Дворец иллюзий

43 Огонь

Я больше не слышала звуков удаляющихся шагов. Свет над горными вершинами померк, а может быть, это потемнело у меня в глазах. Мое тело тоже, казалось, постепенно отказывалось слушаться меня: ступни, колени, пальцы, волосы. Мне показалось, что мое тело, как и все дома, в которых я жила в своей жизни, начинает постепенно рушиться.

Как же мне правильно прожить свои последние минуты? Должна ли я вспомнить все свои ошибки и искренне в них раскаяться? Нет. Что толку ругать себя сейчас? К тому же я сделала столько ошибок, что начинать вспоминать их нужно с момента моего детства. Должна ли я простить всех, кто обидел меня? Или попросить прощения у тех, кого обидела я? Это было бы правильно, но очень долго и утомительно, тем более что практически все эти люди теперь мертвы. Наверное, мне нужно вспомнить всех, кого я любила, и адресовать молитву им, которая может путешествовать между реальным и небесным миром.

Дхаи-ма, с ее грубоватыми шутками и громкими, но ласковыми нагоняями, которая так хотела меня увидеть на смертном одре. Дхри, с его честными глазами и испуганной улыбкой — мой первый помощник, убитый в войне, которой я помогла начаться. Мои мальчики, выросшие без матери, приветствующие меня с таким восхищением, когда я вернулась из двенадцатилетнего изгнания. Парикшита, с его испытующим взглядом. Мне так и не удалось найти ответ на его вопрос и прекратить его поиски, также как не удалось предупредить его о бедствиях, подстерегающих его. И Карна, который родился под несчастливой звездой… С его взглядом, полным горечи, к которой я была причастна. Торн, одновременно любивший и ненавидевший меня; он решил принести себя в жертву, вместо того, чтобы поддаться соблазну Кунти: «Вы тоже бы могли быть мужем Драупади». Чувствует ли он себя оправданным теперь, когда знает, что в предсмертный час я думаю о нем, а не о своих мужьях, и снова сомневаюсь в том, правильный ли выбор я сделала во время сваямвары.

Но образы некогда близких и знакомых мне людей растворяются в водовороте памяти, даже когда я всем сердцем хочу их увидеть. Может, это из-за того, что я обижала и предавала их? Они исчезают в темноте, покрывающей небо, и я снова остаюсь одна. Одна умираю лежа на мерзлой земле! Я, чья жизнь была сосредоточена на моих пятерых мужьях. Какая ирония судьбы, что в последние минуты моей жизни ни одного из них нет рядом!

Много лет назад я спрашивала у огненного духа Вьясы: «Найду ли я свою любовь?» Он уверял меня, что да, но, видимо, он солгал! У меня была слава, меня уважали и боялись, а некоторые даже восхищались мной. Но где же была любовь, которую я так ждала с самого детства? Где был тот человек, который бы принял меня такой, какая я есть, и любил бы все мои недостатки? Жалость к себе — чувство, которое я всегда презирала — сейчас пронизывала все мое существо, от которого только и осталось, что призрачный след принятых мною героических решений.

Начался дождь. На Земле нет названия тем ледяным иглам, которые пронизывали единственную часть тела, которую я еще чувствовала — мое лицо. Чтобы хоть как-то отвлечься от нестерпимой боли, я начала вспоминать, как Кришна любил дождь. И как однажды, когда я приехала в Дварку, он предложил мне выйти на мокрый балкон, чтобы понаблюдать, как павлины танцуют под дождем.

— Ну вот ты и вспомнила обо мне, — сказал он.

Пораженная, я попыталась повернуть голову, чтобы лучше слышать его знакомый и любимый голос, но мне это не удалось, мои мышцы отказывались меня слушаться. Мне показалось, что краем глаза я увидела какой-то желтый блик. Хотя, возможно, это был лишь плод моего воображения.

— Теперь ты решила, что я существую лишь в твоем воображении? Но нет, я хочу, чтобы ты знала — я совершенно реальный. Что же ты здесь делаешь? Почему лежишь одна, в снегу, в этой неловкой и совершенно неподобающей царице позе?

— Я пыталась читать молитву, — сказала я со всем достоинством, которое только могла собрать, — но я не могу вспомнить ни единого стиха.

— Ты, наверное, просто не знаешь с чего начать!

Он прав, я никогда не бывала одна на официальных ритуалах. Мне как обычно захотелось сказать ему о его неуместном легкомыслии, но сдержалась, так как чувство досады отняло бы у меня массу энергии.

— Вообще-то я умираю, если ты еще не заметил, — ответила я с несвойственно спокойной для меня интонацией. — И если я не буду молиться, то, скорее всего, попаду в костры, горящие в подземном мире, если таковые, конечно, существуют. А, кстати, они существуют? Ты должен знать, ведь ты уже умер.

— Они есть, но в то же время их нет, — сказал Кришна. — Так же, как и я. К тому же я не умер. — Я заметила, что он не бросил свою давнюю привычку говорить загадками. — Но ты лучше не думай об этих кострах сейчас и не расстраивайся из-за того, что ты не можешь вспомнить ни одной молитвы. Лучше подумай о чем-нибудь, что делало тебя счастливой.

Я вспомнила свою жизнь. Что же заставляло меня радоваться? Что умиротворяло меня? Я поняла, что Кришна говорит не о том счастье, при котором колесо эмоций вращается с бешеной скоростью, и ты чувствуешь то счастье, то полное разочарование, как происходило со мной все эти годы. Говоря по правде, за всю мою жизнь мне не встретилось ни одного человека — ни мужчины, ни женщины, который бы сделал меня по-настоящему счастливой, равно как и я не принесла никому настоящего счастья. Даже мой дворец, с его странными и красивыми фантазиями, который я каким-то странным образом любила больше, чем моих мужей. Мой дворец, моя гордость — и тот принес мне только горе.

Я не могла этого видеть, но представила, как Кришна гладит меня по голове, прямо как мать, успокаивающая бьющегося в лихорадке ребенка. Хотя и здесь я тоже додумывала, так как сама росла без матери, и заботу о своих собственных детях тоже передоверяла другим женщинам.

— Я не могу ничего вспомнить, — сказала я сдавленным голосом. Я понимала, что мне не удастся ему ответить, а я не хотела умереть, не задав мучившего меня всю жизнь вопроса. Поэтому я решила задать его сейчас:

— Почему Бхишма тогда не помог мне на сабхе, несмотря на то что он видел, как я страдаю?

— Твой разум перескакивает с одной мысли на другую, прямо как пьяная обезьяна! Бхишма думал слишком много о законах мужчин, и это парализовало его разум. Он не был уверен, являешься ли ты уже собственностью Дурьодханы, в этом случае он бы не имел права вмешиваться. Но конечно, иногда некоторым следует забыть о логике и поддаться зову своего сердца, даже если он противоречит закону.

Я хотела согласиться, но летаргический сон предательски забирал меня из этого мира. Я понимала, что происходит, и уверяла себя, что должна быть храброй, но меня внезапно охватил ужас перед шагом в небытие. Я пыталась сказать Кришне, чтобы он не отпускал меня. По какой-то причине я не могла понять всю важность того, что он гладил меня по голове, когда я умирала. Но я не могла вымолвить ни слова.

— Не волнуйся, — сказал он, будто прочитав мои мысли. — Сосредоточься, у тебя осталось еще одно незаконченное дело. Напрягись и постарайся вспомнить всю свою жизнь, неужели в ней и правда не было ни одного счастливого мига?

И, совершенно неожиданно для себя, я вспомнила!

Я стою рядом с колесницей Кришны у ворот Хастинапура, прежде чем он отправится в путь в Дварку, и подаю ему охлаждающий напиток из кокосового молока. Я жалуюсь, что теперь мы стали видеть его все реже, и что даже когда мы жили в лесу, он приходил к нам чаще. Он сказал, что тогда мы больше в нем нуждались. Но в моем сердце он всегда будет так часто, как я пожелаю его там видеть! Когда он улыбался, в уголках его глаз проступали первые морщинки, на волосах появились первые седые пряди — мягкое напоминание о приближающейся старости. Все это подарила ему война, в которую он позволил себя втянуть по дружбе. Любовь пылала во мне огнем, хотя я и изображала некое раздражение. «В следующий раз не пропадай так надолго», — сказала я ему, а он ответил, что придет тогда, когда я этого совсем не жду. Я смотрела, как он уезжает. Зимнее солнце покрывало мои плечи мягкой вуалью света. Если бы в тот момент кто-нибудь спросил бы меня, чего я хочу, я бы однозначно ответила: «Ничего!»

Тогда я не знала, что провожаю его в последний раз.

Остальные воспоминания кружились в моей голове, как опавшие листья. В них не было никакой хронологии: вот я играю во дворе отцовского дворца, потная и вся в слезах гоняюсь за ускользающей от меня бабочкой, пока Кришна не поймал ее рукой. Она села на его ладонь, и он молча передал ее мне. И я, понимая что-то явно недоступное в мои годы, не стала ее ловить, а лишь нежно погладила по желтым крылышкам.

Вот еще одно воспоминание: мы в Индрапрастхе, в нашем большом зале, когда Кришна делал вид, что читает линии на моей ладони и ладони моего мужа. Когда речь зашла обо мне, он снова стал шутить и изрек пророчество о том, что у меня будет сто пятьдесят детей.

А вот я сама готовлю ему еду, отправив с кухни многочисленных слуг, чего я не делала ни для одного из моих мужей. А Кришна еще начал в шутку жаловаться, что блюда пересолены. Я вспомнила, как показывала ему наш сад — самый лучший сад на свете, в котором можно встретить все растения, кроме париджата — его я так и не смогла найти. Он засмеялся и протянул мне руку, сжатую в кулак, когда я разжала его пальцы, то увидела маленькое семечко. Я обязательно посажу его, и париджат разрастется в целую рощу.

А вот более мрачное воспоминание: после своей свадьбы я шла из Кампилии в Хастинапур. Я боялась оставить позади все то, что так долго меня раздражало, как будто я шла в тюрьму. Мне предстояло сменить своего обожаемого брата на мужей, которые были абсолютно чужими для меня. Кришна взял меня за руку, таким, кажется, привычным жестом, которого он никогда не делал, и повел к колеснице Юдхиштхиры. Он подбадривает меня, говоря, что меня ждет большое приключение, и я верю, что так все и будет.

А вот, годы спустя, мы сидим, погруженные во мрак, после того, как Шишупала пролил кровь во время раджасуи. Кришна не давал нам грустить. Он хлопал в ладоши и велел слугам принести лампы, много ламп. Он уверял, что говорил с моим мужем точно так же, как говорит сейчас со мной, и тот сказал ему, что он сам взял на себя вину за эту смерть. И что мы должны вести себя с достоинством, так как если проклятию и суждено было обрушиться на кого-то, то только на него.

Вот еще одно воспоминание, которое давно ко мне не приходило.

Однажды, в год изгнания, я стояла на безлюдном балконе дворца королевы Судешны. Я убежала туда на секунду, чтобы отдохнуть от ее постоянных требований и безумных глаз Кичаки, раздевающих меня все больше и больше с каждым днем. Я не видела своих мужей уже давно, что повергало меня в крайнее отчаянье. Еще ни один месяц мне предстояло прожить так, одинокой изгнанницей. Отчаяние разливалось в моем сердце, как чернила по белому листу бумаги. Я решила, что все эти мучения были посланы мне в наказание, ведь в глубине души я была неверна своим мужьям. Может, нужно было тогда сброситься с балкона, чтобы все закончилось проще? Это была бы совсем незначительная потеря. Мои мужья оплакали бы меня, а когда годы нашего изгнания завершились, они бы забыли печали и занялись претворением в жизнь своего предназначения.

Балкон выходил на узкую улочку, обычно заполненную купцами и слугами, спешащими из одного дома в другой. Но тогда я заметила на ней всадников в незнакомых одеждах. Возможно, они просто заблудились, но я все же прикрыла лицо, как это делали все местные женщины. Мне не хотелось, чтобы меня беспокоили. Они спорили о маршруте и не заметили меня, а я услышала в их речи знакомый акцент, свойственный жителям моего города. Ностальгия охватила меня. Я слушала всадников и боролась с порывом поприветствовать их. Они уже почти проехали мимо, когда последний участник процессии посмотрел на меня — это был Кришна!

Это было невозможно, но это действительно был он. Я не могла перепутать его ни с кем, тем более что на его тюрбане красовалось павлинье перо, которым он весело размахивал. Он не вымолвил ни слова и не показал, что узнал меня, ни одним жестом. Но, когда мы обменялись взглядами, мое тело словно пронзила молния. В течение следующих месяцев этот взгляд всегда был со мной, так ощутимо, как будто он взял меня за руку своей теплой ладонью, давая понять, что я не забыта. Он дал мне силы жить дальше и не поддаваться отчаянью, хотя это зачастую свойственно всем нам.

Только теперь я поняла, что он всегда был рядом, иногда выходя на сцену, а иногда теряясь в декорациях моей жизни. Когда мне казалось, что он забыл про меня, он помогал мне, но делал это так тонко, что я не замечала. Он любил меня, даже когда я вела себя несносно. Его любовь отличается от всех чувств, которые я видела в своей жизни. Он никогда не требовал меня вести себя каким-то определенным образом, и никогда не показывал неудовольствия или гнева, если я не делала того, чего он хотел. Это исцеляло меня. Если к Карне я испытывала любовь, подобную всепоглощающему огню, то любовь Кришны была словно бальзам, лунный свет, падающий на пересохшие равнины. Как же слепа я была, не понимая, какой это драгоценный дар!

Теперь меня мучает только один вопрос: я хочу вспомнить первые минуты, когда он появился в моей жизни. Что тогда произошло? Какими были его первые слова? Как зародилась эта любовь, поддерживающая меня всю жизнь, до самой смерти?

Но как же мне спросить, ведь мои заледеневшие губы не слушаются меня?

Он все понял без слов. Я чувствовала его теплое дыхание, благоухающее каким-то неизвестным ароматом, и все вспомнила.

Я была окружена каким-то красным светом, хотя и не была в комнате. Волнистые стены источали тепло. У меня еще не было ни тела, ни имени, и все же я уже знала, кто я. Кто-то сказал мне знакомым голосом, что настал мой черед. Я должна была идти вперед, чтобы выполнить свой долг, но я задержалась. Мне было так уютно и спокойно там. К тому же меня пугала возложенная на меня ответственность.

— Я и вправду смогу изменить историю? — спросила я. — А как же грех, который ляжет на меня после того, как я принесу столько разрушений?

Голос струился, как тонкий ручеек, бегущий по камешкам:

— Помни, что ты — инструмент, а я — деятель. Если ты поймешь это, то тебя не коснется ни один грех.

— Инструмент, — повторила я. — Деятель. — Звучало достаточно просто, но я подозревала, что с началом игры все усложнится. — А что если я забуду? — спросила я.

— Скорее всего, так и будет, ведь в основном все забывают. Это очень заманчиво, заставлять мир играть по твоим правилам. Тебе будет очень этого не хватать, а, может, ты будешь так думать. Но это неважно. Когда придет твой смертный час — я напомню тебе. И этого будет вполне достаточно.

Какая-то неведомая сила подтолкнула меня вперед, но все же я сделала это с безмерной любовью. Я чувствовала, что постепенно выскальзываю из помещения с красными стенами и принимаю форму того, кем я являюсь. У меня появились руки и ноги. На моей шее лежало ожерелье из драгоценных камней, а саму меня завернули в золотую ткань. Мне становилось жарко, нужно было поторапливаться. Дым от огня заставлял меня кашлять. Я споткнулась на каменном полу, залитом маслом, которое священники лили в огонь на протяжении сотен дней. Воздух наполнился едким запахом, которого я раньше никогда не чувствовала. Его название пришло ко мне вместе с головокружением: месть. Мой брат схватил меня за руку, не дав мне упасть.

Постепенно все превращается в снежную пыль, даже мой мозг. Собрав последние силы, я все-таки сформулировала мысль: «Я пришла в этот мир из огня яджны! Ты был там, со мной, еще до моего рождения?»

Я чувствовала, что он улыбается. Он был рад, что я провела временные параллели.

Я ведь и правда все перепутала? Делала совсем не то, что следовало бы?

У меня были еще вопросы, но мне было крайне сложно сконцентрироваться, так как мысли проходили сквозь меня, как вода сквозь пальцы.

— Ты сделала то, что должна была сделать. Ты отлично сыграла свою роль.

— Даже когда я была в ярости? Даже когда затаивала ненависть в своем сердце? Любила не тех мужчин? Мучила самых близких мне людей? Причиняла боль стольким людям?

— Даже тогда ты не сильно навредила им. Смотри!

Надо мной появился свет, вернее исчезла окутывающая меня темнота. Горы исчезли. Моему взору предстали люди, но не в их привычном облике, а в образе бесполых существ, сияющих неземным светом. Их лица были спокойны, лишены тех страстей, которые обуревали их при жизни. Немного напрягшись, я все-таки различила, кто из них кто. Вот Кунти и мой отец, завершающие свою беседу. Вот Бхима, мирно проплывающий вместе с Сикханди и Дхаи-ма. Дурьодхана расположился между Дроной и моим братом, все они смеются над недавно сказанной шуткой. Здесь же четверо моих мужей (видимо, Юдхиштхира все еще продолжает идти на вершину горы) вместе с Гандхари, обнимающей Сахадеву, как маленького ребенка. За ними множество других людей, чьи тела избавлены от ран, полученных при сражении в Курукшетре. Их лица выражают восторг и удовлетворение актера, успешно сыгравшего свою роль в великой драме.

— Это все реально, то, что я вижу?

Кришна осуждающе вздохнул.

— Ты остаешься скептиком до последнего! Это достаточно реально, хотя «видеть» — это не совсем правильное слово. Тебе предстоит выучить много новых слов, чтобы понять все, что вскоре будет с тобой происходить. Я могу лишь сказать, что каждый переживает этот момент по-своему.

— Я умираю? — спросила я, как мне показалось, с завидным хладнокровием.

— Ты можешь назвать это и так.

Я ожидала, что страх скует мою спину и заберется под замерзшие ногти, но, на мое удивление, этого не произошло. Смерть оказалась совсем не такой, какой я себе ее представляла.

— Ты можешь назвать это пробуждением, — продолжал Кришна, — или антрактом, как в театре, когда одна сцена завершилась, а следующая еще не началась. Но посмотри!

Передо мной проплывает высокая, худощавая фигура мужчины, грудь и уши которой покрыты золотом. Он наклоняется, протягивает мне руку и улыбается. Подобное выражение я никогда не видела на его лице при жизни: спокойное, ласковое, довольное. Я засомневалась, подумав о том, что подумает мой муж, но поняла, что это уже неважно. Мы больше не муж и жена, и ни мне, ни Карне — если я еще могу так называть тот светлый умиротворенный образ — уже никто не может ничего запретить. Я могу взять его руку на виду у всех и, если захочу, могу сама обнять его.

Но сначала, пока человеческие переживания не отошли на второй план, я должна задать Кришне вопрос, мучивший меня всю жизнь.

— Ты на самом деле божество?

— Ты когда-нибудь прекратишь расспросы? — засмеялся Кришна. Его смех, подобный звону маленьких колокольчиков на шее телят, навсегда остался в моей памяти, даже когда я утратила способность слышать. — Да, я божество. И ты, кстати, тоже.

Я пыталась понять, что же он имеет в виду. Я знала, что мне необходимо понять. Но его слова сбили меня, я не чувствовала себя божеством. Вместе с растворяющимся в небытии телом мои мысли покидали меня, и мне казалось, что я нечто меньшее, чем «ничто».

Кришна взял меня за руку, если, конечно, эти пучки света, похожие по форме на человеческую ладонь, можно назвать рукой. Я почувствовала, как разорвалась какая-то невидимая цепь, соединяющая меня с тем женским телом, мирно лежащим на снегу. Я могу парить, быть всеобъемлющей и бесчисленной — я всегда была такой, просто не знала об этом. Я вне имен и пола, за пределами тюрьмы человеческого эго. И только сейчас, в первый раз, я действительно та самая Панчаали! Я дала свою вторую руку Карне. С удивлением я отметила, как крепко он ее сжал. Наверху нас ждал дворец, единственный дворец, который был нам нужен. Его стены — космос, его пол — небо, его центр — везде! Мы поднимались, другие образы собрались группами и приветствовали нас, растворяясь, обретая форму и снова исчезая, как светлячки в теплый летний вечер.