Дворец иллюзий

38 Погребальный костер

Стойкое, беспощадное, всевозрастающее зловоние преследовало нас все время, пока мы скорбно шли по полю боя, разыскивая своих мертвых. Я крепко сжимала губы, чтобы меня не вырвало. Там, где раньше солдаты готовили пищу, теперь зажигались погребальные костры — их было столько, что впереди ничего не было видно из-за дыма. У меня щипало в глазах. Чандаалы, чьей работой было сжигать тела, бегали от костра к костру, размахивая дубинками и покрикивая на скорбящих, призывая их соблюдать дистанцию. В одних набедренных повязках, покрытые полосами от сажи и пота, они были похожи на стражей ада. Дальше, за их спинами, я увидела странную картину. Поле было полно белых фигур. Моему спутанному больному сознанию они показались чем-то вроде тех бескрылых птиц, которые, как сообщают поэты, живут на северном краю земли, где не растет ни трава, ни злаки. Они двигались беспорядочно, будто заблудились в бурю и очутились в какой-то странной незнакомой местности. Время от времени они издавали пронзительные нечленораздельные крики. Мгновение спустя я поняла, что это были не птицы, а вдовы — пришедшие из Хастинапура, Индрапрастхи и множества других городов Бхарата. Они собрались, чтобы сделать то, чего птицы и звери не делают — потому что только у людей существуют подобные печальные обычаи. Они пришли опознать своих мертвецов и совершить над ними последний обряд.

Вскоре стало ясно, что первая задача оказалась невыполнимой. Тела царей и главнокомандующих, которые сражались один на один, хотя и искалеченные, еще можно было узнать. Но простые солдаты, сыновья и мужья этих женщин — первая добыча любой войны — были либо полностью уничтожены астрами, либо превращены в бесформенную массу под колесами и копытами лошадей и слонов. От них ничего не осталось, кроме груды гниющей плоти.

Когда женщины поняли, что не смогут увидеть тела своих любимых, они от отчаяния впали в неистовство. Они обрушивали на моих мужей столь страшные проклятия, что я содрогнулась. Как ни странно, они не проклинали Дурьодхану. (Возможно, его смерть извиняла его в их глазах. А может быть, когда проклинаешь кого-то, кто тебя не слышит, это не дает утешения.) Другие пытались убить себя оружием, разбросанным по полю. Некоторые кидались в костры из сложенных тел. Их душераздирающие крики были самыми невыносимыми из всех криков умирающих, что я слышала во время битвы. Глядя на их агонию, на то, как белые одежды становились черными, я забывала о собственном отчаянии.

Юдхиштхира в ужасе приказал гвардии не давать женщинам убивать себя и привести их к нему. Это было непросто сделать. Обезумевшие от страха и горя женщины сопротивлялись изо всех сил. Некоторые кидались в кровавое месиво и отказывались двигаться с места. Другие пытались убежать. Некоторые призывали на помощь духов погибших мужей. Они не верили Юдхиштхиру. Не из-за него ли погибли их мужья? Не он ли сделал их вдовами? Кто знает, что он еще с ними сделает?

Поначалу солдаты были обескуражены яростным нападением женщин. Они попытались их образумить. Когда этого не получилось сделать, они прибегли к силе. Долго ли может безоружная женщина сопротивляться солдатам? Наконец их собрали возле временного помоста, с которого Юдхиштхира заверил их, что им нечего бояться. Он поклялся, что с ними не случится ничего, что может случиться с женщиной в захваченном городе. Он предложил им еду, питье и безопасное место для отдыха, пока они позаботятся о мертвых.

Но женщины вопили и проклинали его, их горе сменилось бунтом. Им не нужны его благодеяния! Отняв у них все, неужели он думает, что успокоит их освежающими напитками. Они били себя в грудь и просили его убить их тоже. Тем самым избавить их от унылой, жалкой и унизительной вдовьей участи.

— Если ты слишком труслив, чтобы убить нас, — кричали они, — то позволь нам хотя бы умереть почетной смертью на погребальном костре наших мужей!

— Мы умрем! — кричали самые воинственные из них. — Какой мужчина здесь посмеет прогневать богов, лишив верных жен их последнего права?

Они пробегали сквозь толпу и бросались в огонь. Кто-то бежал за ними, пытаясь их удержать. Опасаясь божественного гнева, солдаты не слишком упорно их останавливали; многие из них отошли в сторону, не желая вмешиваться. Если они не найдут какого-то подходящего средства, скоро начнется повальное бегство с последующим массовым суицидом.

Юдхиштхира в ужасе смотрел на происходящее. Если бы это было сражение, он бы знал, что нужно скомандовать своим людям. Но здесь он был в растерянности, парализован чувством вины и сострадания к этой жуткой древней традиции. Я видела, что ему не по себе от вида трагической смерти стольких женщин в самом начале его правления. Юдхиштхира понимал, это событие ляжет на него несмываемым пятном, разрушительной кармой, которую ему придется нести. Но ни он, ни другие мои мужья не знали, как это остановить.

Когда я поднялась на помост, желая просто поддержать Юдхиштхиру, который выглядел таким одиноким и растерянным. Но к моему удивлению, женщины прекратили сражаться с солдатами и повернулись ко мне. Они не ожидали увидеть здесь женщину? Или они знали мою историю — вплоть до той кровавой ночи, потому что истории разносятся быстро? Мне хотелось знать, считают ли они, что я всего этого заслуживаю. Я вспомнила, как еще до того, как началась война, одна женщина, увидев меня, совершила знамение, защищающее от дурного глаза. А у этих женщин теперь было гораздо больше причин меня ненавидеть. У меня вспотели ладони, когда я посмотрела в их тяжелые лица. В горле пересохло, словно его набили хлопком. Я понимала, что если простою здесь еще, то вообще не смогу говорить. И единственная возможность, единственный момент, когда я завладела их вниманием, будет потерян.

До этого я ни разу не обращалась к толпе, хотя я вспомнила учителя Дхри, который долго и подробно рассуждал о силе слов. Он говорил, что это самое тонкое и острое оружие. И для правителя очень важно уметь правильно им пользоваться, оказывать влияние на аудиторию, находя нужные интонации, играть на их душевных струнах, как искусный музыкант на лютне, гипнотизировать их так, чтобы они слепо повиновались.

Но даже если бы я умела так манипулировать толпой, мне бы не хотелось этого делать, потому что перед глазами у меня стояли образы моих любимых. Вместо этого я стала говорить очень быстро и громко, еще не зная, что я могу им сказать. Я помню, что сказала о тяжелой ноше, которую мы несем вместе, — потому что я тоже потеряла отца и братьев. Я признавала свою вину, ту роковую роль, что мне довелось сыграть в событиях, которые привели к этой войне, и просила у них прощения. Когда я стала говорить о детях, мой голос дрогнул, и мне пришлось прерваться. Я сказала, что в отличие от меня, потерявшей своих детей, они в ответе за сыновей и дочерей, оставшихся дома. Кто позаботится о них, если матери убьют себя? Не помню, что я еще сказала. Я говорила, что, несмотря на свое горе, мы должны жить во имя будущего. Во имя будущего я обещала им, что приму их детей (потому что своих у меня не осталось) как собственных и позабочусь о том, чтобы они ни в чем не нуждались.

Я обратилась к ним, как царица к своим подданным, но когда я нашла слова, я заговорила с ними, как мать с матерями, и мы рыдали вместе.

Мне выпала тяжелая миссия отвести моих мужей на поиски наших погибших детей. Никто, кроме меня, не знал того, что мне так хотелось забыть: где и как они упали, сраженные, и те жесты, что они делали, умирая. Я узнавала искалеченные тела: Гхатоткача, который в своих страшных предсмертных мучениях думал только о том, как помочь нам; Уттар и его отец Вират, которые дали нам приют, когда мы оказались в беде, не зная о цене этого гостеприимства; мой отец, с открытыми мертвыми глазами, и ртом, застывшим в гримасе разочарования, потому что он не дожил до того момента, когда смог увидеть месть, к которой готовился всю жизнь. Увидев изувеченное тело молодого Абхиманью, я рассказала мужьям, как храбро он сражался с целым отрядом опытных воинов, и увидела на их лицах гордость и скорбь.

Но чем дальше мы шли, тем больше мне становилось не по себе. О ком из мертвых надо сказать, мимо кого пройти мимо? А Салья, дядя Пандавов, который помогал нам как мог, хотя ему пришлось сражаться на стороне Дурьодханы? А Дрона, обезглавленное тело которого лежало на его колеснице, водивший их за руку в детстве и учивший братьев, как правильно кланяться старшим? Я смотрела на окровавленное лицо Лакшман Кумара, сына Дурьодханы, с открытыми и удивленными глазами, словно он не ожидал, что проиграет в этом поединке со смертью. Он напомнил мне одного из моих сыновей.

И вот мы подошли к телу Карны. Я отвернула лицо, потому что мне казалось, мое сердце разорвется. Мне невыносимо было думать, что некому оплакать его славную и несчастную судьбу воина. Все его друзья были мертвы, Кунти не признавала своего родства с ним, а я не могла показать своего горя. Мои мужья спокойно заметили, что он улыбается.

— Почему, — спросил Накула, — от его тела нет трупного запаха, как от других?

Арджуна с великодушием рассказал о его доблести, потому что легко хвалить тех, кого ненавидел, когда они уже убиты. Тогда Юдхиштхира сказал:

— Интересно, кто же все-таки были его родители, и знают ли они о его смерти?

Я не смогла этого вынести. Я упала на колени и сказала:

— Мужья, вы должны кремировать всех воинов, честно погибших в Курукшетре. Вы должны налить масла в огонь для них всех, и положить туда рис и воду, чтобы их души обрели покой.

Юдхиштхира сразу согласился, но когда он позвал людей, чтобы распорядиться об этом, мы услышали голос позади нас.

— Нет, — воскликнул голос. — Вы не имеете права трогать моих сыновей, которых истребили вы вместе с вашими верными друзьями. Я не позволю вам молиться за них, чтобы облегчить кару, которая ожидает вас на этом и том свете. Я сам позабочусь о своих мертвых.

Это был Дхритараштра. До этого дня он был стройным и высоким, несмотря на свою слепоту. Но за эту ночь он постарел — спина сгорбилась, голова поседела, на лоб легли скорбные морщины. А Гандхари, которая вела его под руку, казалась выше, чем была. Гнев на ее лице, таком же белом, как повязка, закрывающая ее глаза, напугал меня больше, чем слова ее мужа. Годы молитвы и воздержания дали ей великую силу. Вдруг она направит ее против моих мужей? Я схватила Юдхиштхиру за руку, чтобы предупредить его — но было уже поздно.

Все знают, что случилось дальше. Старый царь, с благословениями на губах и с затаенной местью в сердце, притворился, что принимает извинения Юдхиштхиры и его обещание стать для него сыном. Он простер свои руки, будто бы для примирительного объятия, и первым подозвал к себе Бхиму, убившего всех его сыновей. Но Кришна снова нас спас. Он удержал Бхиму и сделал жест слугам, велев им принести железную статую, на которой Дурьодхана так часто вымещал свою ненависть. Дхритараштра так стиснул ее руками, что она развалилась на части. А потом он искренне заплакал от сожаления — потому что в его сердце, переполненном гневом и завистью, все еще оставались родственные чувства к детям своего брата.

Увидев это, Кришна рассказал о своей уловке и напомнил царю, что Пандавы были невольно втянуты в войну его собственным сыном.

— Самое меньшее, что ты можешь сделать для них, несправедливо пострадавших от рук Дурьодханы, — сказал он, — это искренне их простить и дать им свое благословение, чтобы их сердца обрели мир.

Дхритараштра послушался Кришну, но что-то в нем дрогнуло, когда он неохотно прикоснулся к головам моих мужей кончиками своих пальцев. Может быть, сознание того, что до самой смерти ему придется есть хлеб Пандавов, оказалось слишком тяжелым для него. С этого дня он почти ничего не говорил и отказался от всякой царской роскоши. Он ел только один раз в день и спал на голом полу, и хотя Юдхиштхира много раз обращался к нему с просьбой занять свой царский престол в Хастинапуре, он никогда больше не переступал порога сабхи, чтобы взойти на трон, которого он когда-то так желал.

А Гандхари? Она была мудрее своего мужа. Она знала, что ее сыновья сами привели себя к гибели. Но никакая мудрость не облегчит материнского горя. Когда Юдхиштхира упал к ее ногам, ее ярость появилась в виде огня, дочерна опалившего ему ногти. И когда Кришна увел его, она излила всю эту ярость на него.

— Ты руководил теми, кто убил моих сыновей. Поэтому настанет день, когда весь ваш род погибнет по собственной вине. В этот день ваши женщины будут рыдать, как сейчас рыдают женщины Хастинапура. Тогда ты поймешь, что я чувствовала сегодня.

Я потрясенно посмотрела на нее, но Кришна сказал со своим обычным хладнокровием:

— Все имеет свой конец. Почему дом Ядуса должен быть исключением? — Тут голос Кришны стал суровым. — Но скажи, разве ты не в ответе за эту войну? Кто все позволял Дурьодхане, когда он был мальчиком, вместо того, чтоб наказать его, когда он делал гадости своим двоюродным братьям? Кто не согласился изгнать Сакуни из дворца — потому что он был твоим братом, — хотя он оказывал на Дурьодхану дурное влияние?

Гандхари опустила голову.

Кришна продолжил, немного смягчившись:

— Дурьодхана все время нарушал данное слово. Он обманом отнял у двоюродных братьев то, что по праву принадлежало им, — а потом, когда они выполнили все поставленные им условия, отказался возвращать. Ты сама об этом знаешь. Не поэтому ли, когда Дурьодхана попросил твоего благословения перед тем, как уходить в Курукшетру, ты не стала говорить: «Пусть победа будет за вами».

Гандхари заплакала. Кришна обнял ее вздрагивающие плечи.

— Ты сказала: «Пусть победит справедливость». Я знаю, что для матери трудно произнести эти слова. Но ты сделала все правильно. Теперь, когда твои слова сбылись, как ты можешь ненавидеть тех, кто был просто орудием вселенского закона, исправляющего то, что нарушает всеобщее равновесие?

Она повернулась к нему и упала ему на грудь.

— Прости меня! Если бы я могла взять обратно это ужасное проклятие!

— Тут нечего прощать, — сказал Кришна, ведя ее к ее шатру. — Что бы ты ни сказала — это тоже было частью закона.

Но лучше всего я запомнила слова, которые сказал Кришна слепому царю, когда он настаивал на том, чтобы самому кремировать своих мертвых:

— Ты называешь их своими, а других — чужими. Позор! Из-за этого и случились все ваши беды с тех пор, как оставшиеся без отца сыновья Пандавов прибыли в Хастинапур. Если бы ты любил их всех, как своих, этой войны никогда бы не было.

Не из-за этого ли и все мои несчастья? И все несчастья в этом мире?

Мы думали, что в этот день уже больше ничего не случится, но под конец его нам пришлось узнать еще одну тайну. Когда Пандавы уже стояли с зажженными факелами, чтобы начать обряд кремации наших детей, к нам подошла Кунти. Ее глаза были потухшими, она говорила тихо и с какой-то страшной решимостью в голосе.

— Подождите, — сказала она. — Вы должны начать обряд, принеся дань уважения своему старшему брату.

И мы, изумленные и потрясенные, выслушали запоздалую правду о Карне.