Долгая дорога в дюнах

ГЛАВА 12

На улицах Риги всюду были видны приметы оккупационного режима. Над зданием гебитскомиссариата[6] развевался немецкий флаг, кое-где на стенах появились распоряжения новых властей, по проезжей части маршировали солдаты вермахта, по тротуарам прогуливались офицеры. Марта сумрачно разглядывала все это из окна автомобиля и никак не могла поверить, что она в Риге. Рихард сидел и делал вид, что ничего странного не замечает, У одного из подъездов машина остановилась, Лосберг выбрался первым, помог жене с ребенком. Из второго автомобиля вышли Манфред и адвокат Крейзис. Освальд был в офицерской форме. Солдаты понесли за ним чемоданы.

В большой и светлой гостиной Крейзис торопливо наполнил шампанским заранее приготовленные хрустальные бокалы, первый бокал протянул Марте:

— За ваше счастливое возвращение на латышскую землю!

Освальд был заметно возбужден и немного нервничал. Все четверо стояли посреди комнаты, возле нераспакованных чемоданов.

— Даже не верится, что мы снова в Риге, — сказала Марта. — Жаль только, что не в своей квартире.

— Не грустите, мадам, — утешил Манфред. — Война есть война. Иногда бомбы попадают даже на квартиры друзей. Но, по-моему, здесь не так уж плохо.

— Перед вашим приездом я объехал два десятка квартир. Эта — самая лучшая! — Крейзис подошел к роялю, провел ногтем большого пальца по клавиатуре: — «Бехштейн»!..

— А где же хозяева? — спросила Марта. — Это чья квартира?

— Ничья, — сухо отрезал Крейзис.

— Как ничья?

— Понимаете, в Риге сейчас много пустых квартир, — вставил Манфред. — Война есть война, — повторил он.

— Правильно, — бодро поддержал Крейзис и повернулся к Марте. — Кстати, там, на кухне, вы найдете солдатский паек на случай первого привала.

Рихард смущенно спросил:

— Ты похозяйничаешь, Марта?

Она молча пошла к двери, на ходу обернулась, сказала негромко:

— Только не шумите — Эдгар спит.

В передней остановилась, скользнув взглядом по вешалке, на которой висели мужское пальто и шляпа. Трость с монограммой валялась рядом, на полу. Марта нагнулась, по-хозяйски аккуратно вставила ее в подставку.

Кухня блестела эмалью, начищенной медной утварью. Марта раскрыла большой картонный ящик, стала вынимать из него продукты. Консервы, сало, копченая колбаса… На душе было до невозможности тоскливо. Эта странная, еще не остывшая от чужого тепла квартира, двусмысленные намеки мужчин, вечная неопределенность, недоговоренность…

А в гостиной мужчины снова наполнили бокалы.

— За ваш «Гром и Крест»! — Манфред чокнулся с Крейзисом и обернулся к Рихарду. — Ты знаешь, как пригодились нам его парни?

Освальд растроганно приложил руку к груди.

— Вот уж не ожидал тебя, завзятого адвоката, встретить в роли следователя СД.

— Все по библии: время собирать камни, время разбрасывать камни. Есть время защищать… И есть время обвинять! — высокопарно ответил Крейзис. — Никогда не прощу тем, из-за кого я полгода в погребе прятался, как крыса.

— Мне не пришлось сидеть в погребе, но пострадал я не меньше, — сказал Рихард. — Между прочим, Манфред, почему я должен возвращаться сюда не в качестве владельца своей собственной фабрики, отнятой у меня большевиками? Почему вы не очень торопитесь вернуть ее мне?

— Ты не доволен должностью, которую тебе предложили? — Манфред хотел уйти от прямого ответа.

— При чем здесь это?

Вошла Марта с блюдом аккуратно нарезанных закусок, поставила на стол.

— Ну как, — повернулся к ней Манфред, — осваиваетесь?

Она попыталась улыбнуться:

— Не знаю. Как-то не по себе. Чужой дом, чужая посуда… А хозяева, может быть, где-то бродят…

— Уже не бродят, — снова туманно ответил Крейзис.

— Что вы имеете в виду?

— Да вот то… Каждому свое.

— Освальд шутит. — Манфред выразительно посмотрел на Крейзиса. — Просто эти люди погибли под бомбежкой. Что поделаешь — война. — Он наполнил бокалы, обворожительно улыбнулся. — Я хочу поднять бокал за хозяйку этого дома, за ее здоровье…

— В таком случае, за упокой бывшей хозяйки, — сухо поправила его Марта.

— Нет, — упрямо наклонил голову Манфред. Я пью за новую хозяйку нового дома! Помнится, вы обращались ко мне с просьбой помочь вернуться на родину. Разве я не выполнил своего обещания и не заслуживаю хотя бы улыбки?

Она посмотрела ему прямо в глаза, не пригубив, поставила свой бокал и, не оборачиваясь, вышла из комнаты.

В детской Марта взяла ребенка из кроватки, со страхом огляделась: игрушки, замершая деревянная лошадка-качалка, неподвижный, ярко раскрашенный мяч… Будто смерть остановила движение. Только со стены прямо на нее смотрели смеющийся, полный радости малыш и счастливая женщина. Марта вздрогнула, прижала Эдгара к груди, словно защищая от невидимой угрозы.

Аболтиньш стоял посреди улицы и возмущался:

— Нет, вы только подумайте! При новом порядке, оказывается, тоже нет порядка. Поставить старостой в поселке — кого? Озолса! Уж вы нас извините.

Зигис, Бруно, Волдис и еще несколько айзеаргов хмуро слушали монолог трактирщика.

— Взять хотя бы эту историю с лодками. Чуть в огонь не кидался, спасти хотел. А для кого, спрашивается? И нас чуть не погубил, и сам… чудом от Сибири спасся. Разве не глупо? Ничего, время покажет, кто чего стоит.

Возвращение Марты в родные места выглядело внушительно. По шоссе катил большой черный автомобиль, впереди и сзади — по мотоциклу с автоматчиками в колясках. Впрочем, эскорт сопровождал машину не только и даже не столько ради нее. Рядом с Мартой и Рихардом на заднем сиденье ехал Манфред Зингрубер — погоны свидетельствовали, что он исправно повышался в чине.

Манфред — как всегда, вылощенный, отутюженный — благодушно поглядывал по сторонам, удовлетворенно щурился.

— Знаешь, Рихард, я в прошлый раз как-то не разглядел твои пенаты. В самом деле — прелестные места!

— В прошлый приезд тебя занимали не столько декорации, сколько действующие лица.

— Да, люди — моя слабость. Разные, как морские камешки — оттенки, характеры, темпераменты, привычки… Вы со мной не согласны, господин Озолс?

Якоб — он сидел рядом с шофером — от неожиданности втянул голову в плечи, испуганно ответил:

— Почему же? Согласен.

Манфред искоса посмотрел на старика, участливо спросил:

— Вы чем-то огорчены? Я слышал, у вас уже были маленькие неприятности с новыми властями?

— Что за неприятности? — насторожился Рихард.

— Да вот, твой тесть оказался на редкость сентиментальным человеком. Его назначили старостой, а он хотел помочь какому-то земляку избежать заслуженной кары.

— Кому же? — глухо спросил Рихард.

— Артуру. — Озолс подался вперед, вытер тыльной стороной ладони взмокший лоб.

— Какому Артуру? — Рихард сознавал бессмысленность вопроса, но все-таки спросил.

— Банге, кому же еще?..

— Кто такой Банга? — Манфред с любопытством посмотрел на Рихарда.

— Да так. Один знакомый.

Зингрубер хотел еще что-то спросить, но в последний момент передумал — на Рихарде не было лица.

— Еще кого взяли? — Лосберг устало прикрыл глаза.

— Лаймона Калниньша. Помните такого? Высокий, голубоглазый. При Советах комсомолом у них заправлял. Фрициса Спуре…

Озолс закрыл глаза и чуть было не застонал от боли. Память то и дело возвращала его к событиям прошлой ночи. После неудавшейся попытки выручить Артура — кстати, только теперь до него дошло, насколько опасной и беспомощной была эта затея — он даже не смог бы ответить, на что рассчитывал. Скорее всего его поступок можно было бы объяснить нервным перенапряжением или попросту временной невменяемостью — Якоб вернулся домой и, обессиленный, прямо в одежде, повалился на постель, Лежал и тупо смотрел в темноту. Все ему было настолько безразлично, что он даже не услышал громкого стука’ в дверь. Когда же, наконец, включил свет, на пороге стоял Аболтиньш со своими верными дружками.

— Прошу простить, господин староста, — слащаво ухмыляясь, проворковал тот, — как говорится, примите и распишитесь. — Эффектно отошел в сторону, открывая стоящего за ним Фрициса Спуре. — Рабочая красная гвардия вернулась в родной поселок. — Иди! — Трактирщик толкнул прикладом старика.

Проходя мимо Озолса, Спуре на миг встретился с ним измученным умоляющим взглядом. Но староста отвел глаза…

— Ну! — с усмешкой подошел к Фрицису Аболтиньш. — Расскажи господину старосте, как ты воевал. Где твоя русская винтовка?

Старик молчал.

— Говори, сволочь! Где остальные? Кто ушел на лодке? — шагнул к Фрицису Зигис. — Лодку-то для Банги, небось, припасли?

Спуре беззвучно шевельнул сухими губами. Зигис неожиданно, резким взмахом, ударил его по лицу.

— Господа, не надо так, — попытался вступиться Озолс.

Но последовал второй удар, третий, и Фрицис бессильно рухнул на пол. Зигис схватил его за ворот рубахи, рывком поднял:

— Говори, сволочь!

— Прекратите! — вдруг осмелел Озолс. — Вы в моем доме, а не в полицейском участке.

Аболтиньш вынул из кармана пачку папирос, закурил, пыхнул дымом чуть ли не в лицо Озолсу.

— Хорошо, староста. Мы пощадим твои слабые нервы. Только распишись и дай лопату. Чтобы все закончить красиво.

Озолс вздрогнул, будто только теперь осознал страшный смысл всего происходящего.

— Ничего я подписывать не буду, и никаких лопат у меня нет! — истерично взвизгнул он.

Трактирщик смерил его презрительным взглядом, перекинул папиросу из одного угла рта в другой, процедил сквозь зубы:

— Что ж, хотели как лучше. Будешь закапывать собственноручно.

Едва за ними захлопнулась дверь, как во дворе раздался выстрел, Аболтиньш выполнил свою угрозу.

— Тебе нехорошо? — наклонилась Марта к отцу.

— Нет, ничего…

Какое-то время в машине стояла гнетущая тишина. Затем Рихард спросил у Озолса:

— Вы не справлялись насчет моей просьбы?

— Насчет предприятия? — немного оживился старик. — Как же… И даже думаю, что нашел. Помните старую льняную фабрику? Она совсем близко от поселка находится километра три, не больше будет.

— Это та, что в лесу? Каменные бараки?

— Да. Мне кажется, очень удобно. Как вы заказывали. И близко от поселка, и в то же время в сторонке. В лесу. Есть помещения, дорога…

— Вариант, действительно, интересный. Сегодня же покажете, — подал голос Манфред.

— Здоровый ты, как бык — вот, что я тебе скажу. Лаймон намочил тряпку в ведре, положил на лоб Артуру. — Другой бы уж загнулся давно, а у тебя уже жар спадает. Эх, если бы йоду или хоть водки — раны прижечь!

— Брось… — отмахнулся Артур. — На кой черт теперь?

Он лежал в углу подвала, на охапке сена. Свет едва сочился из крохотного оконца под потолком.

— Я все об одном думаю, — рывком приподнялся Артур. — Как мы прохлопали? Не догадались… Немцы немцами, а свое дерьмо первым поплыло.

— Лежи, не крутись! — придержал его Лаймон. — Кровь пойдет, где я тряпок найду?

— Кровь… Кровью за науку платим. И все из-за меня… Если бы…

— Ладно. Если бы да кабы… — Лаймон погладил шершавый цемент стены. — Хранилище-то когда закончили?

— Весной. Хотели к маю сдать, к празднику — не вышло. — Артур чему-то улыбнулся. — Марцис тут со своей бригадой — все в ударники лез, на премию напрашивался. Ну и получилось тяп-ляп. Я ему такую премию всыпал! Заставил переделывать…

— Молодец! На совесть сработано, — хмуро похвалил Лаймон. — Хорошая стенка, крепкая. — И спросил тревожно: — Чего они нас тут держат? Ты можешь понять? Не бьют, не допрашивают… Вроде как забыли.

— Не волнуйся. Когда понадобится — вспомнят.

— Хорошо пока вместе. А рассадят? Они на любую подлость горазды.

— Ты это к чему?

— Так, на всякий случай. Чтоб всегда — одной стенкой…

Он хотел еще что-то сказать, но запнулся под свирепым взглядом Артура.

— Съездил бы я тебе… Заладил со своей стенкой. Первый день, что ли, знакомы?

Лаймон молча провел ладонью по цементу:

— Да, стенку ты поставил хорошую. Мышь не проскочит.

Старая фабрика представляла собой унылое строение из серого камня, одиноко торчавшее посреди леса. Скользнув взглядом по замшелым стенам, выбитым окнам, Лосберг оглянулся на Манфреда. Тот стоял возле автомобиля, внимательно слушая доклад офицера саперной части. Неподалеку от них следователь Спрудж попыхивал папироской. Да, да, именно Спрудж. Он постарел, обрюзг, но вместе с тем это был все тот же, уверенный и знающий себе цену, Спрудж.

— Ограждение мы устанавливаем вот по этой линии, в два ряда, — объяснил сапер. — Столбы пока деревянные, но когда получим бетонные опоры…

— А где будут сторожевые вышки? — перебил Манфред.

День был пасмурный, неуютный. Ветер трепал разложенные на капоте машины листы чертежей.

— Вот здесь, здесь и здесь…

— Недостаточно. Поставьте еще здесь и здесь. — Зингрубер придавил пальцем чертеж. — У въездных ворот тоже. Это вам не Франция.

— Слушаюсь. Бараки сборные, типовые — мы размещаем их вот в таком порядке. А существующие помещения перегораживаем на три отсека и подготавливаем для первой партии…

— Первая партия прибудет послезавтра.

— Послезавтра? — замялся офицер.

— Да, послезавтра. К четырнадцати ноль-ноль.

— В случае крайних обстоятельств перенос возможен?

— Исключается.

— Понятно. Разрешите действовать?

— Идите! — Манфред обернулся к Рихарду: — Ну, как тебе апартаменты?

— Мерзкое местечко, — брезгливо поморщился тот. — Я и в детстве его недолюбливал.

— А по мне — так даже и неплохо. Надо будет поблагодарить твоего тестя. Как вы считаете, господин Спрудж?

Следователь наклонил голову, почтительно, но без лакейской угодливости ответил:

— У русских есть поговорка, господин майор. Не красна изба углами, а красна пирогами.

— Отличная поговорка. И эти пироги всецело зависят от вас, господа. Каждому красному — по нашему пирогу, — скаламбурил Зингрубер. — У нас есть комбинаты на промышленной основе, с массовым выходом продукции. Здесь же предполагается штучная работа. Отбор, так сказать, наиболее перспективного материала. Тех, кто сможет работать во имя Великой Германии, а значит, и во имя собственного перерождения. Латыши давно морально и экономически связаны с нами. По складу характера, привычкам, мышлению и даже бытовому укладу они очень напоминают немцев. Но только напоминают. И наша задача — помочь прибалтам подняться до уровня великой нации. Вы представляете себе, сколько хлопот нам предстоит только в одной России?

Рихард невольно усмехнулся про себя: как все-таки немцы любят позерство!

Вот и сейчас Манфред произнес страстный монолог, хотя речь шла о самом обычном фильтрационном пункте по вербовке желающих сотрудничать с новыми властями. Лагерем это не называлось, но у попадающих сюда оставалось два выхода: или стать активными пособниками гитлеровцев — тогда они уезжали в спецшколы и овладевали всей премудростью предательства, шпионажа и диверсии, или… Живые свидетели были не нужны. Отличительной особенностью заведения было то, что предпочтение предполагалось отдавать представителям коренной национальности, то бишь латышам. Вот почему потребовались услуги Лосберга. Теперь в его обязанности входило и это. Обработка земляков.

Сам фильтрационный пункт предполагалось разделить на две части: в одной содержать обычных военнопленных из лагерей — к ним Рихард не имел никакого отношения, другая часть отводилась для латышей. Здесь условия и обстановка были более уважительными и сытными, хотя финал, в случае чего, оставался тем же. В общем, в обязанности Лосберга и его службы отныне входило поставлять национальное человеческое сырье. Чего только он не наслушался в свое время в Германки и у себя дома! Латышам, дескать, оказывалась особая честь: их обещали оставить в живых и даже со временем сделать немцами. Разумеется, при условии примерного поведения. Кроме того, их разрешалось более сытно кормить и оделять разными благами. Им не возбранялось посещать немецкие общественные и культурные мероприятия, чтобы воспитываться и расти духовно. Правда, особые инструкции — Лосберг о них хорошо знал — требовали не давать латышам полного равенства и держать их на расстоянии. Господин Розенберг, ведомство которого Рихард представлял в Латвии, утверждал, что из латышей могут получиться хорошие управляющие, очень полезные рейху на завоеванных восточных землях. Но немцам категорически возбранялось посещать культурные мероприятия латышей, дабы не портить своего эстетического вкуса и не наносить вред своему интеллекту. Онемечивание должно проходить медленно и осторожно. Лакеи же требовались сегодня, немедленно.

Рихард посмотрел на почтительно склоненную голову Спруджа, раздраженно отвернулся.

— Я убежден, господин майор, что Германия оказывает нам слишком много доверия. — Спрудж, не мигая, смотрел прямо перед собой. — Доверия, которого мы, к сожалению, пока не заслуживаем. В бою лучшим аргументом взаимопонимания является плечо соседа, а не его пышные речи. Лично я вижу свой долг в том, чтобы втолковать каждому латышу, какой безмерной должна быть его благодарность фюреру за то, что он хочет сделать из него человека.

— Что ж, очень приятно убедиться, что мы не ошиблись в своем выборе, — удовлетворенно, усмехнулся Зингрубер. — Но позвольте несколько практических советов, коллега. Прежде всего ваша работа должна быть профессионально безупречной и чистой. Подготовить одного союзника и десяток восстановить против себя… Это, знаете ли, было бы очень неразумно. Вы хорошо сказали насчет плеча соседа в бою. Я дополню вашу мысль: надо, чтобы ваши подопечные постоянно ощущали себя не просто свидетелями, а непосредственными участниками происходящего. Для этого лучший цемент — кровь. У нас уже есть опыт. Во Франции ликвидацию нежелательных элементов мы доверяли в отдельных случаях самим французам. Вы меня понимаете?

— Разумеется.

— Во-вторых, не спешите колоть овцу, не сияв с нее шерсть. И последнее. Я не думаю, чтобы Советы успели оставить здесь солидное, разветвленное подполье — слишком стремительным был наш прорыв. Но и надеяться, будто здесь чисто, как в аптеке, тоже наивно. Займитесь этим всерьез. Здесь кого-то задержали…

— Я знаю, господин майор.

— Займитесь лично. Я распоряжусь.

— У меня по этому поводу есть некоторые соображения, господин майор.

— Слушаю.

— Я думаю, одного из задержанных надо выпустить.

Манфред задумчиво посмотрел на Спруджа, вынул серебряный портсигар, закурил сам, предложил Рихарду и следователю.

— Подсадная утка? — кольцами выпуская дым, задумчиво спросил он. — Рискованно…

— Не больше, чем ловить на голый крючок неизвестно кого, неизвестно где…

— А если он сбежит? — спросил Рихард.

— Такая возможность, конечно, не исключена. Всего не предусмотришь, — невозмутимо парировал Спрудж. — ну, что ж, сбежит — одним больше, одним меньше, но зато появится шанс, что на него рано или поздно выйдут. Или он на кого-то клюнет.

Манфред помолчал, глубоко затянулся, небрежно отбросил окурок:

— Что ж, дерзайте! Как относятся к неудачливым рыбакам, надеюсь, знаете?

— Я занимаюсь этим спортом около тридцати лет, господин майор.

Манфред посмотрел на него долгим, изучающим взглядом, расплылся в широкой улыбке:

— Вы мне очень симпатичны, господин Спрудж. Будет жаль, если вам не повезет. — Он взглянул на часы, заторопился: — Поехали, господа, поехали!

Озолс играл с внуком. Большими огрубевшими ладонями подбрасывал мальчишку высоко вверх, ловил, прижимал к груди, снова подбрасывал, снова прижимал… Малыш забавно сучил в воздухе ножками, радостно повизгивал.

— Внучек!.. Наследник мой!.. Где же ты так долго от деда прятался? А? Все по Германиям, по заграницам…

Марта с улыбкой смотрела на них — рядом, на стуле, был брошен ее плащ, стояли нераспакованные чемоданы.

— Надолго к нам? — обернулся к ней отец. — Может, оставишь внука подышать морским воздухом?

Дочь наклонилась над чемоданом, делая вид, что возится с непослушным замком. Тихо ответила:

— Я вообще хочу остаться дома.

— А Рихард? — Озолс усадил Эдгара на колени.

— Что Рихард? — Дочь явно хитрила.

— Он тоже останется здесь?

— Не знаю.

Якоб насторожился:

— Вы, что, поссорились?

— С чего ты взял?

— Ну как же?.. Если ты здесь, а он… У вас в Риге что, нет квартиры?

— Почему же? Есть. Но…

— А чем твой муж намерен заняться? Что это за предприятие они задумали? Кстати, тот немец, который с ним, в прошлый раз, коммерсантом представлялся…

— Они все там представляются, — не сдержалась Марта.

Старик посмотрел на нее удивленно, испуганно спросил:

— Что-то все-таки неладно? Да?

— Ой, отец, не хочу я об этом… Дай отойти.

Озолс опустил Эдгара на пол, поднялся, прошелся взглядом по раскрытому чемодану, хотел еще что-то спросить, но в это время отворилась дверь и в комнату вошли Рихард с Манфредом.

— Ну, как молодой Лосберг чувствует себя в родном доме? — весело спросил Зингрубер. — Осваивается? Кстати, вы обратили внимание, что он очень похож на вас? — Манфред выразительно посмотрел на старика. — Ну, конечно, вылитый дедушка.

Озолс, польщенный неожиданным комплиментом, расплылся в довольной улыбке:

— А как же? Одного корня… — Но тут же, засмущавшись, перевел разговор в другое русло: — Ну, как съездили? Впустую? Не подошло?

— Напротив, я вам должен сказать большое спасибо. Это именно то, что нам нужно.

— Очень рад.

— Во всяком случае, господин Лосберг отныне станет вашим частым гостем.

— Простите, если не секрет? А что вы там собираетесь делать?

Манфред бросил быстрый взгляд на Рихарда, уклончиво ответил:

— Да так… Кое-что для фронта. По мелочам. Дорогой хозяин, если бы вы предложили чашечку кофе…

— Господи, Эрна! — засуетился Озолс. — Накрывай на стол!

Бирута доставала воду из колодца, когда вдруг увидела Артура. Он шел по улице в сопровождении двух конвойных. На миг они встретились взглядами — девушка успела разглядеть его заросшее, измученное лицо, грязные, заскорузлые бинты — и губы ее дрогнули от жалости. Впрочем, и сама она выглядела не лучше — иссохшая, почерневшая… Они рванулись было друг к другу, но один конвойный направил ей в грудь автомат, а другой с такой силой толкнул Артура прикладом, что тот едва удержался на ногах. Забыв о ведре, девушка долго смотрела им вслед.

Бангу не удивило, что комендатура разместилась там же, где недавно была контора поселкового Совета — в бывшем трактире. Поверх одних плакатов наклеили другие — только и всего. Но когда стоявший у окна человек в штатском обернулся, Артур вздрогнул от неожиданности: перед ним был не кто иной, как сам следователь Спрудж.

— Удивлены? — довольный произведенным эффектом, усмехнулся тот. — Вы, наверное, уже похоронили меня? Но, как видите, бог милостив. Как вы себя чувствуете? Говорят, были ранены? Садитесь, пожалуйста!

Артур опустился на стул, напряженно вглядываясь в елейное лицо одной из хитрейших ищеек бывшей ульманисовской политохранки. А тот продолжал:

— Мне не нравится ваш вид. Вам надо серьезно лечиться… Ох, молодость, молодость! А ведь я предупреждал вас, Банга. Учитесь выбирать друзей. Они тогда привели вас за решетку, заставили дезертировать из армии, сделали русским лакеем… И что же? Теперь их добивают под Москвой, а вы гниете в подвале.

Артур, сжав зубы, молчал.

— Я понимаю, как неприятно все это слышать, но что поделаешь — сами виноваты. Если бы вы тогда послушались и не наделали глупостей… Ну да ладно, что теперь? Ваше счастье, что живете в гуманном обществе. При желании можно понять: вы поступали так не по идейным соображениям. Невежество всему виной да безмозглая молодость. Претензий к вам особых нет — вы не сделали нам ничего плохого ни в годы республики, ни в дни русской оккупации… Больше того, уберегли от расправы господина Озолса, нынешнего старосту. А это, знаете, весьма и весьма похвально. В общем, у нас нет оснований держать вас за решеткой. Идите домой.

Артур ожидал чего угодно, только не этого. От волнения у него перехватило дыхание.

— То есть как? — услышал он будто издалека собственный голос. — А Лаймон? Его тоже отпускают?

— При чем тут Лаймон? Калниньш наш идейный противник, коммунист… А вы? Мы не собираемся сводить счеты с людьми, которые нам не вредили. И тем более с тем, кто нам помогал.

До него постепенно доходил смысл услышанного. Чудовищный смысл. Значит, он не только не противник, но даже фашистский пособник. Одних его друзей перебили, другие за решеткой, а самого выпустили. Но это же страшнее смерти! Кому и что потом докажешь? Артур медленно поднялся, хрипло проговорил:

— Думаете спровоцировать на сотрудничество?

Спрудж остался спокоен:

— Зачем? Делайте что хотите. Работайте, не работайте… Может, при Советах вы так разбогатели, что теперь и знаться ни с кем не пожелаете.

Артур демонстративно опустился на табурет:

— Я никуда отсюда не пойду.

— Вас выведут.

— А если я вот этим табуретом да по башке? Кажется, вы уже имеете опыт?

В небольших глазах Спруджа промелькнула злая искра, но тут же уступила место деланному безразличию.

— Вот именно, имею. Поэтому вас вышвырнут отсюда еще до того, как вы надумаете схватить табурет. И последнее, Банга. Не вздумайте делать глупости! Предупреждаю, жизнь вашего дружка целиком зависит от вашего благоразумия. Один неосторожный шаг, и вам придется собственными руками закапывать Калниньша рядом с вашей возлюбленной мамашей. Все. Можете идти.

— Ну-у вы и чудовище!..

Спрудж снисходительно усмехнулся:

— Комплимент в устах противника всегда льстит. Спасибо, Банга!

— Но, выходит, я чуть ли не ваш пособник…

— Во всяком случае, так будут думать многие.

— А если я скажу, что перед приходом немцев подал заявление в партию?

— Как-нибудь на досуге мы потолкуем на эту тему. Если, конечно, до того вас не укокошат собственные дружки. Идите, Банга, вы мне надоели.

Бирута, как завороженная, стояла неподалеку от комендатуры, ждала появления Артура. И не поверила своим глазам, когда он вышел один, без охраны. Медленно спустился с крыльца, миновал часовых и отрешенно побрел по улице. Девушка догнала его у колодца:

— Артур!

Он обернулся, посмотрел на нее, будто не узнавая, двинулся дальше. Ей стало не по себе.

— Артур, ты что? Тебя выпустили?

Он молча кивнул.

— А Лаймон? Что с ним? Он живой?

— Живой. — Банга облизнул пересохшие губы и неожиданно покачнулся. Бирута едва успела поддержать его.

— Тебе плохо? Я провожу…

— Нельзя… Не надо… Они возьмут тебя на заметку… — шептал как в горячке Артур. — Они хотят сделать из меня приманку. Понимаешь?

Девушка ничего не понимала, но видела, как у него по щекам катятся слезы, чувствовала: произошло что-то ужасное.

Вечером Озолс долго возился с внуком. Он делал мальчишке козу, тот хохотал и бесцеремонно таскал деда за нос. А когда пролепетал что-то похожее на «деда», Якоб чуть не прослезился:

— Господи, думал ли, что доживу? Воробушек ты мой… Марта! Слыхала, как расчирикался? Дедом уж величает. Подрастай, подрастай, сорванец, я тебе лошадь подарю. Настоящую! Хочешь на лошадке покататься? Вот так… Вот так…

Марта смотрела на отца, размякшего от умиления, и не знала, как подступиться к тому, что ее больше всего волновало. Наконец, решилась, подсела рядом:

— Отец, где Артур?

Озолс поскучнел, насупился.

— Здесь, под арестом… — Голос у него стал вялый, скучный.

— Что ему грозит?

Отец молча повел плечами.

— Ты должен ему помочь.

Он опустил голову, отвернулся.

— Слышишь? Ты обязан!.. Иначе…

— Ничего я никому не обязан. Губы старика нервно кривились. — Ты не знаешь, а я видел, как они платят по векселям.

Она закрыла лицо руками, заплакала. Отец гладил ее по голове, растерянно приговаривал:

— Что поделаешь, доченька? Что поделаешь? Видно, доля у тебя такая. Никуда не денешься. Семью налаживать надо.

Марта подняла заплаканное лицо, кулаком вытерла слезы:

— Поздно, отец.

— Что поздно?!

— Ничего… Час, говорю, поздний. Эдгара укладывать пора. Ты иди!

Ребенок давно спал, а она все сидела возле кроватки, раздавленная свалившимся на нее несчастьем. От собственного бессилия становилось жутко. Где-то рядом погибает самый дорогой ей человек, отец ее ребенка, а она ничем не может ему помочь. Он даже не знает, что у него есть сын, что они рядом и думают о нем. Хуже того, она должна делать вид, что ничего не происходит.

Когда Рихард вошел в комнату, Марта ощутила настоящую физическую боль и чуть было не застонала. Но он сам был чем-то очень возбужден и не обратил внимания на ее настроение.

— Мы не могли бы с тобой поговорить?

Марта какое-то время молча смотрела на него, как бы соображая, чего от нее хотят, тяжело вздохнула:

— Слушаю тебя.

Лосберг нервно прошелся по комнате, присел на краешек громоздкого кожаного кресла.

— Я хотел бы вернуться к нашему последнему разговору в Мюнхене.

— Зачем? Разве мы не обо всем договорились?

— Договорились. И я намеревался начать оформление нашего развода немедленно по прибытии сюда. Даже списался с Крейзисом, просил, чтобы он помог уладить все с наименьшей затратой нервной энергии — и для тебя, и для меня.

— Тогда в чем же дело?

— Дело в том, что возник ряд непредвиденностей. Согласись, — затевать бракоразводную канитель в доме тестя, воображающего себя счастливым дедушкой… Да еще сразу после возвращения.

— Думаю, эта деталь не так уж существенна. В доме, не в доме… Какая, в сущности, разница? Если все решено…

— Ты права. Этим можно было бы пренебречь, но… возникли обстоятельства белее существенные.

Она внутренне напряглась, предвидя, о чем пойдет речь.

— Тебе известно, что я ехал сюда служить, Независимо от того, нравится тебе моя служба или не нравится, я считаю свой выбор правильным…

— Мне нет до него никакого дела.

— Так же, как и до меня, ты хочешь сказать? — Рихард искоса и с болью глянул на жену. — Это я давно усвоил. Так вот, я ехал сюда служить и никак не мог предполагать, что здесь окажется этот… Банга.

Марта судорожно сглотнула, стараясь не выдать волнения.

— А уж он-то чем может помешать тебе?

Лосберг выдержал ее горячечный взгляд, размеренно произнес:

— Да, в нынешнем положении он бы меня вполне устроил. А еще больше в том, какое ему грозило. Но к счастью или несчастью, это положение сегодня изменилось — Артура освободили, он дома.

Марта не поверила своим ушам.

— Что?

Ревность и злоба колыхнулись в нем с такой силой, что, появись Артур сейчас на пороге, он пристрелил бы его, не задумываясь.

— Так вот, — все больше ожесточаясь, продолжал Рихард, — с разводом придется повременить. Я не хочу стать посмешищем всего побережья. Обстоятельства складываются так, что мне придется часто бывать здесь по делам службы, и я не хочу… В общем потерпи. Война скоро кончится, и ты получишь полную свободу. Тем более, что я тебя к исполнению супружеских обязанностей не принуждаю и ничего от тебя не требую.

— Хорошо, — тихо сказала она, — Хотя я не очень понимаю, что тебя больше тревожит? Репутация или карьера?

— Довольно! — Марта никогда раньше не видела у него такого злого лица. — Я не намерен заниматься риторикой и упражняться в острословии. Предупреждаю, если тебе хоть сколько-то дорога жизнь твоего бывшего любовника, наберись терпения и будь благоразумна.

— Угрожаешь?

— Я же сказал — предупреждаю. Во всяком случае, пока.

Над морем ползло грязное месиво облаков. Вода казалась почти спокойной, но загруженный рыбой карбас еле тащился. Шла мертвая зыбь. Артур сидел на корме у руля. Думал ли он, что ему когда-то доведется водить в море такую вот артель? Голодные, полураздетые военнопленные едва ворочали веслами. А он сам? Разве он не пленный? Вон на носу с автоматом сидит Бруно, чертыхается — весь в брызгах, но ничего не поделаешь — оттуда весь карбас, как на ладони.

Артур достал сигареты, отвернулся от ветра — прикурить… И тут же поймал жадный, завистливый взгляд.

— На, кури! — протянул он пачку бледному до синевы парню.

Тот негнущимися пальцами схватил курево, беспокойно оглянулся на двух товарищей…

— Возьми себе! Оставь, говорю, пачку, — с трудом подбирая слова, сказал Банга по-русски. Помог пленным прикурить.

— Смотрю я на тебя и думаю, — подал голос насмешливо наблюдавший за ними Бруно. — Ну и чего ты добился? Держал фасон, пижонил, а толку? Все равно горбатишься, все равно тянешь лямку.

Артур демонстративно отвернулся.

— Ой-ой-ой! Какой гордый!.. Да ты хоть понимаешь, какая теперь между нами разница?

— Понимаю.

— Ну и какая?

— Кому надо, разберутся.

— Чего-чего? Это кто же по-твоему разберется? Не эти ли самые? — Он презрительно обвел концом автомата пленных.

— Найдутся. — Артур поднялся и, молча оттеснив с передней банки обоих гребцов, взял в руки тяжеленные весла.

— А вот как пульну тебе между глаз! — рассвирепел охранник. Но Банга даже не обернулся.

— Не пульнешь. Потому что ты и с автоматом холуй.

Когда закончили разгрузку карбаса, пленных и рыбу забрал лагерный конвой, Артур же, получив свою крохотную долю улова, быстро зашагал в сторону поселка. Но как ни прибавлял шаг, никак не мог отвязаться от следовавшего сзади Бруно. Со стороны могло показаться, что по берегу идут приятели. И женщины, развешивавшие сети, недобро глядели им вслед.