Дневник одержимого Виагрой

КРУПНАЯ АФЕРА С ИТАЛЬЯНСКИМ ЖУРНАЛОМ

Я проспал целых три дня после того, как добрался из «Эджуотер-Уэст» до своей квартиры. Позже, но все еще на этой неделе, меня, как, впрочем, и всегда, разбудил телефон. В те секунды, когда я спросонок слушал его звонок, мне почудилось, что я оказался в ужасном бесконечном круге, очень похожем на змею, поедающую собственный хвост. Телефон звонит, чтобы разбудить меня предложением работы, которую я должен принять хотя бы для того, чтобы заплатить за квартиру, в которую мне пришлось вторгнуться по возвращении с предыдущего задания, и чтобы телефон работал, чтобы он смог разбудить меня снова, и так далее и так далее, ad infinitum, ad absurdum, ad nauseam[123].

Я не знаю, были тому причиной различные химические вещества, все еще циркулирующие по моей схеме, или это остатки измождения, или просто отупелость, но это действительно меня волнует.

Я был настолько потерян в этом концентрическом круге мысли, настолько близок к чему-то вроде срыва, который обычно наступает у сбалансированных до определенного момента людей, которые говорят: «Ну это все на фиг» — и уезжают в Монтану, чтобы жить в сарае, полном оружия, что не ответил на этот телефонный звонок. Это был основной момент. А если бы я так и уехал? Просто сел бы на этот поезд мысли, бросил бы все и вскочил в автобус, едущий до Монтаны, то все было бы хорошо. Но чем больше я просыпался, тем пуще думал о таких вещах, как водопровод, и климат-контроль, и удобство не выслеживать и не убивать себе еду каждый раз, когда голоден. Я решил, что я просто еще не был готов Возвращаться на Землю. Нет. Просыпайся. Вставай. Назад на дорожку, бегущую в Ужас, для следующего броска через вражескую территорию, пока не схватят или не погибну.

Мне понадобилось прослушать голосовую почту четыре раза, прежде чем я что-то понял. Сначала, конечно, я заподозрил Бучи, который звонил в редком для него состоянии: будучи пьяным, на транквилизаторах для животных, наполоскавши горло Анбесолом[124] и говоря с наигранным акцентом, как будто рот набит тампонами.

Но после тщательного анализа я понял, что это был не наигранный, а просто очень сильный акцент. Очень сильный.

— Да, эскузи… этто эсть Паолллооо Пиккоциинитии ис охвиса Грюнер и Джар Мондадори в Сан-Франческо, и эстлии это Джеисоун Гааллавэй, каторой написал «Днивни-ик адержимыго Овиагрой», наам быыло бы очин интерестно опубликовать етот расскас ов нашим ноовим журнали… и эсли emo тот жи самий Джеисоун Гааллавэй то, пажалуста, позвоните мне… А эсли это не тот Джеисоун Гааллавэй, то праашу прииниимать маи иисовинения. Grazie.

Ах, черт! Этот рассказ бессмертен. Он не оставит меня в покое. Как привидение покойника из оскверненной мной могилы, эта история преследует меня. Будь она проклята, проклята, проклята!

Но подождите… дайте подумать… рассказ-то этот уже написан. Зло уже на воле. Мне уже передали навечно окостеневший Виагратический факел Боба Доула для лучшего времени на телевидении. Кажется, что этот Паоло хочет дать мне еще денег за то, что я уже сделал, заплатить за страдания, уже перенесенные. Что за великолепная мысль.

Конечно, существует большая вероятность, что он просто обманщик. Но даже если это и так, то вряд ли он будет хуже Антихриста. Да, а почему бы и нет? Ведь это я бросаю кости. Как я могу проиграть?

— Pronto?

— Паоло, это Джейсон Галлавэй. Вы просили перезвонить?

— Джеиисоун, мой друг… сбасипо оувам паллыпое што ови пазванилли.

И в течение следующих трех минут, посредством акцента, смачного, как лазанья из десяти сыров, в драматическом монологе, состоящем почти полностью из звуков «ии» и «оу», Паоло излагает свой план. Его схема на самом деле выглядит великолепно.

Крупнейший издатель в Европе решил выпускать новый журнал, который, по словам Паоло, должен завоевать мир. Это не мужской и не женский журнал, это журнал для всех. Ну а в чем же формула глобального успеха? «Великолепные рассказы… множество иллюстраций». Я засомневался, но если энтузиазм этого парня мог бы служить индикатором, то, возможно, что-то грандиозное из этого могло бы выйти.

Но мне не нужно ничего грандиозного. Только не для того рассказа.

Я сказал Паоло (как я заявлял и другим людям по этому поводу), что у меня есть несколько других просто отпадных историй, никак не связанных с эректильной дисфункцией или наркотиками. Но, как и многие другие, он твердо стоял на своем: История о Стояке или ничего.

На какой-то момент я почувствовал себя побежденным. Еще один жестокий, бесчеловечный юкер[125].

Но затем, медленно, новое чувство… сила. Уверенность. Воля к достижению цели. Мощь. Я никогда не был в таком положении. Конечно, мне нужны были деньги. Но я также хотел, чтобы этот рассказ куда-нибудь исчез. Этот журнал не собирались издавать в Америке, но я не горел желанием прослыть Мальчиком со Стояком и в Европе. И тут я пустился выделывать деликатные па дипломатических переговоров.

— Десять тысяч. Американских.

С его стороны молчание на линии. Но трубку не вешает.

Пока Паоло думает над моим предложением, позвольте мне воспользоваться возможностью и обратить ваше внимание на то, что требование заплатить десять штук за короткий рассказ, который уже опубликован, от автора, о котором никто не слышал, особенно когда центральная тема рассказа — половые органы, сродни попытке получить пятьсот долларов за подержанный массажер для спины на уличной распродаже.

Но Паоло все еще не повесил трубку. Возможно, у него шок.

— Я пирисвоню овам.

Боже милостивый! У него серьезные намерения. Десять штук! Этого хватит заплатить за три месяца за квартиру в Сан-Франциско. Я смогу сказать Антихристу, чтобы он обкурился своей дурью. Черт, я смогу купить его сраный журнал и уволить его, ну а потом сказать, чтобы он обкурился, сразу после того, как он раскурит свой трех с половиной метровый бонг.

Да только Паоло не перезванивает. Проходит час, а он все не звонит. Я постоянно снимаю трубку, дабы убедиться, что телефон работает. Все в порядке. Гудок есть. Паоло не перезванивает.

Черт! И что бы мне не попросить всего пять штук?

Два часа.

Три часа.

Полночь. Звонка нет. Я поглощаю бутылку вина, несколько таблеток Амбиена[126] и целую чашку «лучшего на Ямайке»[127].

Как обычно, на следующий день около полудня меня будит кричащий звонок телефона.

— Ммм-алло?

— Чаоооооооов…

— Привет, Паоло.

— Ну, я поговорил с босом ово Флоренции, ии мыы считаим, паа нескольким причинам, чтоо ови проосиите очинь много.

— Хмм, — фыркнул я отрывисто-грубо, так, будто обиделся: что, мол, можно ожидать от сделок с европейцами. Что было вовсе не так. Я просто был в шоке оттого, что Паоло и иже с ним не только в открытую не рассмеялись над моим предложением, но приняли его серьезно. Я не привык, чтобы меня воспринимали всерьез, особенно те, кому я не должен денег. Поэтому подыграл, любопытствуя, к чему все это приведет.

— Паскольку расскас уже написан и паскольку он уже апубликован, мы тумаем, што более риалистичной суммой было бы шесть. Шесть тысяч долларов.

Я пытаюсь. Я действительно пытаюсь сохранить «покерный голос». Любое подобие «покерной мины» давно исчезло, поскольку глаза мои были широко открыты от неверия в происходящее, челюсть отвисла. И я пытаюсь удержать себя как от того, чтобы уронить телефон, так и от того, чтобы предложить Паоло станцевать у него на коленях.

Шесть К! Фигов А! Мне хочется петь. Распахнуть входную дверь и начать голосить великолепные негритянские спиричуэлы. Но я остаюсь спокойным, давая возможность Паоло секундочку попотеть.

— О’кей, — в конце концов говорю я, балансируя голосом между разочарованием и искренностью.

— Велликоллепно! Мой бос будит очинь сща-стлив. Типерь, паскоольку мы платим овам такие балльшие деньги, мы хатим паслать фатографа сфатаграфировать овас с овашей патрушкой…

Ух-ох. Вот это проблема — большая проблема. Лолита вышла из себя и показала мне Палец как раз приблизительно в то время, когда рассказ был опубликован впервые.

То, что она кричала, было невозможно разобрать по телефону. Но мне кажется, что в основном это было что-то по поводу рассказа всему миру о ее трусиках «Привет, Китти» и тому подобное. Я все еще до конца не уяснил, что же произошло, но я полностью уверен, что она вовсе не воспримет предложения встретиться со мной, особенно если речь пойдет о фотосъемке с искренне вашим в целях популяризации того же самого рассказа. Но я не мог сказать об этом Паоло.

— Ну… хорошо, Паоло. Я позвоню ей и узнаю, как у нее с расписанием. Потом перезвоню вам.

— Bene, друг мой. Пересвониите мне днем или вечером.

Мне снова пришлось нарезать круги по квартире. И женщина снизу опять начинает шуровать палкой от швабры. Я начинаю маршировать, стуча подошвами, в надежде, что она может воспринять звуки строевого шага как знакомые и поэтому успокаивающие. Что, очевидно, и происходит, поскольку она оставляет в покое проклятую швабру.

Черт. Думай! Все девушки, с которыми я сейчас знаком, — стриптизерки или куда более тонкие специалисты сексуального дела, которые, независимо от фактического возраста, хорошо выглядят после девятнадцати еще несколько лет. Несколько тяжелых лет злоупотребления наркотиками, расстройства психики и драк в барах. Нет, никто из них не подходит. Больше шагов — больше мыслей. Речь идет о деньгах, которые мне нужны позарез, и я не могу профукать их из-за того, что не способен найти девчонку и выдать ее за свою подружку на пару часов, чтобы сфотографироваться для итальянского журнала. И Паоло ожидает ответа сегодня. Фактор времени обостряет ситуацию. Безнадежный случай… безнадежный… минуточку… а вот…

Покопавшись в куче тряпок, которые давно уже пора жечь, я в конце концов нахожу телефонный справочник и принимаюсь отчаянно его листать.

Посмотрим… Ш… Щ… Э… Электрические… Энергетические… Эскорт.

— «Эскорт в неотложных случаях», — отвечает низкий мужской голос.

— Здравствуйте… у меня особая просьба.

— У большинства она такая же.

— Нет, но в самом деле… Мне нужен настоящий эскорт, но не такой, вы понимаете, не проститутку.

— Да, хорошо, сэр, поскольку мы не работаем с проститутками. Поэтому мы и называемся службой эскорта.

— Да, да, да, что угодно… Но я серьезно. Конкретно, мне нужна девушка, которая сыграла бы роль моей подружки на фотосъемке для журнала.

— Да-а, послушайте, сэр… никаких проблем. Вы мне не должны ничего доказывать. Вы можете называть это так, как вам угодно. Какая девушка вам нужна?

— Хорошо, понял. Ей должно быть восемнадцать или девятнадцать. Она должна выглядеть молодо, но в рамках закона.

— Вам нравятся молоденькие, да?

— Нет, черт возьми, между прочим, я не люблю молодых. Они постоянно мешают и злят меня, эти молодые. Но дело не в том, что мне нравится, а мне для фотосъемки нужна девушка, которая выглядит на девятнадцать.

— Хорошо-хорошо, О’кей, понятно… я к вашим услугам. Ваш голос мне кажется знакомым… Вы раньше обращались?

— Никогда.

— Ух, о’кей. Что-нибудь еще? Девушка… Чернокожая? Белая? Азиатка? Небольшого роста? Высокая?

— Ох… да… стоит подумать. У-ух, да… белая. Я так думаю. И в смысле небольшого роста… лучше ниже метра семидесяти. И симпатичная, вы понимаете? По-настоящему. Как красотка, живущая по соседству.

— Да… у меня есть девушка, которая может вам подойти. Она итальянка… по мнению белых, итальянцы белые?

— Мм, да, конечно, скорее всего да.

— Ее зовут Селеста. Она просто прелесть. Рост около метра пятидесяти двух, большие зеленые глаза, русые волосы, спадающие до расщелины рассвета, — вы понимаете, о чем говорю? Элегантные ножки. Вам нравятся грудки?

— А Папа Римский ходит в лес посрать?

— Здорово, поскольку эта девочка все-таки имеет груди.

— Звучит заманчиво. У вас есть ее фотографии и как их посмотреть?

— Да. На нашем сайте. Щелкните по слову «Эскорт», затем — по «Селеста». Она вам понравится.

— О’кей… И сколько это будет стоить?

— Двести пятьдесят долларов в час. Но если вы захотите делать фотографии или вам придет в голову какое-нибудь другое извращение типа этого, то она, возможно, попросит больше.

— Что вы имеете в виду, говоря «извращение»?

— Ну, понимаете, это…

— Ладно. Она не занята на этой неделе? Как вас оповестить?

— Да, она свободна. Мы предпочитаем быть предупрежденными за день. Если вы хотите зарегистрировать ее на какое-то конкретное время, то, вероятно, лучше всего внести залог, знаете, чтобы быть уверенным, что она куда-нибудь не уедет и не запланирует для себя что-нибудь еще.

— Хмм. Ладно… Я перезвоню в этот журнал и узнаю, когда они собираются этим заняться.

— Х’ршо, брат, как будет угодно. Посигналь, когда будешь готов.

Я кладу трубку и открываю бумажник. Сорок семь долларов. Немного маловато. Нехорошо. Я думал, что мне заплатят за рассказ вперед, или, по крайней мере, дадут какой-нибудь аванс. Я позвонил Паоло.

— Pronto?

— Эй, Паоло. Это — Джейсон Галлавэй. Соmо sta?

— Джеисоун Гааллавэй….. Вы когда-нибудь замечали, что ваше имья имеет столько же слогов, как и Эрнейсте Хейм-инг-вэй?

— В действительности — нет. Я никогда не думал об этом.

— Ето так, он выстрелил в головью.

— Это слухи. Послушайте, Паоло. Я поговорил со своей подругой.

— Она скасала — «да-а»? Она абрадавалась?

— Конечно да. Она очень обрадовалась. Но нужно кое-что предпринять, чтобы ее сюда доставить.

— Пачему? Гдей она?

— Она в Лос-Анджелесе — работает моделью, вы понимаете? А также актриса. Она очень занята. Фактически она сейчас работает по контракту… это очень сложно.

— Хммм.

— Да. Очень сложно. Мне кажется, что я смогу все устроить. Но для начала мне нужно немного денег.

— Што? Почему вам нужны деньги сначала?

— Ну, она — очень популярная модель… очень много работы.

— Она симпатичная, ваша подруга?

— Конечно, Паоло, она итальянка.

— Аха… у вас недурной вкус, мой друг.

— Спасибо. Спасибо. Но все равно, да, у нее съемки фильма в самом разгаре и кое-что другое. Поэтому для этого фотографирования нам нужно доставить ее сюда самолетом.

— Етто не трудно. Авиапилеты сейчас не дарагие. Сколько стоят авиапилеты?

— Ну, я на самом деле не проверял, но здесь другая проблема…

— Другая проблема?

— Как я уже говорил, она работает по контракту. Поэтому, пока мы будем здесь снимать, то нам придется заплатить агентству за ее время. Это все так сложно.

— Вы толжны саплатить вашей подруге за время?

— Да, за каждый час.

— За чаас?

— Двести пятьдесят долларов. В час.

Молчание на линии (мне приходит в голову, что у Паоло Пикоццинити и Бенито Муссолини равное количество слогов, но я подозреваю, что сейчас не самый подходящий момент сообщать об этом, как и о чем-либо другом того же плана). Паоло ушел в Глубокую Думу. Я надеюсь, он поймет, что сможет нанять какую-нибудь местную модель примерно за семьдесят пять баков для этого фотографирования. Но очевидно, что эта идея еще не посетила его.

Я подумал, что нужно бы сделать именно так, до того, как позвонил в «Неотложные случаи», но отверг эту идею на корню, будучи уверен, что в любом действующем в рамках закона модельном агентстве рассмеялись бы, причем открыто рассмеялись, в ответ на запрос какого-нибудь извращенца, пытающегося отыскать девушку до двадцати лет для предполагаемой фотосъемки для предполагаемого журнала, которого нет еще и в помине. Ах да, к тому же фотограф и журнал должны думать, что она не модель, работающая по найму, а действительно моя подруга. И еще все это ради рассказа об Одержимом Виагрой. Не то чтобы я опасался быть осмеянным… Я боялся, что они могли позвонить в полицию. Нет. Слишком рискованно. Может быть, лучше предложить эту идею Паоло… предложить ему нанять дублера Лолите. Но, кажется, для него важно, чтобы это была моя настоящая подружка. Я работал на таких, как Антихрист, слишком долго и был теперь очень удивлен, столкнувшись с этакими вещами, как этика и честность.

— Это саttivo, этта плата.

— Что такое саttivo?

— Этто сначит очинь фигово! Ваш чейк отправлен из Firentzе, паэтому пройдут недели, прежде чем вы его полуйчите.

— Ну, тогда придется пару недель подождать.

— О, но мы не можем.

— О, но вы должны. У меня просто нет таких денег под рукой.

— Cattivo… cattivo… Нам нужно сделать ето на етой неделе.

Паоло опять уходит в Глубокую Думу. Но ненадолго.

— О’кей… Я даам вам чейк на тыщу пятьсот долларов, а вы отдадите мне, кагда получите ваш чейк из Флоренции.

Боже, это неповторимо. Этот парень собирается занять мне денег, похоже, со своего личного счета. Мне почти не по себе. Почти.

— Это здорово, Паоло! Спасибо большое! Grazie.

— Prego, prego. Не забудь отдать, когда получишь свой чейк.

— Конечно, Паоло. Даю тебе слово.

И он его взял. Я смотрел «Крестный отец». Мне до сих пор снятся кошмары, будто я нахожу конскую голову у себя в постели.

Переговоры закончены. Теперь нужно кое о чем позаботиться.

— «Эскорт в неотложных случаях».

Это тот же парень, с которым я разговаривал раньше.

— М-мм, привет. Я звонил раньше по поводу девушки для фотосъемки, и вы порекомендовали Селесту?

— Да… привет, как дела, брат?

— Хорошо. Спасибо. Ну, я готов забронировать Селесту на несколько часов днем в четверг.

— Хорошо-хорошо. Вы видели ее фото?

— Да, она ничего из себя.

И это было правдой. Моложавая, с большими глазами, которые делают выражение лица шаловливо-наивным. И несмотря на то что все фотографии были категории G[128], на них просматривался заметно солидный бюст.

— Да, хороша. Дождись, приятель, пока она тебя своими сиськами по лицу не поводит…

— М-мм, на самом деле, как я вам и говорил, мне нужно это для фотосъемок в журнале, а не для… ну, вы знаете…

— Да-да, что будет угодно. У нее и задок что надо, да-а.

Я больше не понимал, о чем он говорит.

— Задок что надо?

— Попка. У нее привлекательная большая попка.

— Хорошо, что бы там ни было, мы собираемся фотографироваться послезавтра в полдень. Поэтому я хочу забрать ее за час до этого, чтобы рассказать ей, как… ну, как вести себя в роли моей подруги, я полагаю.

— Одиннадцать часов. Хорошо. Наличные или кредитка?

Мне не удалось сдержать усмешки. Я просто представляю себе девицу с внешностью уличной шлюхи, которая выносит эту большую «пальце-сбивалку» для кредитных карт, какие бывают в универсальных магазинах, чтобы сделать отпечаток моей кредитной карты на чеке, который я, конечно же, сохраню для налоговых отчетов.

— Я планировал заплатить наличными.

— Это круто. Что бы вы могли захотеть сделать, если у вас была бы кредитная карта, так это дать нам ее номер в качестве, так сказать, залога. В противном случае, сами понимаете, мы не сможем по-настоящему гарантировать, что она будет в вашем распоряжении.

Зловоние мошенничества заполняет мои легкие. Самое последнее из того, что я хотел бы, — это передать номер своей кредитной карточки какому-то подозрительному сутенеру из «Эскорта в неотложных случаях» на другом конце города. Мне не хотелось даже говорить ему свое имя! Но, учитывая его тон в сочетании с моим подозрительным характером, у меня была причина предположить, что любое колебание с моей стороны будет расценено как выражение недоверия и он воспользуется возможностью сказать мне: «Я говорил тебе это, да-а» — или что-то в этом роде и послать какую-нибудь страшную тощую кошелку-трансвестита на съемку. Фиг с ним, подумал я.

Моя кредитная карта уже давно была за пределами лимита, так что осведомленность о моем номере мало что значила. У них не больше шансов попытаться воспользоваться ей, чем у меня в течение последнего года. Но дело приняло неожиданно неприятный оборот, когда я продиктовал ему свое имя по буквам.

— Мать твою.

Мои знания patois[129] местного гетто значительно сократились за последние десять лет, но даже с такой притупленной чувствительностью, как у меня, можно было понять, что это звучит как-то нехорошо.

— Мм-м, появилась какая-то проблема?

— Ты чертовски прав, есть проблема. Из-за тебя меня уволили!

— О чем вы, черт возьми, говорите?

— Это тот же Джейсон Галлавэй, у которого член застрял в чем-то, а он взбесился, когда этот член почернел?

Остатки спокойствия, наличествовавшие у меня еще в начале этого разговора, вышли в дверь, хлопнув ею напоследок и ввергнув меня в состояние шока.

Действительно ли он сейчас сказал то, что он сказал, или это мое каким-то образом расколотое восприятие, взбунтовавшееся подсознание, стремящееся к распаду? И если он сказал это, то как, черт возьми, мне ему ответить? Сказать «да» и признаться в совершении достойной сожаления одной из глупейших ошибок XXI века, связанной со своими собственными половыми органами, и, очевидно, вызвавшей гнев Неизвестного Сутенера in extremis?[130]

Но попытка отрицания будет выглядеть по-идиотски… заставить кого-то поверить, что в Сан-Франциско есть еще какой-то Джейсон Галлавэй с таким же самым написанием имени и фамилии. Нет. Я был обречен.

— У-мм… да?

— Это Джером, мать твою. Из справочной службы. Работал на твоего доктора.

— О, черт!

— О, черт. Эго верно. Мать твою! Помнишь, ужин с фондю! Так ты помог мне вылететь с работы из-за него! А я даже не знаю, что это такое! Ты знаешь?

— Ну, я думаю, это шведское…

— Шведское!

— Ну да, и можно сделать его из шоколада или сыра и…

— Слушай, заткнись! Фондю. Мне ради той работы пришлось закончить мудацкий профессиональный колледж[131].

— У-мм… черт. Я действительно не знаю, что сказать, Джером…

— Начни с того, что перестань называть меня этим гребаным именем, Джером, по телефону. Мое имя для конкретно этого антрепренерского предприятия — Разрушитель Джи.

— А как насчет «Актер, ранее известный под именем Джером»?

— А как насчет того, чтобы мне приехать к тебе и показать, почему меня прозвали Разрушитель Джи?

— Нет… это вовсе не нужно… совсем не нужно. Разрушитель Джи. Пусть так и будет. Без проблем.

— Ну ладно. Только придется извиниться.

— Извини меня, пожалуйста.

Сначала я не очень понял, но несколько секунд спустя определенно слышал, как он смеялся.

— «Актер, ранее известный под именем Джером». Мне это нравится. Может, и эмблему какую?

— Пожалуй, средний палец большой величины…

— Да-а, такой, твою мать, средний палец в сто карат. Мне нравится. Круто. Ну а теперь к делу.

— Так ты меня не попрешь пинком под зад?

— Все в порядке. Ты спас свою задницу этой эмблемой. А кроме того, этот бизнес приносит гораздо больше, чем ответы на звонки для какого-то дурацкого доктора.

— Могу себе представить.

— Итак, тебе — Селесту, одиннадцать часов, послезавтра. Давай свой адрес.

Я дал. Почему бы и нет? Или он убьет меня, или нет. А что еще прикажете мне делать? Кроме того, все во имя Дела. По крайней мере, это то, в чем я постоянно убеждал себя в этот вечер каждый раз, когда слышал какой-нибудь звук у двери.

На следующий день фотограф, нанятый Паоло для съемки, разбудила меня телефонным звонком. Она казалась достаточно приятной, но было ясно, что это нетипичное для нее задание. Ее сильной стороной была реклама для компьютерных журналов. Она чувствовала себя так же неуютно, как и я, но по другим причинам.

— Я действительно не знаю, чего они хотят. И я не могу понять этого парня, Паоло. Я уяснила только, что они хотят несколько фотографий — вашу и вашей подруги на заправочной станции, когда вы заливаете бензин, а она смотрит на вас в зеркало заднего вида.

А потом — вдвоем во взаимодействии.

Я не имею представления, читала ли она рассказ или просто чувствовала себя неуверенно. Но, кажется, она смотрела на меня с надеждой на ясность, хотя все, что я могу сделать для нее, — это только предостеречь.

— Все, что я могу вам сказать, так это то, что я ненавижу, когда меня фотографируют. Я имею в виду, что я действительно ненавижу это. Меня это травмирует. Я пускал в ход кулаки, когда кто-то наводил на меня объектив. Поэтому дело будет нелегким для каждого из нас. Не торопитесь, будьте терпеливы и говорите конкретно, что вы хотите, чтобы я сделал, и, я надеюсь, все пойдет хорошо.

Она обнадеживает меня, а через несколько часов я и сам чувствую, что все каким-нибудь образом да получится.

Моя уверенность оказалась краткосрочной. Дела начали складываться действительно чертовски саttivо, начиная с семи утра следующего утра, когда фотограф позвонила мне.

— Ммм-алло?

— Джейсон, это — Диана, фотограф.

— Хммм-ммм.

— Сейчас в городе происходит нечто, что попадет в экстренные новости. Я должна там поработать.

Я буду у вас только через пару часов. Около двух-трех часов дня.

Приступ страха начался еще до того, как трубка легла на место.

Звездочка 69[132] не работает. Я набираю ее домашний номер, но она уже ушла. Дерьмо. Все не так… этого не может быть.

Ломаю таблетку Ксанакса пополам и открываю пиво. Звоню в «Неотложные случаи», но там только гудки. Я не удивлен. Разрушитель Джи не похож на парня, встающего рано. Я в полной заднице. Единственный план, который могу сформулировать для себя, — просто сидеть здесь, пить пиво, ждать, пока дерьмо не попадет на вращающийся вентилятор, и надеяться, что мне удастся быстро увернуться от вонючего тумана, который в результате этого получится.

В 11.17 раздается стук в дверь. То, что стоит передо мной, когда я открываю дверь, лучше всего назвать копией с копии с копии с копии фотографии, которую я видел на сайте в Интернете, когда щелкнул «мышкой» по слову «Селеста». А под копией я подразумеваю черно-белый вариант, который вы получаете за семь центов в «Кинко».

Эта копия настолько далека от оригинала, что между ними трудно найти какую-нибудь связь.

У Селесты по меньшей мере недостает одного зуба, как успеваю разглядеть, спереди. Состояние кожи лица такое, какое вы сможете найти, только просматривая показ слайдов восьмисортной рекламы секс-услуг. Там перед вами предстают жертвы герпеса, сифилиса и других вещей, для коих ваша слизистая сможет послужить роскошным ложем. А теперь все остальное. Да, у нее очень большие груди. Можно даже сказать, они огромные. Но то, что в них есть привлекательного, сводится на нет тем фактом, что, несмотря на свою величину, они не могут превзойти по размеру ее живот, который, в свою очередь, не может не затмить бедра. Я просто находился где-то между замешательством и отвращением. Она жевала резинку, а после того как она пожала плечами, как бы говоря: «Ты собираешься меня впустить или что?», изо рта выдулся пузырь, который по мере увеличения в размере начинал выступать вбок в том месте, где должен был находиться ее передний зуб.

— Селеста? — открыто спросил я.

Возможно, это была ошибка. Вероятно, девушке с той фотографии позвонили из «Пентхауса» или еще откуда-то в этом же роде, и ей нужно было срочно бежать, а вместо себя она послала сводную сестру, только что вернувшуюся после того, как в течение двух лет по заданию Корпуса Мира опа чистила сортиры в лепрозории, и у неe еще нe было возможности даже принять душ.

— Это я, милый. Ну, когда мы начнем веселье? — произносит она, присвистывая па слове «веселье».

Будь проклят этот Фотошоп па веки вечные.

Обычно мне трудно вести себя грубо. Но, позавтракав Ксанаксом с пивом и находясь в том особом состоянии опьянения, в которое попадает человек, переживший несколько приступов страха до обеда, я сделал шаг на площадку и закрыл за собой дверь.

— Послушай, я действительно не знаю, как объяснить тебе, но ничего не выйдет. Это фотосъемка для журнала, а ты… ты вовсе не выглядишь как на фотографии, которую я видел. Не пойми меня неправильно… Ты выглядишь замечательно. Но ты не та, которая мне нужна для фотосъемки.

— Все в порядке, солнышко. Отдай мне мои пять сотен, и я уже ушла.

— Твои пять сотен чего?

— Долларов. Джи сказал мне, что это на пару часов… значит, пятьсот. Ему половина, и мне половина.

— Да, это на самом деле должно было быть на пару часов, но… ну, ты не выглядишь надлежащим образом.

— Ну и что, мне все равно нужно… положено заплатить Джи.

Приступы страха следуют один за другим удивительно быстро: через каждые четыре-пять секунд. Мое сердце похоже на гранату с выдернутой чекой, перед тем как ее положат в цилиндр миксера для краски.

— Хорошо, послушай, — произнес я, вытаскивая бумажник. — Вот твои двести пятьдесят. Это для тебя. А я позвоню… Джи… и все с ним улажу.

Она выдула еще один скошенный пузырь, дала ему лопнуть у покрытых герпесом губ, и громко всосала его назад. Взяв деньги, она засунула их за вырез блузки и, медленно оглядев меня с головы до пят, рассмеялась:

— Это ты собираешься все уладить с ним? Хотела бы я на это взглянуть. — И пошла по лестнице.

— Извини за недоразумение, — сказал я более себе, нежели ей.

— Брось ты, дурачок. Я отваливаю…

Одиннадцать часов двадцать девять минут. Набираю номер.

— «Эскорт в неотложных случаях».

— Эй, уф… Фу… Джером, как тебя называть? Разбиватель? Раз…

Зови меня Джи. Как дела? Что эта сучка? Опоздала?

— Нет, Джи. Ну конечно, опоздала немного, но не в этом проблема.

— А что, есть проблема? — Тон его голоса неожиданно сменился па волнующе-спокойный.

— Да. Она ничуть не напоминает фотографии на твоем сайте.

— Это неправда. Не ври мне, брат. Она немножко похожа на тс фотографии.

— Мне нужна еще девушка.

— Еще девушка? Я не думаю, что Селеста будет заниматься этим лесбиянством. Дай-ка ей трубку.

— Девушку не в смысле еще одну девушку дополнительно, а в смысле другую девушку вместо.

— Дай Селесте трубку.

— Ее здесь нет. Я ее отослал назад.

— Отослал назад? Это не «Нордстром»[133], мать твою. Здесь нельзя просто отослать любое дерьмо назад, сказав, что не подходит.

— Но она не подходит. Она не смогла протиснуть свою толстую задницу в дверь.

— А я тебе говорил, что у нее чертовски хорошая задница. И куда она пошла?

— Я не знаю. Но мне кажется, что ей следует сходить в бесплатную клинику.

— Ну да, у нее прыщи… А что девочке делать?

— Послушай, Джи, мне нужна твоя помощь. Ты должен достать мне девушку. Симпатичную девушку. Симпатичную — значит стройную, с пропорциональным весом. То есть она должна быть только на четверть в ширину от своей длины. Вот ключ: мой рост — сто пятьдесят шесть сантиметров, вес семьдесят девять с половиной килограмм. Она не может весить больше меня, особенно если она на пятнадцать сантиметров ниже меня. А такого роста она и должна быть. У нее должны быть все зубы. У нее должны быть настоящие густые волосы. И она должна выглядеть так, будто ей девятнадцать. И у нее не должно быть чертовски хорошей задницы или чего-либо еще чертовски хорошего. И она нужна мне здесь приблизительно через час.

— Ты заплатил Селесте?

— Я дал ей двести пятьдесят. Она просила пятьсот, но это слишком. Был обман в рекламе. Ну, ты понимаешь. Это бизнес. Я уверен, что ты понимаешь.

Я сам не верил тому, что я говорил, и пытался остановиться. Но из меня просто лилось.

Мне стало понятно, как влияет на человека крайне высокое давление. И пока я говорил все это тоном крутого парня, я напугал себя вконец.

Я представлял себе Самуэля Л. Джексона[134], одетого в черный костюм и галстук, который приезжает, чтобы застрелить меня после того, как он прочтет страшные отрывки из Библии.

— Ты мне ничего не должен, Джи. Я знаю это. Просто я попал в переплет и думаю, что ты сможешь меня выручить. Если ты сделаешь это, то я отплачу тебе добром.

— Могу поспорить на твою задницу, что тебе придется отплатить мне добром. Да, я смогу помочь тебе, но это будет тебе стоить.

Мне не хотелось, но я обязан был спросить:

— Сколько?

— Тысячу.

У меня не осталось сил бороться. Никаких. Ну, может быть, чуть-чуть.

— О’кей. Тысяча. Но больше ничего. Никакой почасовой оплаты. И если у нее будет что-нибудь не так, то никаких денег. Она не получит ничего. Никаких двухсот пятидесяти. Ничего. У меня больше не остается времени, чтобы тратить его впустую.

Кажется, Джи отнесся к этому с уважением.

— Дай мне час. Я поищу Афину.

— Она ничего?

— Ну, что ты. Афина — само совершенство. Дай мне часок.

Щелк.

Один час двадцать семь минут. Сильный стук в дверь. Все настолько вышло из-под контроля и так давно, что во мне не осталось места для страха. Мысль быть застреленным представлялась прекрасным выходом из этого кошмара. Я открыл дверь.

— Вот и я, Джейсон… Я Джи.

Джи протянул мне свою огромную руку, и я пожал ее. Он опустил свою, не сломав мне запястье и не вытащив меня рывком на лестничную площадку.

— Это Афина.

Я потерял дар речи. Она действительно была совершенством. По крайней мере, настолько близка к совершенству, насколько молоденькая девушка, которая слишком привлекательна сама по себе, может быть после ночи работы в клубе. Но она вовсе не выглядела усталой. Я подозреваю, что свою последнюю дозу Экстази она приняла недавно.

— Заходите, — пригласил я их обоих.

— Я заехал, чтобы убедиться, что здесь не будет никакого непонимания. Поэтому и потому, что Афина сейчас пока не может находиться за рулем.

Мы втроем садимся, и я рассказываю им о деле. Афине трудно держаться, и Джи провожает ее в ванную. Слышно, как что-то глубоко вдыхают, и когда они выходят, то Афина выглядит гораздо более сфокусированной. Она все поняла. Хотя нам не хватает времени обсудить детали, так как Диана, фотограф, стучит в дверь.

Диана — это типичная заботливая мамаша в будущем, которая ждет подходящего младшего финансового директора, который снял бы ей педикюр. Я представляю Афину в качестве своей подруги, а Джи как моего друга. Афина меня удивляет. Она в самом деле способна играть на сцене. Она протягивает Диане руку:

— Приятно познакомиться, Диана. Хорошо, что вы пришли.

Хотя Диана говорила вежливо со мной по телефону, она определенно не мой тип. Все идет не по задуманному мной плану, когда она принимается делать перестановки в моей комнате без спроса и снимает аккуратно повешенные шторы.

— Естественное освещение — лучше всего. Вот и ладно. Сначала снимемся здесь, а потом уже на заправочной станции. Да, им еще нужно несколько снимков вдвоем в постели.

Джейсон Галлавэй. Дневник одержимого Виагрой

— О’кей, — говорю я, нервно ведя Афину к кровати.

Я привстаю на локтях, а Афина кладет голову мне на колени. Я поражен. Она ведет себя как надо.

Диана смотрит так, будто мы из детского сада — сидим и отказываемся, что это мы нашалили во дворе.

— А вы, ребята, вот так и спите? Вы что, ложитесь полностью одетыми?

— Я сплю голый, Диана, но я не собираюсь раздеваться для этих фотографий.

— Ну, разденьтесь тогда до нижнего белья.

У Афины с этим нет проблем, и она начинает снимать с себя одежду. Она делает это так, будто стремится сбросить с себя слой или два. На это так интересно смотреть, но я не могу наслаждаться, ну, поскольку я это не планировал совсем.

— Я не ношу нижнего белья, — отвечаю я, поскольку действительно его не ношу.

— Ну так надень, — говорит Диана, не отрывая глаз от камеры, которую заряжает.

— У меня его нет. Зачем мне нижнее белье, если я его не ношу?

Теперь она отрывает глаза от камеры.

— То есть ты на самом деле не носишь нижнего белья? — Диане даже трудно представить себе это.

— Это вроде как сексуально, — говорит Афина, которая, будучи одета только в лифчик и трусики, играет с моими волосами самым отвлекающим образом.

Разрушитель Джи посмеивается, сидя в углу.

— А как насчет тренировочных? У тебя есть спортивный костюм?

Я подхожу к шкафу, достаю какие-то черные тренировочные штаны и направляюсь в ванную, чтобы надеть их. Там я полошу рот жидкостью для очистки рта и смотрюсь в зеркало. Я чувствую Момент. Вы знаете такие моменты? Моменты, когда вы находитесь в ванной, а в другой комнате сидит верзила-сутенер по имени Разрушитель Джи. В моей кровати лежит девушка по вызову, которой нет еще и двадцати, но она зарабатывает в месяц больше, чем я за год. На ней нет ничего, кроме искусственной улыбки, очень дорогого лифчика и трусиков. И еще нацистка-фотограф, подосланная каким-то итальянским журналом, который фактически еще не существует, но она уже здесь, чтобы снять все на пленку. Да. Один из тех моментов. Он не становится более странным. До тех пор, пока вы не оказываетесь опять в комнате, а фотограф не подбрасывает вам свою новую идею:

— Они хотят, чтобы вы положили что-нибудь в штаны, пусть кажется, что там, между ног, у вас действительно что-то происходит.

Джи стонет от смеха.

— Что это значит — пусть кажется, что там, между ног, у меня действительно что-то происходит? У меня там многое что происходит.

— А я хочу посмотреть, — говорит Афина.

Я благодарен ей за такое отношение, но предполагается, что она моя давняя подруга, а не какая-то любопытная новенькая. Я стреляю в нее взглядом. Она молча произносит «ой» своими чудесными губками и улыбается так, — очевидно, что это она выучила хорошо, — чтобы быть прощенной любым, имеющим член, независимо от того, насколько серьезной была ее вина.

— Нет, так неправильно, — набрасывается Диана, пытаясь вынуть ее ногу у нее же изо рта и отодвинуть мою от ее задницы. — Я имею в виду, что они хотят, чтобы это было бы просто смешно. Типа абсурдно. Экстравагантно. Ну, в общем, что-то…

Она протягивает мне свою пластиковую бутылку из-под сока. Она около двадцати пяти сантиметров в длину и, наверно, шесть в ширину.

— Вы хотите, чтобы я засунул это в штаны?

— Это было бы здорово. Давай, ну. Будет смешно.

Я делаю это. Афина бросает взгляд украдкой. Я вожусь в штанах. Оказывается трудно, глядя на это с достаточной степенью иронии, сделать так, чтобы бутылка торчала прямо.

Как только Диана начинает снимать, Афина, очевидно имеющая достаточно опыта перед камерами, начинает принимать соблазнительные позы, переходя с места на место. Самое небольшое движение — и бутылка из-под сока неожиданно падает, как будто моя мнимая эрекция исчезает, повинуясь незаметному ленивому жесту какого-то волшебника. Каждый раз, когда это происходит, Разрушитель Джи смеется сильнее прежнего, пока он, в буквальном смысле, не начинает рыдать. Он разжег мой бонг, но я не обращаю на это внимания, поскольку каждый раз, когда бутылка от сока падает, Афина быстро подхватывает ее, в процессе манипулируя другими вещами. И очень скоро эта бутылка уже находится (смею ли я сказать это? Да, а почему бы и нет…) в условиях несгибаемой конкуренции.

Диана щелкает вовсю. Наверно, два-три снимка в секунду. Афина постепенно становится более расслабленной и погруженной в процесс. Бутылка продолжает падать, и возиться в штанах приходится все больше. Джи — весь в дыму, как дымоход в Негриле[135].

И я взрываюсь.

— О’кей, стоп! Хватит. К фигам собачьим.

Я залезаю в штаны, выхватываю оттуда бутылку и откидываю ее в сторону.

— Больше никаких снимков. Мы закончили.

Афина смотрит на меня, как бы говоря: «Что я такого сделала?» Я наклоняюсь и целую ее в щеку.

— Не в тебе дело… Это все слишком странно.

Она улыбается. Я поворачиваюсь к Диане:

— Диана, вам пора идти. Все происходит не так, как я думал. Такой театр не по мне.

Она смотрит на меня взглядом, лишенным злости, таким, каким смотрят на непрофессионалов.

— Извините, Диана, но засовывать бутылку из-под сока мне в штаны — это не то, что, по моему предположению, должно было быть. Мы закончили.

Она готовится выдвинуть свои аргументы, но со своего места с шумом встает Джи и произносит:

— Пора идти, Диана.

И это почти самая крутая фраза из всех, которые я слышал вообще.

Она пакует свои фотопринадлежности и уходит через несколько минут. Она не прощается. Ну и я тоже.

Я отдаю Джи тысячу пятьсот пятьдесят долларов — остаток от аванса, полученного от Паоло.

Этому много причин, не все из которых ясны мне сейчас. Частично потому, чтобы он не забрал деньги у Селесты, частично для того, чтобы он не надрал мне задницу здесь и сейчас, частично потому, что его уволили из-за меня с прежней работы, частично потому, что он еще не надрал мне задницу и фактически вел себя очень круто, и частично потому, что, ну, Афина не выказала никакого желания уйти, хотя съемка уже закончена. Она еще там, в кровати, в нижнем белье. И, кажется, она действительно предпочла бы не вставать и не одеваться.

Джи жмет мне руку.

— Позвони, если она захочет, чтобы я забрал ее. — И уходит.

Я звоню Паоло и сообщаю, что наш договор расторгнут. Он огорчен и разочарован. Но мне все равно.

— Просто позвоните во Флоренцию и скажите, что я передумал. Аннулируйте мой чек и заставьте возместить ваш.

Я принимаю две таблетки Валиума, Афина — семь.

Я люблю Валиум. Но последнее время для меня было бы лучше, чтобы у него не было таких сильных амнестических свойств: я действительно хочу запомнить каждую деталь тех трех дней и ночей, когда мы были вместе. Но я помню достаточно, чтобы непроизвольно улыбаться каждый раз, когда я думаю о ней.

Но без этого Валиума, в жестоком свете трезвости, я бы, возможно, сильно волновался каждый раз, когда посреди ночи сигналил ее пейджер и она уходила на час или два, натянув на себя что-то облегающее, а потом возвращалась и пересчитывала деньги у меня на постели. Меня одолевал опасный соблазн обнять и прижать ее к себе, сказав, что она лучше этого и что она может остаться со мной, и я буду заботиться о ней, и, о черт, у меня — чувства, и Джи поймет, я думаю…

Но затем моя жизнь станет просто еще одной песней Стинга, ну а на черта мне это… У меня достаточно головной боли, чтобы не добавлять в своем ежедневнике в графе «Что. сделать» фразу: «Работать сверхурочно и тратить мешки денег, которых у меня нет, а также расходовать энергию в масштабах Геракла, чтобы удерживать девушку с дорогими привычками от измен тебе».

Порой мне приходится видеть Афину на обложке местной газеты для взрослых. Рефлексы подсказывают мне взять экземпляр, просто для потомства, чтобы отложить его куда-нибудь на пятьдесят лет и показывать внукам: А эта… эта девушка могла бы быть вашей бабушкой». Но я сразу же слышу Стинга, плачущего по Роксане, и думаю: ну его к черту! Поскольку кому нужны напоминания, а?