. И не последней из них было то, что господин Бедворд стал получать на рецензию гомосексуальные или в той или иной степени посвященные мужчинам картины. Среди красочных названий этих фильмов были такие: «До дна» (Попы вверх), «Мужская дыра» и одно особо вычурное — «Невинный глоток». Действительно, что еще можно подумать о парне по имени Хед[151]. Написание имени было изменено на короткий срок (то есть для одной рецензии) на «ХеДД». Мне представлялось, что две большие буквы «Д» подскажут любому редактору, что я предпочитаю внушительные молочные железы чему-либо мужскому (в этом отношении ход моих мыслей был ошибочным, что привело к трагичному увеличению-гомо порно).

Я принялся отправлять письма тем добрым людям, которые посылали мне гомо-порно:

В наше сверхчувствительное время я вынужден официально констатировать и открыто заявить о том, что абсолютно ничего не имею против гомосексуальности. А также ничего против бисексуальности. Так как это официальное заявление, то я хотел бы также упомянуть, что если вы бисексуальная женщина, то это дает вам право на автоматическое получение двадцати дополнительных очков при подаче письменного прошения о статусе подружки, которое необходимо заполнить тем, кто хочет повторного свидания со мной, прежде чем это свидание произойдет. Я заявляю, что полностью гетеросексуален и являюсь мужчиной. Это означает, что я считаю мужчин (включая себя самого) совершенно неаппетитными в сексуальном смысле. Мужчины вонючи, волосаты, неграциозны, простоваты и определенно лишены каких-либо округлостей, которые могли бы показаться мне привлекательными. Учитывая все это, можно с уверенностью заключить, что я полностью не способен судить об эротических достоинствах любого порнографического фильма гомосексуального содержания. Самый лучший из когда-либо снятых гомосексуальных фильмов так же безынтересен и непривлекателен для меня в сексуальном смысле, как и самый худший.

Я по отношению к гомосексуальной порнографии — как слепой по отношению к фейерверку.

Но поток гомосексуальных фильмов так и не прекращался. И все так же эти видео оставались без просмотра, за исключением онанистского триллера «Пойди и трахни сам себя», главный герой которого мог брать у себя в рот и содомировать свое анальное отверстие одновременно. Этот фильм, несмотря на его невозбуждающий и совершенно приводящий в смущение характер, я смотрел с благоговейным трепетом. Показанному в нем гимнастическому и акробатическому мастерству стоило позавидовать, и, конечно, несмотря на мою ярую гетеросексуальность, описанную ранее, я не могу не представить себе, сколько времени, денег и усилий можно было бы потенциально сэкономить, владея такими навыками.

После длительной борьбы за то, что казалось мне благородным делом, я капитулировал и отказался от имени и индивидуальности господина Бедворда. Это было жестокое поражение. Но в конце концов, все к лучшему.

Поскольку только со смертью господина Бедворда могла родиться моя новая порноличность: Бастер Хаймен[152]. Доктор Бастер Хаймен. В качестве Бастера Хаймена я настрочил то, что весьма спорно называется моей лучшей порнухой. Бастер был завален заказами, которые полностью носили, как бы в награду за сделанные усилия, гетеросексуальный характер.

Несмотря на успех, которым я наслаждался, будучи доктором Хайменом, я не мог не заметить появления трещин. Нет, не в достигнутом мной уровне качества прозы и не в моих способностях выполнять задания в срок, а в целостности вообще всего мира, издающего литературу для взрослых. Вся эта взрослая индустрия движима не поисками правды или художественного совершенства — все здесь вертится вокруг презренной наживы. Если вам нужны доказательства, то попробуйте написать действительно плохую рецензию на фильм… ну, не такую, как, скажем, «Это не лучший фильм в истории мирового кино», а скорее такую, чтобы она начиналась со слов: «Не тратьте денег на это дерьмо». Я попытался.

Иногда мне удавалось написать очень злую рецензию на какой-нибудь видеофильм, подобный таким, о которых я рассказывал раньше и которые разъедали мою душу, словно селитра. В этих случаях меня неизбежно заставляли переписывать ее, как говорится, без предубеждения.

«Если вы что-то не приемлете, то совсем не очевидно, что это не нравится остальным». И это просто злило меня. Я всегда был честен. И всегда старался дать фильмам честную взбучку (вот так!), поскольку да, хотя дразнить и не моя привычка, но я всегда зная, что, так или иначе, где-то кто-то посчитает это возбуждающим. Даже если я персонально не в восторге от сцен, в которых восьмидесятилетние старушки занимаются хоть каким-нибудь сексом, а еще в меньшем восторге, когда этот секс — групповой, и еще меньше, когда групповой между собой (мне так и видятся придуманные мной названия: «87 и все еще в бою», «Эти старые сучки еще потолкут зерно», «Старые лоханки на генеральной прочистке»), есть, очевидно, кто-то, кому это нравится. И хотя инвалиды с ампутированными конечностями и неуклюжие беременные женщины с выступающими животами — это не моя тема, но где-то существуют защищенные Конституцией люди, которые месяцами ждут нового фильма про это. И если это хорошо сделанный фильм об инвалидах без конечностей, беременных женщинах, пенсионерах, или о беременных инвалидах-пенсионерах, или о чем-нибудь в этом роде, то моя задача — рассказать об этом.

Но некоторые из таких фильмов были просто ужасны. А снимать плохое порно — это как побывать в тюрьме: стоит только попробовать. Вот что я имею в виду: каждый однажды может облажаться. Каждый может сделать ошибку, принимая решение (а также управляя автомобилем в нетрезвом виде, разбивая чью-либо челюсть в споре, стреляя в постоянно гавкающую соседскую собаку в три часа утра и тому подобное), судебная практика не относится к этому строго, результат — условное осуждение, может быть, ночь, проведенная в тюрьме, и штрафы. Вы должны попадаться снова и снова, чтобы на вас завели длинное уголовное дело, и действительно доказать судье, что у вас серьезное намерение попасть в тюрьму. Так же и с порно. Любой придурок с видеокамерой, подружкой или двумя и ящиком пива может снять порно. Для этого нужно выпить пива, нажать на «Запись» и дать природе идти своей дорогой. Если завуалированная «мягкая» обнаженность и пьяное выпячивание отдельных деталей тела или полное раздевание в общественном месте были достаточно интересны публике, чтобы построить на этом многомиллионную империю типа «Девушки взбесились»[153], у вас есть достаточно шансов считать свой домашний фильм хитом, если в нем показана пенетрация члена. Если при этом операторское умение довольно дрянное, а результаты явно напоминают плоды домашнего творчества, фильм смело можно выставлять на огромном рынке любительской порнографии, имеющей своих поклонников. А если девушка или девушки, принимающие участие в съемках, попадают под один из популярных жанров фетиша, как, например, Грудастые, Азиатки, Беременные, Инвалиды с ампутированными конечностями, Волосатые, Страдающие недержанием и так далее, то солидный доход вам почти гарантирован. Я имею в виду, что для того, чтобы создать нечто действительно настолько плохое, что не заинтересует даже отбывающего пожизненное заключение, нужно действительно сойти с катушек. Так произошло, в частности, с одной дымящейся кучкой сексуального дерьма, заголовок которой я не буду здесь приводить: настолько это было плохо.

Итак, я называю это тем, что оно есть. Заключенным, изолированным от общества сексуальным насильникам, а также тем, кто бесконтрольно возбуждается от использованной туалетной бумаги, даже этим людям это бы не понравилось. Может быть, только этот парень из «Пойди и трахни сам себя» захотел бы посмотреть, да и то чисто с анатомической точки зрения.

Порно маленьких людей — это то же самое. Но эта картина не предлагала ничего. Журнал отказался публиковать рецензию. Вместо этого они предложили мне сочинить объявления на последнюю страницу. Ох… Вы думали, что эти объявления — настоящие? Ничуть. Они написаны мной или еще одним таким же чудилой, как я. Я уверен, что некоторые порножурналы публикуют настоящие персональные объявления женщин, которым недостает секса, которые хотят встретить кого-то для анонимного секса, тра-та-та-та-та. Но большинство подобных объявлений — это полная подстава. Вот как это происходит. Я пишу объявление. Журнал заставляет девушек из своих многочисленных предприятий, продающих секс по телефону, записать сообщения. После чего клиенты, одетые в длинные пальто военного покроя, набирают номер 900 и за два-три доллара в минуту слушают эти сообщения, длящиеся, конечно же, не менее двух минут. После сообщения звонившего просят оставить информацию, чтобы девушка могла ему перезвонить. Конечно же, никакая девушка не звонит. Никакая девушка даже и не слышит никакого сообщения. И никто его не слышит.

Доказать, что это афера, невозможно, поскольку, во-первых, немногие из тех парней поспешат сообщать в Комитет по улучшению бизнеса о том, что на их звонки по персональным объявлениям с последней страницы журнала «Спанкерванкeр»[154] нет ответа, и, во-вторых, если бы кто-то пожаловался, то ему бы ответили, что дама не нашла его сообщение привлекательным, тем самым отвергая его претензию и усиливая его подозрение о том, что он жалкий неудачник.

После года всего этого я решил завязать. Если вы скажете кому-нибудь об этом, я откажусь от своих слов. По это правда. Такое понятие, как «слишком много порно», существует. Порог шока или даже возбуждения поднимается до точки ослабления обратной реакции, когда вы смотрите эротическую программу дома по телевизору и понимаете, что опа уже давно не кажется вам крутой, или даже умной, или интересной.

Л еще и реакция симпатичной кассирши в банке, которую вы изучали взглядом из очереди, а она изучала вас в ответ. И гут вы протягиваете ей чек с гонораром от «Грудастых сучек» или «Только 18». Нездорово.