Дворец иллюзий

34 Тайны

Ко всеобщему удивлению, Бхишма доставил немало трудностей. Мои мужья хорошо знали, что он бесстрашный воин и непревзойденный стратег, но их изумил энтузиазм их деда, с которым он атаковал армию Пандавов. Мало того что он в бою стоил тысяч воинов, он еще придумал новые способы построения отрядов: «аист в полете» и «свернувшийся морской змей», которые было практически невозможно разбить.

В глубине души братья верили, что дед любит их слишком сильно, чтобы причинить физический вред. К тому же, принося клятву верности Дурьодхане, Бхишма объявил во всеуслышание, что не поднимет руку на Пандавов, своих внуков.

— Он не может обратиться к нам напрямую из-за своей клятвы, — предположил стратег Сахадева. — В его действиях зашифровано послание. Он говорит нам, что обстоятельства сложились так, что мы оказались по разные стороны баррикад, но даже сражаясь против нас, он пытается помочь нам.

— Конечно! — воскликнул Арджуна. — Точно так сказал наш дядя Салья, когда Дурьодхана обманом заставил его сражаться на своей стороне: «Он думает, что победа у него в кармане, но он рано скинул меня со счетов. Когда Карна появится на поле битвы, я вызовусь быть возничим на его колеснице и разговорами сломлю его боевой дух».

Лишь Юдхиштхира отрицательно покачал головой, явно не убежденный этими доводами.

И он был абсолютно прав. Обещание защищать трон Хастинапура от всех посягательств, которое Бхишма дал в молодости, было для него так же священно, как и любовь к внукам. Именно поэтому, когда после ряда успешных наступлений Арджуны, Дурьодхана обвинил Бхишму в причастности к успеху Пандавов, тот лишь начал биться еще более неистово и ожесточенно. Среди наших воинов ходили слухи, что сам Яма Приносящий Смерть спустился на землю. При виде его серебряной колесницы даже храбрейшие из них покидали строй и обращались в бегство, что, впрочем, не спасало их от гибели. Правила справедливой войны уже не соблюдались. В ежедневных столкновениях с неистовым Бхишмой наши войска редели. С наступлением ночи мрак отчаяния окутывал наш лагерь, и мои мужья все с большей ясностью осознавали, что легенды сбываются слово в слово. Он их не убьет, нет, в этом не возникнет необходимости, потому что оставшись без армии, они обречены на поражение.

На девятый день, когда по свидетельствам Вьясы, война достигла переломного момента, состоялась великая битва между Арджуной и Бхишмой. Но сердце юноши не принимало участия в битве. Несмотря на наставления Кришны, Арджуна не смог поднять руку на близкого человека, с которым делился своими детскими радостями и горестями. На лице Бхишмы при этом не было и тени сомнения. Он методично пускал стрелу за стрелой до тех пор, пока одна из них не поразила Арджуну.

Между этими атаками Бхишма с леденящим кровь спокойствием выпускал астры, которые уничтожали целые отряды наших воинов. Поняв, что нашей армии грозит полное уничтожение, взбешенный Кришна выпрыгнул из колесницы и устремился к Бхишме. Неустрашимый воин бросил оружие и упал перед Кришной на колени. На его лице было выражение, больше всего напоминавшее надежду:

— Неужто ты наконец пришел освободить меня, Говинда? Сполна ли я отплатил за совершенную кражу?

Кришна занес над ним клинок, но Арджуна, памятуя о клятве друга никогда не сражаться, остановил его.

— Не смей нарушать свое слово ради меня. Это будет страшным грехом! — вскричал он. — Клянусь, завтра я снова сойдусь с Бхишмой один на один и поведу себя как истинный кшатрия перед лицом врага, отбросив и воспоминания, подрывающие боевой дух, и страх перед грядущими сожалениями.

Кришна пристально посмотрел на друга, словно не узнавая его, и очень медленно опустил клинок. Затем он заговорил, обращаясь к Бхишме:

— О Васу, свои оковы ты создал своим деянием. Единственный, кто может даровать тебе свободу — это ты сам.

Позже я спросила Арджуну, что его дед имел в виду, говоря о краже? Как ни старалась, я не могла представить кристально честного, почтенного главу рода вором. И почему Кришна назвал его странным именем Васу? И о каком деянии шла речь?

Арджуна лишь пожал плечами. Старейшины постоянно упоминают какие-то мистические события далекого прошлого, которые имеют значение лишь для них самих. А что касается Кришны, то понадобилась бы целая жизнь, чтобы вникнуть в смысл хотя бы малой доли его высказываний, уж я-то знаю.

Однако я не могла позволить всем этим вопросам остаться без ответов. И даже не столько по причине, именуемой Юдхиштхирой «вероломным женским любопытством». Дело в том, что предания имели ценность. Еще ребенком я поняла, что их надо уметь толковать и сохранять на будущее, чтобы не повторять чужие ошибки снова и снова. Поэтому я ждала подходящего момента, чтобы получить все ответы. Он представился даже раньше, чем я предполагала.

Глубокой ночью, по настоянию Кришны, Пандавы отправились в шатер Бхишмы с непокрытыми головами. Они коснулись его ступней и спросили, каким образом его можно убить. И он рассказал с сочувствием и облегчением, что им надо делать.

И вот Сикханди поставили перед колесницей Арджуны, его распущенные волосы развевались на ветру. Он вызвал Бхишму на бой, но тот сложил свой лук со словами:

— Амба, ты же знаешь, я не буду сражаться с тобой.

Больше он не прикоснулся к луку, даже когда Арджуна, со слезами на глазах, пускал в него стрелу за стрелой, и Сикханди, тоже плача, закрывал лицо руками.

Немало песен было сложено о том, как Бхишма упал на ковер из стрел, пронзивших его. В тот день военные действия были приостановлены, обе армии горевали плечом к плечу. Бхишма попросил подложить ему что-нибудь под голову, но когда Дурьодхана принес ему шелковые подушки, он отказался. Только Арджуна понимал, о чем просит Бхишма, и пустил три стрелы в землю, чтобы его дедушка опустил на них голову, Бхишма при этом улыбнулся, несмотря на боль.

Бхишма умер не сразу. Его душа покинула тело в благоприятный час, когда солнце начинало свой долгий путь на север. Он испустил последний вздох только после выполнения своего последнего долга, научив Юдхиштхиру премудростям правления, которые Дурьодхана не захотел перенять у него. В то время новости о войне поступали к нему каждый день, и воины обеих сторон приходили к нему за советом. Стаи лебедей пролетали над ним, оплакивая его. Люди шептали, что это были божественные создания в облике птиц, несущие послания небес. Ночью у Бхишмы тоже были гости. Они приходили к нему один за другим, окутанные плащом таинственности, чтобы поговорить с ним о том, что нельзя было обсудить в присутствии других.

Откуда я об этом знаю? Я была одной из них.

Я отправилась навестить Бхишму в самую первую ночь, когда месяц был хрупким, как кончик ногтя, а тени на земле дрожали от резких порывов ветра. Я изо всех сил старалась передвигаться бесшумно, потому что опасалась вопросов Кунти, которая хотела, чтобы я пришла днем, с подобающим сопровождением. Но официальный визит лишил бы меня возможности говорить свободно, задавать те вопросы, которые мучили меня годами. Как мог человек, который выше всего ставил честность, называвший меня своей милой внучкой и позволивший мне поверить, что любит меня, хранить безмолвие, когда я взывала к нему о помощи в тот роковой день, когда я стала жертвой несправедливого решения судей?

Оставив позади костры постовых, я немного расслабилась. Я не думала, что уже встречу кого-нибудь. Вожди обеих армий, которые не отходили от Бхишмы весь день, сейчас отдыхали, набираясь сил перед очередным кровопролитным днем, ибо даже смертельное ранение не могло остановить войну. Из почтения к положению Бхишмы стороны решили продолжать боевые действия в некотором отдалении. Но никто не мог замаскировать зловоние гниющих тел и заглушить надрывные крики раненых. Причиняли ли они страдания Бхишме, в то время как он лежал, окутанный паутиной собственной боли. Жалел ли он о содеянных разрушениях? Или он видел в них следствие выполнения своего долга? Меньшее зло на пути к абсолютному добру?

Я заблуждалась, полагая, что рядом с Бхишмой никого не будет. Подле него на коленях стоял человек, склонившись до земли. Я слышала, как дед сказал слабым голосом:

— Кто это, чьи слезы обжигают меня сильнее, чем раны?

Я, нырнув за куст, услышала, как мужчина отвечал сдавленным голосом:

— Это Карна. Я пришел, чтобы просить прощение за все то, чем я вызвал твой гнев, дедушка.

Я сдерживала дыхание, сожалея о своем неблагоразумии. Если Карна обнаружит меня, он придет в бешенство, что я застала его в момент, когда он был так уязвим. Он был способен на всё, чтобы отомстить. После всего того, что случилось, я сомневалась, что он сохранил какие-то теплые чувства по отношению ко мне. Напротив, с его инстинктами охотника он должен был чувствовать, что лучший способ добраться до моего мужа, это унизить меня. И он бы воспользовался этим. Какую беду накликала я на Пандавов своей импульсивностью!

Мне стоило незаметно вернуться обратно, но я была, как птица, пойманная в силки. Только силки эти были свиты из любопытства и непокорности.

Бхишма протянул руку к Карне. Его дыхание напоминало звук разрываемой ткани, а пальцы дрожали. Он сказал:

— Я никогда не был зол на тебя. Я наказывал тебя ради твоего же блага. А также за то, что ты поощрял дурные стремления Дурьодханы. Ну как я могу злиться на собственного внука?

Когда Карна называл Бхишму дедушкой, я ничего тогда не заподозрила, ведь все называли его так. Но этот ответ звучал больше, чем простая вежливость. Меня бросило в жар, когда я поняла, что означала фраза Бхишмы.

Карна вздрогнул:

— Так ты знал, что Пандавы — мои братья? Это Кунти сказала тебе тогда же, когда и мне?

Я была в шоке. Карна? Брат моих мужей? Мой разум отказывался постичь услышанное, ведь это могло полностью изменить мое отношение к нему. Невозможно, прошептала я себе. Но потом я вспомнила о своем сне о Карне и Кунти.

Внезапно все, что до этого было загадкой, стало складываться в цельную картину.

Бхишма сказал:

— Я знал это задолго до этого. Вьяса сказал мне после того, как я пообещал хранить молчание. Сколько раз впоследствии я жалел, что принес эту поспешную клятву! Но ты знаешь меня. Дав обещание, я не могу нарушить его. Считай это моей силой или моей слабостью.

Карна безрадостно улыбнулся.

— Я знаю, у меня та же проблема.

И помрачнев, он добавил:

— Кунти сказала, что она родила меня, когда была еще очень юной. Из чистого любопытства она решила испробовать дар, которым ее наградил Дурваса, и призвала бога солнца. Он даровал ей сына, но когда я родился, она испугалась людской молвы. — Карна нервно провел пальцами по волосам. — Я понимаю, что она тогда испытывала, и не виню ее… нет, виню. Как могла она отказаться от собственного ребенка, от своего первенца? Но еще хуже то, что, когда наши пути вновь пересеклись в Хастинапуре, она не избавила меня от страданий незаконнорожденного сына.

В его голосе звучало столько боли и страсти, что я не могла узнать в нем человека, который бесконечно гордился своим самообладанием. В этот момент я простила все зло, которое он мне причинил.

— Она должна была посвятить меня в свою тайну, я бы хранил ее в своем сердце, как сейчас. Знай я правду, все сложилось бы по-другому. Я не совершил бы ужасных ошибок, которые сделали мою жизнь невыносимой. О, почему моя мать не верила в меня?

Огромным усилием Бхишма заставил себя положить дрожащую руку на голову Карны:

— Я тоже желал, чтобы она нашла в себе мужество и рассказала тебе все. Это помогло бы избежать целой войны. Помнишь день, когда Юдхиштхира попросил для себя всего пять деревень, говоря, что ему этого будет достаточно? Зная секрет своего рождения, ты бы, без сомнения, посоветовал Дурьодхану согласиться. Он бы прислушался к твоему совету, поскольку любит и высоко ценит тебя. Сколько людей уже погибло, но, боюсь, что их страдания — ничто по сравнению с тем, что ожидает всех вас.

— Я не боюсь страданий, — ответил Карна. — Вся моя жизнь — это сплошная вереница страданий. Больше всего меня угнетает то, как сильно я ненавидел братьев и завидовал им с тех пор, как мы встретились на том злосчастному турнире в Хастинапуре. Все свое одинокое детство я мечтал о возможности любить и заботиться о них! А Драупади! Жена моих младших братьев, которая, как говорят священные рукописи, должна быть мне как дочь, была тяжело оскорблена мною на открытом суде. Я ведь знал, что замышляли Дурьодхана и Сакуни. Вместо того чтобы остановить их, как поступил бы порядочный человек, от злости я велел Духшасане снять с нее одежды. Я… — его голос оборвался на полуслове. — Как постыдны мои поступки! Мне не искупить их даже самой доблестной смертью в битве!

— Судьба жестока, — едва слышно произнес Бхишма. — А к тебе она была еще более сурова, чем к другим. Но ты не виноват в грехах, совершенных по неведению.

— И все равно мне придется расплачиваться за них, — сказал Карна. — Такова моя карма. Вспомни, что произошло с Панду, который случайно убил мудреца в облике дикого оленя. До конца жизни ему пришлось расхлебывать последствия этого поступка.

Приступ кашля не позволил Бхишме ответить сразу.

— Еще не слишком поздно. Воссоединись с братьями. Я их хорошо знаю — они с радостью примут тебя и будут почитать за старшего.

Карна отрицательно покачал головой.

— Нет. Поздно было уже тогда, когда Крипа оскорбил меня, объявив, что я не могу участвовать в состязании. А Дурьодхана спас меня, подарив мне королевство. Он был на моей стороне, когда все остальные отвергли меня. Я делил с ним хлеб. И теперь я не могу предательски оставить его.

Бхишма протяжно и судорожно вдохнул. Было видно, что он собирается с силами, чтобы сказать что-то очень важное.

— Ты уже сполна отплатил ему долг. Ты победил его врагов, добыл для него сокровища, расширил границы его королевства. Возможно, ты окажешь ему величайшую услугу, покинув его. Без твоей поддержки он не найдет в себе сил продолжать сражаться. Он будет вынужден прекратить войну. Но если ты продолжишь его поддерживать, это лишь приблизит его смерть и смерть всех его союзников.

— Дурьодхана скорее умрет, чем потерпит поражение, — сказал Карна. — Он не боится умереть на поле битвы, равно как и я. На самом деле я буду рад смерти, которая прекратит мои мучения. Это единственный достойный способ уйти из жизни, от которой я устал. В ней все пошло не так, никто не дал мне того, чего я всегда желал. А что касается долга Дурьодхане, то этот долг можно отплатить только кровью. И ты это знаешь. Не потому ли ты сражался на его стороне, несмотря на то, что любишь Пандавов больше и знаешь, что они ведут справедливую войну? И хотя я знаю, что он обречен, или скорее потому что он обречен, я должен сражаться за него против моих братьев.

Бхишма вздохнул:

— Тогда иди, внук. Исполни свой долг и умри достойно. Когда придет время, мы встретимся на небесах.

Но Карна не уходил. Он сжал голову руками и склонился еще ниже.

— Но хуже всего то, что даже зная то, что я знаю сейчас, я не могу забыть ее прекрасное, надменное лицо на сваямваре, а уж сколько лет прошло с тех пор!

Он говорил обо мне! Меньше всего я ожидала, что он может сказать такое. Мои ладони стали влажными. Я сжала их, чтобы руки перестали трястись, и задержала дыхание, чтобы не пропустить ни слова.

— Ее лебединая шея, — продолжал он, — ее полуоткрытые губы. А как ее грудь вздымается и опускается от волнения… Все это время я твердил себе, что ненавижу ее за то, что она унизила меня сильнее, чем кто-либо другой, я убеждал себя, что должен отомстить ей. Но я лишь обманывал себя. Когда Духшасана начала снимать с нее сари, я не мог вынести этого, я хотел сбить его с ног и укрыть ее от взглядов. Все те двенадцать лет, что она жила в лесу, я тоже спал на земле, чтобы разделить ее лишения. Сколько раз я собирался пойти к ней, чтобы уговорить ее стать моей королевой. Но я знал, что у меня не было шансов. Она была безукоризненно верна своим мужьям. Мое признание вызвало бы у нее лишь отвращение. Когда Кунти сказала мне, что если я объединюсь с ее сыновьями, то стану королем вместо Юдхиштхиры. Но его власть меня не прельщала. Но когда она использовала свой последний довод, сказав, что я тоже ее сын и мог бы стать мужем Панчаали, я готов был отказаться от репутации, от чести — от всего! Мне пришлось собрать всю свою силу воли, чтобы промолчать.

Мое сердце билось так сильно, что, как мне казалось, Карна мог услышать его стук. Я злилась на Кунти. Как смела она предлагать меня Карне, как будто я была наложницей! В то же время я была польщена словами Карны. Разве не этого я втайне желала всю свою жизнь, знать, что он был без ума от меня, пусть даже против своей воли? Я всегда надеялась, что под его надменным внешним видом скрывались нежные чувства ко мне. Отчего же тогда меня захлестнула такая волна печали, когда я услышала его слова?

Бхишма молчал. Застало ли признание Карны его врасплох, как и меня? Наконец он сказал:

— Но ведь ты промолчал, внук? Никто не может управлять своими мыслями, но ты не поступился своими принципами ради женщины, которую возжелал. Это то, чего не удалось мне.

Затем, чтобы утешить Карну, он сделал ему последний подарок. Он поведал ему историю своей прошлой жизни, когда он был полубогом по имени Прабхаса, самым молодым и неразумным из восьми братьев Васу.

Однажды молодая жена Прабхасы захотела корову. Она сказала мужу: «Если ты действительно меня любишь, то для тебя не составит большого труда сделать для меня такой подарок». Прабхаса пытался ее переубедить, но бесполезно, его жена лишь топала изящной ножкой и мило надувала губки.

Но она хотела не простую корову. Капризной жене Прабхасы нужна была корова, исполняющая желания, которая принадлежала мудрецу Вашиштхе[25]. Молодая женщина увидела корову одним прекрасным весенним днем, в то время пока ее муж Васу спустился на землю, чтобы посмотреть на жизнь людей.

Прабхаса знал, что мудрец не отдаст и не продаст ему эту корову. Несмотря на то что его ждет кара, Прабхаса решил украсть ее, ведь он так любил свою жену. Братья с неохотой помогли ему в этом.

Во время медитаций Вашиштха узнал о случившемся и проклял восьмерых братьев: «Вы родитесь людьми на земле и пройдете через все человеческие испытания». Когда братья, упав на колени перед мудрецом, стали молить его о прощении, тот смягчил свое проклятие для всех братьев, кроме Прабхасы. Да, они должны были родиться людьми, но мать сразу же утопит их, и они смогут вернуться к своей небесной жизни. И только Прабхаса проживет долгую жизнь и пройдет через многие испытания и печали. Однако Вашитха смягчил наказание и для Прабхасы, пообещав, что тот станет великим воином, которого все будут бояться.

— Видишь, — сказал в завершении своей истории Бхишма, — я поступил еще хуже, чем ты, и заплатил за это. И на всю жизнь я усвоил один урок: никогда не стоит верить женщинам. Я всегда старался избегать их, но все равно не смог предотвратить своего падения. Послушай совета старого человека: выбрось Драупади из головы, и отдай все свои силы войне.

Когда Карна коснулся стоп Бхишмы и поднялся, чтобы уйти, я заметила решимость на его лице. Возможно, на него так подействовала истории дедушки, которая показала ему, что он не одинок в своем страдании.

— Спасибо, дедушка, — сказал он с почтением в голосе, — за ваше великодушие, которого я не заслуживаю. Я хочу попросить тебя лишь об одном: сохрани тайну моего рождения, независимо от того, умру я или нет. Я не хочу, чтобы мои братья мучились угрызениями совести. И еще больше я не хочу, чтобы она жалела меня.

— Я вижу, что ты не можешь забыть Драупади, — сказал Бхишма. — Ну что ж, хотя я и не единственный, кто знает эту тайну, я обещаю, что никому не скажу. Но с одним условием: если ты умрешь, я открою эту тайну Дурьодхане. Он должен понять, какой преданной была твоя дружба и на какую жертву ты пошел ради него. Возможно, это обуздает его эгоизм. Но я прослежу, чтобы он никому об этом не рассказывал. А теперь иди. Скоро встанет солнце и начнется битва. Тебе следует отдохнуть.

Я не решилась подойти к Бхишме после того, как Карна ушел. Мой вопрос, касавшийся в сущности того, что уже не имело значения, был таким ничтожным по сравнению с тем выбором, который Карна должен был сделать сейчас. Гораздо важнее было то, что я узнала о Карне. И это знание всколыхнуло мою душу.

Хотя я ничем себя не выдала, я догадалась, что Карна чувствовал мое присутствие, хотя он и не подозвал меня. Возможно, он хотел, чтобы я мучилась угрызениями совести от того, что подслушала его разговор Бхишмой. А может быть, Бхишма знал о моих запретных чувствах. Или он размышлял, как и я, о том, что предстояло Карне: встретиться в битве со своими братьями, которые ненавидели его в своем неведении. Или же все было намного проще: Бхишма, чувствуя близкий конец, уже не чувствовал в себе сил, чтобы заниматься делами других людей, и желал лишь одного — спокойно умереть.

Прижавшись к колючему кусту и закрыв лицо пыльными, спутанными волосами, я беззвучно плакала по этим двоим мужчинам, которые положили всю свою жизнь на выполнение необдуманных клятв. Как это глупо — ограничить свою или чью-то жизнь обещанием. Гордость не позволяла им признавать свои ошибки и того счастья, которое они могли обрести.

Намного позже я поняла, что тогда я оплакивала и свою жизнь, сожалея о той смертельной клятве, которая сделала Пандавов и Кауравов врагами.

Я знала, что должна была сохранить в тайне то, что услышала, хоть это было и нелегко.

Весь день я старалась избегать Кунти, но вечером, когда мы столкнулись, мое сердце бешено заколотилось от гнева. Я не могла отвести от нее взгляда. Чтобы спасти свою репутацию, эта женщина бросила в ночную реку своего беспомощного младенца, положив тем самым начало несчастьям Кауравов. А когда она увидела его много лет спустя, то предпочла не раскрывать ему тайну рождения, думая только о себе. И даже сейчас она призналась, что она его мать не ради него, а ради других сыновей. А чтобы убедить его, она предложила меня в качестве награды.

Видимо, гнев отражался в моих глазах, потому что Кунти резко спросила, что я увидела на холме.

— Я так и знала, что добром это не кончится, когда ты стала ходить туда каждый день. Так нет же, тебе нужно обязательно поступать не так, как другие. Может, завтра тебе лучше остаться со всеми женщинами в палатке? Ты ведь уже не так молода.

— Со мной все в порядке, — сухо обронила я, боясь сказать что-нибудь лишнее.

В тот вечер все разговоры были о Карне. Юдхиштхира заявил, что теперь, когда Бхишма был сражен, Карна будет сражаться на поле боя. Он, однако, отклонил предложение Дурьодханы возглавить армию.

Я бросила тайком взгляд на Кунти. Я успела заметить на ее лице разочарование, облегчение и гордость, прежде чем она спрятала все эти эмоции под своей обычной маской равнодушия.

И я, стараясь придать голосу ровный тон, спросила:

— Почему он отказался?

— Он сказал, что Дрона, как более старший и опытный, более достоин этой чести, — ответил Бхима. — Хотя я бы на его месте не стал бы упускать такой шанс, кто знает, сколько нам отмерено судьбой?

Арджуна весь вечер молчал. Я думаю, что он не мог выбросить из головы Бхишму. Но в ответ на слова Бхимы он ответил, что не может дождаться поединка с Карной, чтобы убить его.

Я заметила, как Кунти вздрогнула в эту секунду, но тут же взяла себя в руки. Вскоре она уйдет в палатку, даже не закончив свой ужин, сославшись на боль в коленях. И тогда она покажется мне еще более состарившейся.

Мой гнев немного поутих. Я вспомнила, что в детстве я испытывала жалость к неизвестной матери Карны. Когда Кунти родила его, она была еще совсем молода и напугана, рядом с ней не было никого, чтобы довериться. Смогла бы я на ее месте поступить по-другому? Да, она заставила Карну страдать, но при этом страдала и сама. А теперь было слишком поздно. Если она скажет Юдхиштхире о том, что Карна его брат, он не сможет сразиться с ним. Юдхиштхира даже мог отказаться продолжать войну, ибо он не смог бы допустить братоубийства. Поэтому все, что ей оставалось — наблюдать, как братья будут убивать друг друга. Неудивительно, что она попыталась принести меня в жертву, чтобы предотвратить эту беду.

Я вспомнила свой сон, в котором плачущий Карна целовал руки Кунти. Если даже он смог простить ее, почему я не могу хотя бы попытаться сделать то же самое?

Я пошла за ней в палатку. Она плакала, лежа на тюфяке лицом вниз. Услышав мой голос, Кунти торопливо вытерла слезы и посмотрела на меня.

— Что ты хочешь? — резко спросила она.

Я увидела, что под ее маской гордости скрывается беспомощная женщина. Я сказала, что у меня есть бальзам из куркумы и шаллаки[26], который отлично помогает от боли в суставах, и если она хочет, я принесу ей его. Кунти уставилась на меня с подозрением, но потом наконец кивнула. В этот момент я впервые почувствовала себя ее невесткой, потому что я делала то, о чем она не просила. Я натирала ее ноги до тех пор, пока ее тело не расслабилось под моими пальцами и она не задремала. Тогда я подумала, что тайна Кунти стала и моей тоже. И я решила, что сохраню ее в своем сердце навсегда.

Запах бальзама ввел меня в некое подобие транса. Когда я массировала ноги Кунти, мне показалось, что я вижу в ночном небе огромную паутину, которая, сияя белым светом, дрожала от каждого нашего поступка. Карна попался в нее так же, как и я, Кунти, мои мужья, Бхишма и даже Дурьодхана с Духшасаной. Я не знала, как нам выпутаться из этой паутины. Наши ничтожные желания только лишь усугубляли наше положение. Мне вдруг стало так жаль нас всех, барахтающихся в этих липких нитях.

Я попыталась задержать это чувство. Догадываясь, что оно должно было мне указать на что-то, но оно внезапно исчезло. Потому что ни одна истина не открывается тому, кто не обладает спокойствием в душе.