Эпопея любви

XXVII. Изумление Монлюка; продолжение любовных похождений Пипо; второе разорение Като

Итак, в этот вечер в трех точках Парижа происходили весьма странные, хотя и различные, события: в тюрьме Тампль, в убежище Данвиля на улице Фоссе-Монмартр и, наконец, в кабачке «Два говорящих мертвеца».

В девять вечера в тюрьму впустили двух женщин, с головы до ног закутанных в плащи, и тайно провели к коменданту. Это были Руссотта-Рыжая и Пакетта. Монлюк уже ожидал их — за столом, заставленным снедью и вином. Чтобы вволю погулять ночку, комендант велел лакеям и служанке пойти куда-нибудь, подышать до утра воздухом. Те, довольные свалившейся на них удачей, тут же исчезли.

— Вот и мои птички! — расхохотался Монлюк. — Идите сюда, крошки, я вас расцелую!

Но Пакетта с Руссоттой остались стоять на месте и картинным жестом сбросили с себя плащи. Комендант, взглянув на них, даже глаза выпучил и рот раскрыл. Гулящие девицы нарядились в атлас; шеи утопали в пышных кружевных воротниках; талии затянуты в рюмочку и корсажи вырезаны изящным мысом. Пакетта и Руссотта разоделись даже не как горожанки, а как принцессы. Они были увешаны драгоценностями: ожерелья, браслеты, серьги, кольца, и накрашены, будто высокородные дамы.

Видимо, Като решила: наряжать, так наряжать великолепно! Откуда взяла она эти тряпки? В каких закоулках Двора Чудес?[5] Не имеет значения! Главное, Като превратила уличных девиц в принцесс; только очень легко было догадаться, что никакого понятия о придворных костюмах у достойной кабатчицы не было. Кроме того, хотя Пакетта и Руссотта нарядились в платья из настоящего атласа, все было мятым и в пятнах. Украсились девицы стекляшками и медными побрякушками, а уж намазались выше всякой меры.

Однако сами дамы восхищались собственным видом. Сбросив плащи, они сделали перед Монлюком по три реверанса, как их учила Като. Комендант был уже пьян, потому что, ожидая гостей, прикончил три бутылки и откупорил четвертую. Он сразу и не сообразил, в чем дело: ему почудилось, что вместо девиц к нему явились две принцессы. Правда, комендант быстро разобрался и проворчал:

— Вот тебе на! Что это еще за штучки?

— Ну а как же? — ответила Руссотта. — Мы для завтрашнего праздника оделись…

— Какого праздника? — с запинкой проговорил Монлюк.

— Ведь завтра будут допрашивать двух бандитов, пытать их и мучить…

Монлюк опрокинул стакан, вспомнил и рассмеялся так, что стекла зазвенели.

— Вспомнил! Праздник… Вы, значит, вырядились, как принцессы, чтобы поглядеть на допрос? Клянусь рогами дьявола! Замечательная идея… я просто сдохну от смеха… Додумались, шлюхи!.. А я вас сразу и не узнал… Сейчас меня хохот задушит, честное слово!.. Принцессы… Может, Вашим Высочествам телохранителей предоставить… Черт побери, сегодня вечером вы здесь будете королевами! Ты, Руссотта, садись слева от меня, а ты, Пакетта, — справа… Клянусь кишками последнего убитого мной еретика! Про эту историю я напишу моему батюшке Блезу де Монлюку, пусть вставит ее в свои мемуары![6] Пусть вы будете королевы! А я король… Ты, рыжая, пожалуй, сойдешь за королеву Марго… А ты, Пакетта… кем бы тебя назначить? Будешь королевой Елизаветой Испанской… Тише! Сегодня замечательная ночь! Пусть весь Париж замолчит! Ты, королева Наваррская, налей-ка стаканчик, а ты, королева Испанская, садись ко мне на колени…

Прервемся, ибо в наши намерения не входит описывать развернувшуюся за этим оргию и смущать читателей. Нам достаточно сообщить, что две девицы проникли в Тампль.

К полуночи Монлюк опьянел окончательно, но еще не свалился. В два часа ночи он наконец рухнул на пол, прижимая к своей груди обеих королев: платья их были изодраны, куафюры растрепаны, краска потекла, придав лицам какой-то ужасающий цвет. Вскоре раздался звучный храп коменданта. Тогда Пакетта и Руссотта встали и прислушались. Обе дрожали, и краска уже не скрывала их смертельной бледности.

Перенесемся теперь в дом на улице Фоссе-Монмартр. Пробило одиннадцать вечера. Маршал де Данвиль только что вернулся. Он был мрачен: по приказу Гиза атака на Лувр, а с ней и великие планы Данвиля откладывались… Но вдруг одна мысль озарила Данвиля и глаза его засверкали зловещей радостью: ведь теперь он мог расправиться с братом! Дворец Монморанси будет атакован, и главу партии политиков решено убрать. А во дворце брата скрывается Жанна де Пьенн… И Анри де Монморанси получит ее! Франсуа умрет, и Жанна будет принадлежать ему!..

Маршал де Данвиль прошелся по просторным залам дворца. Покои были заполнены солдатами: одни натачивали кинжалы, другие проверяли пистолеты, третьи заряжали аркебузы. Все делалось молча, в полной тишине. На столах стояли кувшины с вином, время от времени кто-нибудь из солдат подходил и выпивал стаканчик.

Данвиль пригласил в кабинет двенадцать ожидавших его дворян. Он заперся с ними и разъяснил каждому его задачу. Потом маршал поинтересовался, где его фаворит, виконт д'Аспремон. Ему объяснили, что Ортес дрессирует собак. Данвиль пошел посмотреть и обнаружил виконта во дворике, освещенном двумя факелами.

— А ты что? Оружие не готовишь? — спросил маршал. Ортес д'Аспремон молча указал хозяину на двух сторожевых псов. Данвиль усмехнулся. В этом тесном дворике, залитом красноватым светом факелов, Ортес предавался странному занятию. Он ходил туда-сюда, держа за спиной руки с зажатым в них хлыстом. За ним, оскалив зубы и высунув язык, важно шествовали собаки с налитыми кровью глазами: Плутон и Прозерпина. А позади Прозерпины весело скакал рыжий лохматый пес, похожий на овчарку, — Пипо!

Пипо остался как компаньон Прозерпины. Ортес хотел было его прогнать, но Прозерпина заволновалась и зарычала. Что касается Плутона, то тот согласился делить супругу, то ли из философского равнодушия, то ли памятуя о поднесенных куриных костях.

Итак, Плутон и Прозерпина шаг за шагом следовали за хозяином. Ортес дошел до угла дворика; там неподвижно, без единого слова, без единого жеста, стоял какой-то человек. Внезапно Ортес резко повернулся к собакам и щелкнул хлыстом в воздухе. По этому сигналу два разъяренных пса бросились на стоящего человека и с жутким рычанием глубоко вонзили клыки ему в горло!..

Пипо, подняв ухо, с удивлением наблюдал за этой сценой. Виконт поднял человека, поставил его снова, поправил на нем одежду, и маршал понял, что во дворе стояло чучело…

А Ортес снова продолжил прогулку с хлыстом за спиной, и опять сторожевые псы не отходили от него ни на шаг, а Пипо прыгал позади Прозерпины. Виконт еще и еще раз повторял сигнал… собаки кидались… страшная репетиция разыгрывалась во дворике…

Ортес д'Аспремон повернулся к маршалу, наблюдавшему эту жуткую сцену, и с леденящим душу спокойствием произнес:

— Монсеньер, вот мое оружие!

Перенесемся в кабачок «Два говорящих мертвеца». Полночь, Като уже давно выставила своих обычных ночных завсегдатаев. Когда пробили вечернюю зарю, Като собственноручно заперла дверь. Однако с одиннадцати в кабачок стали стекаться гости. Сначала появилась оборванная попрошайка, потом две старухи, похожие на ведьм. Затем пришла кривая нищенка, которая, впрочем, тут же сняла повязку с вполне здорового глаза. К ним присоединилась однорукая мегера, в кабачке, развязав какие-то веревки, она быстро освободила руку. Притащились пять или шесть калек на костылях и, едва войдя в кабачок, забросили подальше свои костыли. К полуночи залы были полны, все столики заняты. Странная публика заполонила заведение Като: не было ни одного мужчины, но, казалось, тут собралась вся женская половина Двора Чудес: нищенки, воровки, гадалки, уличные плясуньи. Среди них встречались и красавицы, и уродины, но все, как одна, были в дранье и лохмотьях.

Като с помощью двух-трех женщин кормила и поила гостей. С некоторыми она оживленно беседовала, кое-кому совала дукат, а то и золотой экю. Поговорив с хозяйкой, гости исчезли так же неожиданно, как и появились: калеки, прихватив костыли, горбуньи, надев горбы, а одноглазые, закрыв глаз повязкой. Кабачок опустел. Странные, чудовищные существа исчезли в ясной темноте летней ночи…

Като, оставшись одна, подошла к шкафу и вынула три мешочка с золотыми и серебряными экю.

— Это последние! — прошептала она со вздохом.

К часу ночи в опустевшем кабачке снова собрались женщины. Их нищета выглядела более пристойно: яркие тряпки прикрывали ее. Многие из женщин были очень красивы, но попадались и дурнушки; почти все еще совсем молоды; одеты в свободные, открытые платья, перетянутые поясами; у некоторых пояса отделаны золотом…

Эти женщины зарабатывали на жизнь торговлей собственным телом; три дня Като, обходя одну за одной, уговаривала их собраться. В кабачке они пели и смеялись; кое у кого был нежный и чистый голос, но многие ужасно хрипели; и все пили, пили без удержу!..

Като снова приступила к раздаче денег — и три мешочка опустели. Гулящие девицы разошлись компаниями по нескольку человек, и в кабачке не осталось никого.

Хозяйка взяла фонарь и спустилась в погреб. Она увидела, что у нее не осталось ни одной бутылки вина, ни одного флакона ликера. Като вылезла из погреба и осмотрела кладовую: там она не нашла ни окорока, ни хлеба, ни ветчины, ни кусочка паштета. Поднявшись к себе в спальню и распахнув шкафы, Като убедилась, что они пусты — два дня назад она продала все, что имела, чтобы получить деньги… А теперь и в шкафчике, где хранились монеты, не осталось ни одного су…

— Подумаешь! — беззаботно сказала себе Като.

Она нашла широкий кинжал, прикрепила его к поясу, вышла, заперла за собой дверь разоренного кабачка, спрятала ключ под дверью и двинулась в ночь…