Долгая дорога в дюнах

ГЛАВА 5

Длинный, богато убранный свадебный стол в доме Лосберга стоял нетронутым. Рихард, в торжественной черной паре, с белоснежной бабочкой, грустно оглядел шпалеры сверкающего хрусталя, серебра, фарфора, цветов в вазах и устало опустился на стул.

В мокрых плащах, ступая на цыпочках, в гостиную вошли Озолс и адвокат Крейзис. Озолс тяжело опустился в кресло, провел ладонью по лицу. Крейзис подошел к Рихарду, тихо спросил:

— Врач еще там?

Лосберг молча кивнул. Адвокат продолжал вполголоса:

— Не волнуйся… Гостей проводили… Ну люди же понимают…

Якоб пробормотал:

— Какое несчастье… Боже! Спасибо вам, господин Крейзис… Вы так ловко обошлись с гостями…

Тот усмехнулся:

— Нам, адвокатам, за ловкость и платят.

Налил бокал, поднял.

— Извини, Рихард, может, я не совсем кстати, но все-таки… Горько! И прошу тебя: не хмурься. Ты же знаешь — после ночи приходит утро, после грозы обязательно светит солнце, — хотел еще что-то сказать, но в это время из комнаты Марты вышел врач. Осторожно прикрыв за собой дверь, заговорил вполголоса:

— К сожалению, ничего ободряющего. Тяжелейшее воспаление легких, осложненное нервной горячкой. Букет не из приятных. Что с ней произошло накануне? Нервничала? Переживала?

Лосберг переглянулся с Озолсом, ответил неохотно:

— Да нет. Ничего особенного.

Доктор искоса взглянул на него:

— Ну — нет, так нет. Мы могли бы поговорить отдельно?

Крейзис предупредительно заторопился:

— Прости, Рихард, мне пора. Не раскисай, крепись — завтра обязательно загляну.

Врач и Рихард прошли в кабинет. Доктор взял со стола сигару, закурил.

— То, что я скажу, может быть, не совсем приятно, но как врач я обязан вам объяснить: подобным заболеваниям предшествуют сильные душевные потрясения. Здесь мы имеем дело с критической вспышкой на грани невменяемости.

— Невменяемости? — ужаснулся Лосберг, — Значит, она вроде как не в себе?

— Не будем преувеличивать. Я сказал — на грани, — и, сглаживая резкость диагноза, пошутил: — В наш беспокойный век, знаете, мы все живем на грани.

Такое объяснение мало утешило хозяина дома. Он сосредоточенно думал о чем-то своем:

— Значит, она еще до того…

Врач сочувственно посмотрел на несчастного:

— Вас все-таки что-то тревожит?

Лосберг скривился как от боли, подошел вплотную к врачу, сказал горячечным шепотом:

— Я бы вас очень просил… этот диагноз… — он на секунду замялся, мучительно подыскивая слова, но врач сам пришел ему на помощь:

— Вы хотите, чтобы все это осталось между нами?

— Да! — выдохнул Рихард. — Я был бы вам очень признателен. Понимаете?..

— Понимаю, — предупреждающе поднял руку доктор. — Ничего не надо объяснять. Вы друг господина Крейзиса, и этого достаточно. Обещаю, что все останется между нами. Но, вместе с тем, настоятельно рекомендую пригласить профессора Блюменталя. Необходима его консультация. И распорядитесь, чтобы в доме была абсолютная тишина. Полнейший покой.

— Блюменталь, Блюменталь… — что-то сосредоточенно вспоминал Рихард. — Позвольте, но ведь это, насколько мне известно, женский доктор?

— Да, — усмехнулся врач. — Это так же точно, как и то, что ваша жена — женщина. Видите ли… возможно, я ошибаюсь, но мне кажется — ваша жена беременна.

Лосберг побледнел:

— Что?

— Вот именно. Поэтому и надо посоветоваться со специалистом.

Рихард смотрел на доктора, с трудом воспринимая смысл его слов.

— Я, конечно, понимаю, но… — Сигара погасла, и врач обернулся в поисках спичек. Лосберг машинально достал коробок из кармана, чиркнул. Опомнился он лишь тогда, когда пламя обожгло пальцы.

— А, черт!.. — Рихард отдал коробок врачу. — Что же вы предлагаете?

— Прежде всего оградить ее от всякого рода волнений. — Он прикурил, выпустил клуб дыма, многозначительно посмотрел на Лосберга. — Я твердо обещаю, что и это останется между нами. Профессора Блюменталя я беру на себя.

Лосберг едва выдавил:

— Благодарю, вы очень любезны.

…Снова и снова бежала Марта по лесу — сквозь ливень, сквозь тьму. За ней гнался, ее настигал Рихард. Бросалась в сторону — навстречу выскакивал пастор. Озолс, Эрна, Петерис — все с воплями и гиканьем носились за ней, протягивали руки. Лица их странно искажались, глумливо скалились.

— Артур!.. Артур!.. — шептала она, разметавшись на подушках.

Потом вдруг вскрикнула отчаянно, вытянулась, затихла. Рихард отпрянул от постели, грубо схватил доктора за плечо:

— Что с ней?

— Господин Лосберг, вы мне мешаете, — врач нетерпеливо стряхнул его руку, взял шприц, опалил пламенем спиртовки иглу. — Я просил вас не входить…

Настольная лампа тускло освещала неприбранный кабинет, неподвижно сидящего за столом Рихарда, его мрачное, заросшее щетиной лицо. Вошла горничная, поставила поднос с кофе:

— Ваш завтрак, господин Лосберг.

— Завтрак? — Он с недоумением поднял воспаленные бессонницей глаза. — Почему завтрак?

Горничная подошла к окну, раскрыла плотные шторы. В комнату хлынул такой яркий свет, что Рихард невольно зажмурился. За окном было белым-бело — деревья, трава сверкали серебристо-снежным покровом.

— Снег? — удивился Лосберг.

— Это иней, он скоро растает, — ответила горничная. — На дворе еще тепло.

Рихард заметил, что прислуга смотрит на него как-то странно.

— Что-то случилось?

— Ваши волосы…

Он шагнул к зеркалу и отшатнулся — в его волосах, таким же, как за окном инеем, пролегла седая прядь.

— Идите! — не оборачиваясь, приказал хозяин.

Едва горничная удалилась, как в кабинет вошел доктор:

— Прошу простить меня за недавнюю резкость, но, знаете, уж очень мы не любим, когда у нас мешаются под руками. Да еще в такие моменты.

Рихард молча, вопросительно смотрел на него.

— Кризис, слава богу, миновал. Вы разрешите? — доктор взял со стола сигару, закурил. — Да, миновал… но положение еще весьма сложное. Тем более, что профессор Блюменталь подтвердил мои опасения. Но не будем отчаиваться — все мы в божьих руках. Так что наберитесь терпения.

Врач вышел. Рихард в тяжелой задумчивости походил по кабинету, остановился у зеркала, еще раз взглянул на свое заросшее, почерневшее лицо, криво усмехнулся:

— Значит, говоришь, миновал? — и вдруг с такой яростью хватил кулаком по зеркалу, что стекло разлетелось вдребезги.

Следователь полистал лежавшую перед ним папку, устало провел ладонью по глазам, спросил сидевшего по другую сторону огромного стола Акменьлаукса:

— Так вы говорите очень даровитый юноша?

— Удивительные способности, господин следователь, — горячо подтвердил учитель. — В физике, математике — особенно. Первым учеником закончил нашу школу. Блестяще занимался в морском училище.

— Похвально, похвально, — одобрил следователь, продолжая листать дело.

— Очень любознателен, много читает, трудолюбив. До этого печального инцидента ни в чем дурном не был замешан. Конечно, я его не оправдываю, он вел себя неразумно, но… если учесть его состояние, молодость, горячность… — Акменьлаукс достал бумагу, протянул следователю. — Вот тут прошение, подписанное почти всем поселком. За правдивость изложенных фактов ручаюсь честью.

Следователь бегло посмотрел прошение:

— Это весьма похвально, господин учитель, что вы принимаете близко к сердцу дела своих земляков. — Он откинулся на стуле, внимательно поглядел на Акменьлаукса. — Непохвально другое. Непохвально, что вы, человек, призванный воспитывать и наставлять добру и разуму, сами подаете своим ученикам дурные примеры.

— То есть? — нахмурился Акменьлаукс. — Я вас не понимаю…

— Очень жаль, — вздохнул следователь. — Во время ареста этого «даровитого» юноши вы попытались воспрепятствовать действиям полиции, подстрекали людей… Полицейские указывают на это в донесении.

— Но, позвольте, у них не было даже ордера на арест.

А вы всегда справедливы по отношению к своим ученикам? Вы никогда не допускаете отдельных отклонений? — жестко перебил его следователь. — Но это еще не все. Затем в тот же день после отъезда полицейских вы устроили в поселке настоящий митинг.

— А, вон что, — усмехнулся Акменьлаукс. — У вас уже и на меня заведено досье. Только за то, что попросил своих же земляков написать это прошение.

Следователь насмешливо посмотрел в его сторону:

— Я понимаю, вам хотелось бы именно так истолковать дело. Но, по счастливой случайности, мы немножко в курсе и ваших поступков, и ваших взглядов. Вы довольно смело отклоняетесь от учебной программы, утвержденной министром. Допускаете любопытное толкование известных исторических событий.

— Я до сих пор наивно полагал, что вопросы преподавания находятся в компетенции министерства просвещения, а не полиции. Извините, если я ошибся.

— И очень жестоко ошиблись. Если министерство не может уследить за такими, как вы, то, поверьте, мы своих детей в обиду не дадим. Нам вовсе не безразлично, какими идеями вы их потчуете. Вам ли затевать хлопоты о «даровитых» юношах? Ступайте, господин учитель! И мой вам добрый совет: будьте благоразумнее. А то как бы за вас самого не пришлось кому-нибудь хлопотать.

Он вошел к Марте — подтянутый, выбритый, улыбающийся. Но она этого не заметила. Обложенная со всех сторон подушками, Марта пристально разглядывала потолок.

— Доброе утро! — бодро сказал Рихард. — Ну, как самочувствие?

— Благодарю, мне лучше, — безучастно ответила Марта, продолжая изучать лепной плафон вокруг люстры. Голос у нее был слабый, чуть слышный. Лицо — как у восковой куклы. — Мы, кажется, поменялись ролями? Впрочем, я и тогда доставляла вам хлопоты…

Лосберг. болезненно передернулся и обернулся, будто за ним стоял еще кто-то.

— Пустяки. Стоит ли говорить о таких мелочах?

— Ну как же? — вяло улыбнулась она. — А вдруг умерла бы под вашей крышей. Хороша гостья!

Рихарду стало не по себе при этом «вы», но он сдержался.

— Мы злоупотребляем вашим гостеприимством, господин Лосберг, — с виноватой улыбкой продолжала Марта. — Но я надеюсь, отец скоро закончит дом и тогда…

— Вам никуда не надо переезжать, — мягко сказал Рихард и взял ее руку. — Вы дома.

— Правда? Мы уже дома? — она слегка приподняла голову, оглядываясь вокруг. И вдруг сдвинула брови, что-то с трудом припоминая. — Да, да, конечно… Я, кажется, перепутала… — Марта жестом попросила Лосберга нагнуться и едва слышным шепотом спросила: — Это правда, что я ваша жена?

— Да, Марта, — изо всех сил стараясь казаться спокойным, подтвердил он, — ты моя жена.

— Я твоя жена… — Она вдруг рванулась и села на постели — губы закушены до крови, в глазах отчаяние, схожее с безумием.

— Марта! — Рихард попытался уложить ее на место, но было поздно — она билась у него в руках, рыдания душили ее. — Доктор!

Врач вбежал в комнату.

— Я же просил вас!.. — Он бесцеремонно оттолкнул Лосберга и склонился над больной.

По железной, похожей на корабельный трап лестнице медленно спускался Артур, сзади гремел подковами конвоир. Он вел Бангу со второго этажа четвертого корпуса Центральной тюрьмы на допрос. Доставив арестованного в кабинет следователя, конвоир вышел — щелкнул замком запираемой двери.

— Садитесь, Банга! — мягким, усталым голосом пригласил следователь, перелистывая страницы в разложенной перед ним папке с делом.

Был он по-домашнему прост, грузен и совсем не страшен. Лысый, усталый, замороченный службой и семейными делами человек. Артур опустился на привинченный к полу табурет, ожидая вопросов. Он выглядел постаревшим на несколько лет. Но следователь будто забыл о нем, молча листал бумаги.

— Итак, Банга, вопрос все тот же, — наконец заговорил он. — Что вы передали в Риге продавцу газет в киоске у входа в Верманский парк двадцать третьего июля сего года?

— Я никому ничего не передавал. Только купил газету. «Спорт», кажется.

— Глупо, Банга. У нас же в руках факты. Продавец арестован, взят с поличным. Установлено, что он служил почтовым ящиком для нелегальщины.

— Но при чем тут я?

— Не торопитесь. Так когда вы покупали газету? Двадцать третьего? Прекрасно.

Следователь полистал папку, вынул из нее номер «Цини» со статьей, отчеркнутой красным карандашом.

— Ну вот… А тридцатого числа того же месяца в подпольной газете «Циня» появилась эта статья… Видите? — следователь протянул Артуру газету.

Тот взял ее, но смог прочесть только заголовок — от волнения строчки прыгали перед глазами.

— Обычная красная демагогия об эксплуатации наших несчастных рыбаков, — продолжал следователь, забирая у него газету. — Но самое интересное — почти все факты взяты из жизни вашего поселка. Ну, что вы на это скажете?

— Откуда мне знать? Я ее не писал.

— Правильно, Банга. Это ваше первое правдивое слово. Писал-то другой, а вы… вы, может, и не знали, что он вам подсунул. Какую свинью подложил. И вы еще выгораживаете этого мерзавца.

— Уверяю вас, господин следователь, вы ошибаетесь. Никто мне…

— Мы здесь не для того, чтобы ошибаться. В конце концов и без вас найдем анонимного автора. Но жаль, что вы так и не захотели нам помочь. — Следователь закрыл папку, аккуратно завязал тесемку. — Итак, Банга, мы с вами расстаемся.

Артур внимательно посмотрел на него.

— Да, да. Мне вы больше не нужны. Но должен вас огорчить — домой вы попадете не скоро. Вами заинтересовалась уголовная полиция.

Артур напрягся, предчувствуя новую ловушку.

— Довольно неприятный сюрприз. Понимаете, они подозревают вас в поджоге дома некоего Озолса.

— Это подлость, — невольно вырвалось у Артура. — Применять такие методы…

— Подлость, Банга, скрывать государственного преступника от заслуженной кары.

Артур подавленно молчал.

— А насчет методов я вам скажу так… Знаете, в уголовной полиции большие тугодумы. Допустим даже, что вы не виноваты. Впрочем, это тоже надо доказать. А пока они разберутся — ох, сколько времени пройдет за решеткой. Подумайте, с какой репутацией оттуда выйдете? Вы это хорошо понимаете?

Артур молчал.

— Ну, так будете нам помогать?

— Нет.

— Что ж. Тогда пеняйте на себя.

Рихард снова зашел в комнату Марты. Она была еще бледна, но выглядела уже лучше. Во всяком случае спокойнее. Рядом с ней стоял столик, уставленный лекарствами. Стрельнув в ее сторону коротким настороженным взглядом, Лосберг преувеличенно бодро сказал:

— Я вижу, тебе сегодня значительно лучше.

Она не ответила. Рихард продолжал:

— Доктор говорит — еще немного, и ты сможешь встать с постели. — Он улыбнулся, стараясь казаться беспечным. — Не забудь — мы в долгу перед нашими гостями. Они так и не посидели за свадебным столом.

Ее глаза медленно наполнились слезами.

— Не надо, Рихард. Мне врач все рассказал сегодня. Клянусь тебе… Я ничего не знала. Глупо, конечно, но… не знала…

Лосберг попытался прервать ее объяснение:

— Марта!

Но она, не слушая, продолжала взволнованно:

— Я уйду… Уйду из твоей жизни! Никто никогда не узнает… Прости… — она не сдержавшись, зарыдала. — Да, я любила. И ты знаешь кого. Но обещаю тебе…

Он проглотил комок, сам, еле сдерживаясь, заговорил глухо:

— Марта, родная, поверь… Ты пришла ко мне такая, как есть. Я тебя никогда ни о чем не спрашивал и никогда не спрошу — клянусь! Все твое стало теперь моим — отныне и навсегда. Ты слышишь?

За окнами домашнего кабинета адвоката Крейзиса, задрапированными шелковыми портьерами, маячили в ноябрьском тумане шпили рижских соборов. Крейзис сидел в глубоком, покойном кожаном кресле с рюмкой ликера в руке.

— Одного не пойму. На кой черт тебе сдались хлопоты об этом рыбаке.

— А как бы ты поступил на моем месте? Он мне жизнь спас. И потом — Марта… Сам понимаешь…

— Ох уж эти сантименты… Между прочим, твой Банга попал в довольно неприятный переплет.

— Уверяю тебя — к поджогу дома он не мог иметь никакого отношения.

Крейзис поморщился:

— При чем тут поджог? Он просто обозлил политохранку. И, по-моему, не без основания.

— Исключено, Освальд. Артур — простой парень…

— Они все выглядят простыми, — с неожиданной злобой сказал Крейзис. — Я бы таких на фонарях вешал. Чему ты ухмыляешься?

— Я? — рассеянно отозвался Рихард, разглядывая пузырьки в бокале шампанского. — Я, понимаешь, думаю… какое же мы все-таки дерьмо…

— Ого!

— Да, да, Освальд. Дерьмо. Со всеми нашими деньгами, связями, приличными манерами, образованием… С идеями, наконец.

— Рецидив студенческого фрондерства? — усмехнулся Крейзис. — Или флирт с социалистами?

— Нет, Робеспьер из меня не получится. Я добропорядочный современный буржуа до мозга костей… Но вот этот самый Банга… Это — латыш. Упрется — буйволом не свернешь. На таких и держится нация. А мы… можем только болтать о своих принципах, убеждениях, национальном достоинстве. Да и то… пока не коснется шкуры.

— Ты сегодня не в духе, Рихард.

— Нет, я просто размышляю вслух. Возьми себя: модный адвокат. Успех за успехом, спасаешь от каторги сановных казнокрадов, взяточников, высокопоставленных развратников, убийц. Пригоршнями швыряешь эту человеческую мерзость обратно в котел общества. А потом натыкаешься на такого парня, как Банга… И ты бы его на фонарном столбе…

— Почему же — саркастически усмехнулся хозяин дома. — Именно я, модный адвокат Крейзис, вынужден спасать опору нации. Ты не улавливаешь парадокса нашего с тобой положения? — И, заметив, что Рихард сердится, миролюбиво махнул рукой. — Ладно, оставим. Ну, что тебе сказать? Зацепиться там есть за что. Не играть в покер одновременно с политохранкой и с этими дубами из уголовной полиции… Посмотрим. Ты когда уезжаешь в Германию?

— Чем скорее, тем лучше. Как только немцы вошли в Польшу, прекратились поставки вискозы — хоть фабрику закрывай. Ты представляешь, в каком я положении?

— Очень хорошо.

— То есть что хорошо?

— Услуга за услугу. Понимаешь, нашим людям неудобно сейчас самим ехать в Германию. Афишировать связи с немцами…

— Значит, это все-таки правда?

— Слушай, ты на каком свете? Если возникнет опасность красного переворота, где реальный союзник против этой чумы?

— Ваш «Гром к Крест» хочет взять на себя историческую миссию?

— Можешь язвить сколько хочешь, не мы не намерены сидеть сложа руки.

— Ну вот видишь… О чем я и говорю. Гори они огнем все эти принципы, розовые планы национального процветания, независимости. Все эти речи, которыми мы тут сотрясали воздух…

— Ты напрасно иронизируешь, Рихард, — спокойно возразил Крейзис. — Можно, действительно, сколько угодно сотрясать воздух болтовней о национальной независимости, но если делать что-то всерьез — какими-то принципами придется поступиться. Можно сколько угодно поносить немцев, но сбрасывать их со счетов как единственно реальную опору — глупо!

— Ах, вот оно как, — саркастически усмехнулся Лосберг. — Поступиться одними принципами ради других? Ладно, тогда давай выпьем. Есть дивный тост. За свободу!.. От принципов.

Крейзис не поддержал его шутки, озабоченно посмотрел на часы.

— Через две-три минуты ты увидишь настоящих людей.

— Скажи прямо, чего ты хочешь от меня? Вербуешь в соратники?

— Зачем? Просто ты со своими связями в Германии можешь быть нам очень полезен.

Раздался звонок у входной двери, Крейзис поспешил в переднюю. Через минуту в комнату вошли сразу несколько человек — высокий, массивный директор банка Фрицкаус, промышленник Карлсонс, майор Янсонс, министр без портфеля Эглитис, морской офицер Берзиньш.

— Входите, друзья! — радушно пригласил Крейзис. И упрекнул: — Что же вы все так — скопом? Не думаю, чтобы полиция интересовалась моим домом, но и устраивать марш-парад вряд ли разумно.

— Прохладный прием, — потирая озябшие руки, усмехнулся Фрицкаус. — Мы надеялись на что-нибудь погорячее.

— Найдется и погорячее. Все знакомы с моим другом, Рихардом Лосбергом?

— Здравствуйте, наследник, — первым подошел к нему Фрицкаус. Как ваши дела? Не тяжела ноша?

— Говорят, своя ноша не тянет, — пожимая протянутую ему руку, улыбнулся Рихард. — Хотя, признаюсь, со стороны все казалось проще.

— Господа! — громко и торжественно проговорил Крейзис. — Нам повезло — на днях господин Лосберг по своим коммерческим делам отправляется в Германию.

Крейзис беседовал с Артуром:

— М-да, дело о пожаре… Точнее, о поджоге. Состряпано оно волостными пинкертонами довольно неловко. Все было бы значительно проще, если бы не один казус — на всех допросах вы упорно отказываетесь отвечать, где были в ночь перед пожаром? — Он выдержал паузу, потом спросил доверительно: — Может, хоть мне скажете?

— Нет. Этого сказать я не могу.

Адвокат с явным любопытством посмотрел на рыбака:

— Послушайте, Банга, вы осознаете свое положение? Вам предъявлено обвинение в поджоге. Дело пахнет тюрьмой. Каторгой! Вы можете понять?

— Но это же чепуха. Я не сумасшедший, зачем мне поджигать дом?

— Тяжело с вами, — вздохнул Крейзис. — Зачем поджигать? Да мало ли зачем? Обвинительная версия как раз и строится на мотивах мести, ревности… Фактов-то у них нет. Свидетели — липа! Врут вразнобой. И вот вы собственной рукой подсовываете им один-единственный, но вполне веский аргумент. Как мне вас защищать? Из чего прикажете кроить алиби? — Он поднялся, прошелся по тесной каморке, пробормотал сердито: — Черт вас за язык тянул! Могли бы вообще сказать, что спали у себя дома.

— А что бы это изменило? — пожал плечами Артур.

— Тогда выкладывайте начистоту. Есть кто-нибудь, кто может подтвердить, что вас в это время действительно не было в поселке?

Артур не ответил.

— Куда вы так поздно уходили из дому? Где были почти до утра? Почему явились в артель перед самым выходом в море?

Артур молчал. Может быть, даже не слышал. Он снова был там, на старой мельнице, в мягкой копне пахучего сена.

…Молчи, молчи… — тревожно и радостно шептала, прижимаясь к нему Марта. — О чем мне жалеть? Я твоя жена… Твоя… На всю жизнь.

— Марта, любимая… он бережно касался губами ее широко распахнутых глаз.

Летели над ними рваные облака, трепетным призраком, обманчивым маяком их недолгого счастья мелькала, в просветах луна…

— Благородство проявляете? — услышал он откуда-то издалека голос адвоката. — Какую-нибудь девчонку выгораживаете? Смотрите — дорого оно вам обойдется. — Крейзис пронзительным взглядом впился в лицо подследственного.

— Что вы меня пугаете? — угрюмо огрызнулся Артур. Должны же в самом деле разобраться? Если человек не виноват…

— Разберутся! — усмехнулся Крейзис. — Упекут за милую душу годков на десять. А то и на двенадцать. Судебная машина, молодой человек, штука громоздкая — ее запустить легко, а остановить — не подступишься. Сомнет кого хочешь! Пока я могу помочь — торопитесь, цепляйтесь… Потом сам президент вас не вызволит.

Артур невольно поежился. Может быть, и в самом деле до его сознания впервые дошла вся безнадежность положения. Несколько секунд сидел он молча, добела сцепив пальцы, потом проговорил хрипло и категорично:

— Я не могу… отвечать…

Крейзис как-то странно посмотрел на своего подзащитного, закрыл папку, поднялся из-за стола.

На улице, неподалеку от входа, его поджидал Рихард. Заметив Крейзиса, нетерпеливо бросился навстречу, без всяких предисловий спросил:

— Ну как?

— Можешь не беспокоиться, ничего лишнего. Во всяком случае, ничего из того, чего ты боишься, он не сболтнет.

— Откуда ты взял, будто я чего-то боюсь? — покраснел Лосберг.

— Брось, Рихард. Я же не только твой приятель, но еще немного и психолог. В подробности не лезу, но суть схватываю намертво. Так вот, запомни — этот… Не то что на каторгу — на костер пойдет. Молча. Так что — спи спокойно.

Рихард судорожно сглотнул слюну, отвернулся:

— Что же все-таки можно сделать? — глухо спросил он.

— Во всяком случае, до суда доводить нельзя — обратного хода не будет. Попробуем подключить Рудольфа. Не волнуйся, сделаю все, что могу. — Прищурился иронически: — А в принципе… вот таких… он кивнул в сторону тюрьмы, — я бы не только на фонарях вешал — я бы их топил… не подпуская к берегу!

С печальным криком тянулся в небе запоздалый журавлиный клин. Марта, запрокинув голову, провожала взглядом улетающих птиц. Коляска медленно катила по той же, обсаженной вязами, дороге. Так же дремал на козлах, пьяный Петерис. Только вязы теперь стояли голые, осенние, почерневшие.

— Знаешь, я тоже становлюсь приверженцем деревенской идиллии, — сказал Рихард, заботливо поправляя плед на коленях Марты. — Куда приятнее вот так, не спеша, прокатиться на лошадке.

Она чуть заметно поморщилась — быть может, его голос мешал ей слушать затихающие вдали журавлиные крики.

— А главное, для тебя эти прогулки — просто чудодейственны, — бодро продолжал Лосберг. — С каждым днем ты как будто рождаешься заново. Тебе не холодно?

— Нет, — тихо ответила она.

— Кстати, как ты думаешь: а не отправиться ли нам куда-нибудь в путешествие? Мне кажется, тебе это было бы полезно. И доктор советует. Так как?

— Да, я бы с удовольствием, — задумчиво отозвалась Марта.

— Вот и отлично! — Я уже написал в Мюнхен. Ты не возражаешь? Мне кажется, этот город тебе понравится — в нем есть что-то общее с Ригой.

— Можно и туда, — вяло согласилась она. Низко, почти к коленям, опустила голову, через силу выдавила из себя: — Но ты должен выполнить одну мою просьбу, последнюю.

Он весь напрягся в ожидании.

— Ты должен помочь Артуру. Иначе я не смогу уехать.

Рихард проглотил комок, отвернулся.

— Меня незачем просить, — сухо отрезал он. — Я и так делаю все, что в моих силах.