Эпопея любви

XIV. Королева Марго

В этот день, понедельник восемнадцатого августа 1572 года, все колокола собора Парижской Богоматери начали звонить в восемь часов утра. Вскоре к ним присоединились колокольные звоны с соседних церквей, в прозрачном воздухе свежего летнего утра поплыл оглушительный и радостный перезвон.

Улицы Парижа заполнились оживленными толпами: буржуа и простолюдины покинули свои дома, женщины тащили за руки ребятишек, торговцы с лотков предлагали гулявшим прохладительные напитки, вафли, пирожные, горячие булочки и всякие вкусные вещи, которые моментально расхватывались.

Крики, смех, радостные восклицания летели над толпой, создавая праздничное настроение. Но было в криках что-то недоброжелательное, что-то угрожающее чувствовалось в улыбках.

Стоило внимательно приглядеться к толпе, и эта скрытая угроза чувствовалась еще больше: многие горожане почему-то нарядились не в праздничные суконные костюмы, а предпочли кожаные или металлические латы, кое-кто нес протазаны, у других на плече были аркебузы.

В это утро в соборе Парижской Богоматери должно было состояться венчание Генриха Беарнского и Маргариты Французской, которую ее брат, король Карл IX уже окрестил королевой Марго.

Четыре роты солдат еще с ночи окружили портал собора и преграждали толпе доступ к ступеням широкой лестницы, ведущей к главному входу. Двойной ряд солдат, ощетинившийся аркебузами и алебардами, тянулся от паперти до самого Лувра.

Народ стекался к паперти, у которой уже скопились толпы, задние давили на впереди стоящих, пытаясь пройти, их отпихивали, вспыхивали ссоры, стычки, слышались ругань и крики.

Но иногда толпа успокаивалась и неожиданная тишина тяжело нависала над людским морем. Потом вдруг, ни с того ни с сего, опять начинались волнения и раздавались угрозы. Конечно, были кумушки, оживленно обсуждавшие наряд, в котором должна была появиться мадам Маргарита: дескать, платье неописуемой роскоши, а уж парадные кареты до чего хороши… но большинство интересовалось совсем другим. Один вопрос не давал покоя парижанам.

Спорили яростно, крестясь и божась, спорили о том, войдут ли король Наваррский и его слуги, проклятые гугеноты, в собор. Кто-то говорил, что королю войти придется, ведь он женится, но большинство клялись, что еретик не осмелится появиться в святой церкви. А раз так, силой его надо затащить в собор, пусть искупит там свои грехи. Вот таково было настроение толпы, когда загремели дворцовые пушки в Лувре. И тогда словно вихрь прокатился по людскому морю от самой паперти до соседних улиц: все вытянули шеи, истошно завопила какая-то женщина, и грозный рокот вылился в мощный клич:

— Да здравствует месса! Гугенотов долой!

Тотчас же солдаты сплотили ряды, подошли новые роты, так что с каждой стороны уже четыре ряда вооруженных людей охраняли проход.

А толпа надрывалась в крике, хотя было ясно, что гугеноты надежно защищены. Но ясно было также, что ярость толпы, если ее умело взвинтить, способна превратить собравшихся в страшную силу, и не дай Бог, если эта сила вырвется на свободу.

Действия солдат, благодаря которым гугеноты оказались в безопасности, взбесили толпу, и вот уже послышались ропот и проклятья королю, защищающему еретиков:

— Вождь! Нам нужен вождь!

И вооруженные горожане подхватили этот крик, передавая его из уст в уста.

— Гиз! Гиза — вождем! Да здравствует месса! Долой гугенотов!

Внезапно крики пошли на убыль: двадцать четыре герольда в роскошных одеждах, расшитых золотом, с вышитым королевским гербом на груди, на конях, наряженных в развевающиеся длинные попоны, выехали в шесть рядов к собору и, высоко подняв локоть, торжественно протрубили в фанфары.

— Вон они! Едут! Едут! — этот крик заглушил все: казалось, ненависть уступила место любопытству.

Появление королевского кортежа, необычайно торжественное и пышное, вызвало даже аплодисменты.

За герольдами появилась рота верховых гвардейцев под командованием де Коссена: все всадники, как на подбор высокого роста, на крупных нормандских лошадях, сияли блеском лат и богатых украшений. За ними следовал верхом главный церемониймейстер, лошадь которого вели в поводу два лакея, потом сотня вельмож из свиты короля Франции.

И вот на площади перед собором наступила полная тишина, а на соседних улицах зашумели: появилась королевская карета. Карл IX был закутан в парадный королевский плащ, но его била дрожь: перед самым выходом из Лувра у него случился припадок. Лицо его было изжелта-бледным, а в глазах еще не погас сумасшедший огонь. Явление монарха народу не вызвало радости, его встретили скорее настороженно. Рядом с Карлом в карете сидел бледный, но улыбающийся Генрих Беарнский, бросая встревоженные взгляды на толпу и встречая сотни враждебных, угрожающих взоров.

За ними, в огромной карете, отделанной золотом и запряженной восьмеркой белых лошадей, ехали Екатерина Медичи и Маргарита Французская. Старая королева, вся в блеске бриллиантов, в платье из тяжелого шелка, словно вырубленная из куска мрамора, выглядела холодной и высокомерной. Предстоящая церемония, казалось, вовсе не радовала ее. Рядом с матерью сияла спокойной равнодушной красотой Маргарита, лишь ироническая улыбка иногда оживляла ее лицо.

Королева-мать сидела справа, и с этой стороны особенно яростно неслось из толпы:

— Да здравствует месса! Да здравствует королева и святая церковь!

Маргарита сидела слева и видела ухмылки и смешки, которыми ее встречали.

— Эй, мадам, — крикнула какая-то женщина, — а ваш-то супруг хоть на исповеди бывает?

Раздался взрыв хохота, но вслед за королевскими каретами уже следовали двадцать четыре экипажа, в которых ехали принцы крови, то есть герцог Анжуйский, герцог Алансонский, вторая дочь Екатерины герцогиня Лотарингская, потом дамы из свиты, фрейлины и, наконец, вельможи, которых толпа приветствовала радостными криками: герцог Гиз, маршал де Таванн, герцог д'Омаль, господин Гуде, канцлер де Бираг, герцог де Невер и десятки придворных в богатых каретах и в нарядах, потрясавших своей роскошью.

Они проехали, и появились гугеноты, также в богатых костюмах, но, по обычаю, более строгих и темных, чем наряды католиков. И тотчас же вновь раздались вопли:

— Да здравствует месса! Долой гугенотов!

Неизвестно, кто приказал установить такой порядок следования кортежа, но было заметно, что гугенотов отделили от католиков, заставили ехать в конце, лишь Колиньи и Конде, по своему положению, оказались в начале кортежа.

Толпа это почувствовала и уловила чье-то скрытое желание оскорбить гугенотов. Но протестанты проехали гордо и спокойно, не снисходя до ответов на двусмысленные шутки, недобрые замечания и оскорбления.

Кортеж двигался вперед, и, покидая экипажи, люди проходили через главный портал в собор, у входа в который стоял архиепископ со своим капитулом, встречая обоих королей, королеву и принцессу-невесту.

Недалеко от главного портала, в окружении, видимо, знакомой компании, стояли как всегда неразлучные Крюсе, Пезу и Кервье.

Королевские дворяне, верхом, выстроились полукругом у главного портала, образовав еще один ряд за спинами солдат, вооруженных алебардами и аркебузами.

Карл IX и Генрих Беарнский прошествовали за церемониймейстером и двенадцатью герольдами в собор Парижской Богоматери.

Навстречу королю выступил монах Сальвиати, специальный посланник папы римского, и с поклоном подал святую воду в золотом сосуде, сообщив, что она привезена из Рима, из кропильницы собора святого Петра. Карл IX опустил пальцы в святую воду, медленно перекрестился и исподлобья взглянул на Генриха Беарнского. Тот понял, что на него все смотрят и ждут, не перекрестится ли он.

— Дорогой кузен, — вполголоса обратился Генрих к Карлу, — сколько епископов съехалось! Брак, который благословит столько святых людей, не может не быть счастливым!

Говоря это, хитрый гасконец сопровождал слова торжественным жестом руки так, что, не приглядываясь, можно было подумать, что он вроде бы перекрестился. Во всяком случае, Карл слегка улыбнулся и проследовал к своему трону.

Понемногу заполнился весь огромный собор, являя собой зрелище неслыханного великолепия: свет лился от тысяч свечей, расшитые покровы ниспадали со сводов, плыл колокольный звон и торжественно пел хор.

А снаружи с новой силой раздались крики, подобные рокоту океана в бурю, и бледный Карл IX содрогался, слыша:

— Да здравствует Гиз! Да здравствует наш вождь! Около семисот гугенотских дворян спешились у главного портала, но в церковь не вошли, а остались стоять у входа, спокойно беседуя и не обращая внимания на вопли.

— Гугенотов — к мессе! — орал Пезу.

— Еретики не хотят входить! — вторил ему Кервье.

— Силой затащим! — громогласно заявил Крюсе.

Эти неприкрытые угрозы привели в восторг компанию, что стояла у самых ступеней, а те, что подальше, не видя происходящего, возбужденно орали:

— Да здравствует месса! Еретики-гугеноты слушают мессу!

Но лишь трое гугенотов, кроме короля Наваррского, вошли в собор. Первым был адмирал Колиньи, который, не скрываясь, громко произнес:

— А здесь тоже можно сражаться, как и в любом другом месте.

Вторым был молодой принц Конде, он наклонился к Генриху Беарнскому и прошептал ему на ухо:

— Ваша покойная матушка завещала мне не покидать вас никогда: ни в городе, ни при дворе, ни в сражениях.

А третьим был Марильяк. Он думал только об одном: два дня назад, в знак расположения и милости, королева-мать включила Алису де Люс в свою свиту, значит, Алиса должна быть в соборе. Чтобы увидеть ее, Марильяк, не колеблясь, вошел бы и во врата ада, поэтому он зашел в собор. Граф действительно увидел Алису — она стояла совсем рядом с королевой, вся в белом, бледная, не поднимая глаз.

«О чем она думает?» — твердил про себя Марильяк, пожирая Алису взором.

А вот, что думала в этот момент Алиса: «Сегодня вечером! Уже сегодня вечером я получу письмо! Я уже не буду больше рабой Екатерины! Свободна… наконец свободна. Завтра же мы уедем, и счастье наконец-то обернется ко мне!»

Итак, в это утро, чувствуя, что счастье совсем рядом, что любовь ждет ее, Алиса даже не вспомнила о несчастном, брошенном ребенке, о своем сыне Жаке Клемане.

Екатерина Медичи сидела слева от главного алтаря. Трон ее был чуть пониже, чем трон короля, ее сына. Вокруг королевы, на табуретах, обитых голубым бархатом с вышитыми цветами лилий, расположились ее любимые фрейлины. Позади, полускрытый драгоценной завесой, стоял в тени монах Сальвиати, посланец папы. Он чуть склонился к королеве, которая, казалось, была погружена в свой молитвенник.

Не отрываясь от книги, Екатерина говорила, едва шевеля губами:

— Уедете сегодня же.

— А что мне передать Его Святейшеству? Что вы помирились с гугенотами? Это я должен ему сообщить?

— Сообщите святому отцу, что адмирал Колиньи мертв! — ответила Екатерина.

— Адмирал? — изумился Сальвиати. — Да вот же он! В тридцати шагах от нас. Горделив, как всегда.

— Через сколько дней вы прибудете в Рим?

— Через десять дней, мадам, если мне будет, что сообщить…

— Адмирал умрет через пять дней.

— А как я это докажу? — грубо спросил монах.

— С помощью головы Колиньи, я пошлю ее вам, — бесстрастно ответила Екатерина.

Сколь ни был безжалостен Сальвиати, даже он не смог сдержать дрожь. А Екатерина прибавила:

— Скажите святому отцу, что адмирал умер и в Париже больше нет гугенотов…

— Мадам!

— Скажите, что гугенотов больше нет и во Франции, — закончила королева загробным голосом.

Она оторвалась от книги, опустилась коленями на молельную скамеечку и замерла в молитве. Бледный как смерть Сальвиати медленно отступил назад.

Никто не заметил этой беседы, лишь одна персона, казалось бы, погруженная в самые набожные размышления, скользя взглядом по всему собору, уловила все, что произошло.

И эта персона — не кто иная, как новобрачная, старшая дочь Екатерины и сестра Карла IX, принцесса Маргарита.

Маргарита во всем была противоположностью своей матери: образованная, не ханжа и не святоша, способная вести умные разговоры на латыни и даже на греческом, эта девушка мало походила на женщин своего времени. Она любила литературу и не отличалась строгостью нрава. Кровь и насилие отталкивали ее, а ужасы войны Маргарита ненавидела. Конечно, ее можно было упрекнуть в том, что женскую добродетель она считала пережитком, но, заметим, даже предаваясь порокам, Маргарита умела сохранять изящество в словах и в поступках, а за это многое можно простить принцессе.

Еще утром, до отъезда кортежа, Колиньи, прибыв в Лувр, обратился к Карлу IX:

— Сир, сегодня прекрасный день и для короля Наваррского, и для всех его собратьев по вере.

— Конечно, — не задумываясь, ответил король, — ибо, отдавая мою сестру кузену Генриху, я отдаю ее всем гугенотам королевства.

Эта реплика, свидетельствовавшая о том, что Карл не очень-то высоко оценивал добродетель своей сестрицы, тут была доведена до сведения Маргариты. Та в ответ лишь очаровательно улыбнулась:

— Вот как? Мой брат и повелитель изволил сказать именно это? Ну что же, я последую его совету и сделаю все, чтобы осчастливить каждого гугенота во Франции.

Маргарита внимательным взором уловила, что между Сальвиати и королевой-матерью во время венчания шли какие-то переговоры. Стоя на коленях рядом с Генрихом Беарнским, принцесса тихонько подтолкнула его локтем.

Генрих, коленопреклоненный, был немного бледен, но лукавая улыбка не сходила с его уст. Он также исподтишка разглядывал окружающих. Епископ же над ними бормотал слова службы.

— Сударь, супруг мой, — прошептала Маргарита, — видели, моя матушка беседовала с преподобным Сальвиати.

Генрих, казалось, с благоговением прислушивавшийся к мессе, ответил вполголоса:

— Право, мадам, я ничего не видел, но знаю, у вас прекрасное зрение, и надеюсь, вы сообщите мне, что же увидели вы.

— Ничего хорошего я здесь не вижу.

— Неужто вы чего-то боитесь, душенька? — насмешливо спросил гасконец.

— Вовсе нет, сударь, но разве вы ничего не чувствуете?

— Чувствую. Пахнет ладаном.

— А по-моему, в соборе пахнет порохом.

Генрих бросил быстрый взгляд на свою супругу и, видимо, понял, что она хотела сказать. Он склонил голову пониже, словно отдаваясь молитве, и на этот раз вполне серьезно прошептал:

— Мадам, могу я быть с вами искренен? Скажите, я могу положиться на вас?

— Да, государь, супруг мой, — твердо ответила Маргарита. — Но, пока мы будем в Париже, не отходите от меня ни на шаг.

— Сударыня, кажется, я действительно боюсь… боюсь только одного…

— Чего же, сударь?

— Как бы мне не влюбиться в вас…

Маргарита кокетливо улыбнулась:

— Договорились, государь, супруг мой. Пока мы останемся в Лувре, поклянитесь, что будете верны мне.

— Мадам, вы очаровательны, — вполне искренне проговорил король Наваррский.

Вот такой разговор состоялся у новобрачных во время церемонии.

Наконец венчание закончилось. Кардиналы, епископы, архиепископы, весь капитул собора Парижской Богоматери в одеяниях, сверкавших золотом, в митрах, с посохами двинулся к дверям под звуки гимна Те Deum. Король Наваррский подал руку новой королеве Наваррской; Екатерина Медичи, Карл IX и принцы прошли через ряды вельмож и придворных дам, застывших в своих тяжелых шелковых нарядах. Вновь раздался торжественный звук фанфар и заговорили колокола. Загремели пушки, толпа завопила, и под эти крики, к которым примешивались угрозы и проклятия, кортеж двинулся обратно к Лувру.

В Лувре сразу же начались торжества, но Маргарита, выслушав поздравления и пожелания от придворных, увлекла короля Наваррского в свои покои.

— Сир, — сказала ему принцесса, — вот моя спальня. Как видите, я приказала поставить для вас вторую кровать. Пока вы будете спать здесь, сударь, я ручаюсь за вашу жизнь.

— Клянусь Богом, сударыня! — воскликнул Генрих. — Вам что-то известно?

— Я ничего не знаю точно, — твердо ответила Маргарита. — Знаю одно: здесь я у себя, даже король сюда не войдет без моего разрешения.

Генрих, похоже, глубоко задумался.

— Пойдемте, сир, — позвала его Марго. — Я не хочу, чтобы наше отсутствие было кем-нибудь замечено. Вдруг подумают, что мы с вами беседуем о любви…

— А мы с вами беседуем о смерти… — заключил Генрих Наваррский.

Новобрачные, бледные и настороженные, молча вернулись в парадный зал, а снаружи бушевала толпа и неслись крики:

— Да здравствует месса!

— Надо же, — заметил король Наваррский, скрывая под шутливой галантностью тревогу, — я впервые побывал на мессе и в результате получил самую умную и очаровательную женщину Франции.

И он внимательно взглянул на супругу:

— Как вы думаете, душенька, что же я получу, если еще раз схожу на мессу?

— Кто знает… — ответила Марго, взглянув на короля. А про себя подумала: «Может, получишь удар кинжала в грудь… а может, и корону Франции».