Эпопея любви

VII. Первый удар молнии

Последуем за графом Марильяком, распрощавшимся с Екатериной Медичи, в парадные залы Лувра, где праздновалась королевская помолвка. После беседы с королевой вся горечь, годами копившаяся в душе Марильяка, растаяла: если прежде Екатерина была для него безжалостным врагом, то теперь граф видел в ней лишь страдающую мать.

Марильяк искал Жанну д'Альбре, он хотел рассказать королеве Наваррской, как он счастлив. Потом он надеялся увидеться с Алисой. Но в зале его сразу же встретила компания придворных, закружившихся вокруг него в веселом хороводе. Среди них был герцог Анжуйский:

— Сударь, что-то вы невеселы! — воскликнул герцог. «А ведь он мой брат», — подумал Марильяк.

А герцог Анжуйский продолжал:

— Нехорошо, господин гугенот! Следует веселиться!

— Монсеньер, — ответил граф, — сегодня счастливейший день в моей жизни.

— Тем более не грустите!

Компания придворных попыталась увлечь Марильяка за собой. Но графу показалось, что католические вельможи хотят не столько повеселиться, сколько поиздеваться над гугенотом. Кровь прихлынула к его лицу, он растолкал нахалов и вырвался, а развеселившиеся повесы со смехом умчались. Только тогда граф заметил, что празднество приобрело какой-то странный характер. Католики, разбившись на группки в пять-шесть человек, старались окружить поодиночке кого-нибудь из гугенотов, а потом открыто насмехались над своей жертвой, сохраняя при этом шутливый тон.

В одном из залов компания приближенных герцога Гиза окружила Генриха Беарнского; его толкали, перебрасывая, словно мяч, от одного к другому, но хитрый Беарнец, хотя и побледнел, продолжал смеяться. В другом зале отбивался от дюжины католиков принц Конде. Он был не столь терпелив, как король Генрих, и отвечал ударом на удар, отпихивая злых шутников. Праздник понемногу превращался в драку. Но гугеноты пока еще старались не замечать обид и вели себя сдержанно, что только разжигало католических дворян, состязавшихся в насмешках над гостями.

Внезапно в зал вбежали несколько десятков очаровательных девушек. Только что завершился мифологический балет, в котором эти юные создания изображали нимф. Они появились среди гостей, взявшись за руки, едва прикрытые легкими одеждами, не скрывавшими их прелестей. Глаза этих нимф сияли, приоткрытые губы манили к поцелуям.

— «Летучий эскадрон» королевы Екатерины! — воскликнул Гиз, — вот теперь повеселимся!

О намерении Гиза позабавиться вскоре стало известно всему залу. Понтюс де Тиар заявил, что такой эскадрон должен быть верхом, и первый показал пример: он схватил одну из вакханок и водрузил себе на плечи. И сразу же участники праздника словно обезумели — всех вакханок усадили кому-нибудь на плечи. Но странное дело, за исключением католика Понтюса де Тиара, все остальные гости, оказавшиеся в роли коней, были гугеноты. Действительно католики посадили девиц на плечи гугенотам, те растерялись, но пока еще улыбались. А издевательства продолжались: католические сеньоры, превратив гугенотов в коней, таскали их за руки по залу, будто за поводья. Десятков пять девиц оседлали таким образом гостей, и эта странная кавалькада двинулась по залу под раскаты хохота и крики «Виват!». Герцог Гиз несся впереди процессии и кричал:

— Дорогу, дорогу кентаврам! Да здравствует союз религий и полов!

А девицы-наездницы, бесстыдные красавицы из благородных семей, оголенными ногами словно пришпоривали своих «коней». Полуобнаженные, растрепанные, они размахивали руками, кричали и веселились. Католики торжествовали, унижая гугенотов.

В то время как «летучий эскадрон» королевы, то есть девицы, которых Екатерина сделала послушными орудиями своей политики, оседлали дворян-гугенотов, в других залах Лувра католики хватали гугенотских дам, заставляя их участвовать в этих безумствах.

Именно в такую минуту в зале появился король. Смех внезапно стих. Гугеноты бросились к своим дамам, а католики кинулись навстречу Карлу IX. Карл подошел к адмиралу Колиньи, который, стоя в углу, молча наблюдал за развернувшимися в зале скандальными сценами. Колиньи не проронил ни слова, но сдвинул брови и побледнел. Увидев короля, адмирал почтительно склонился перед ним. Карл протянул Колиньи руки, обнял, дружески расцеловал и спросил:

— Вам весело, друг мой?

— Конечно, сир. Мне никогда не забыть, как развлекали нас ваши придворные.

— Может, вы предпочли бы другие развлечения, например охоту на оленя или, скажем, охоту на короля…

Эти слова прозвучали как гром с ясного неба, хотя Карл произнес их с улыбкой.

— Сир, — холодно ответил адмирал, — надеюсь, Ваше Величество соблаговолит разъяснить мне свою мысль…

— Клянусь Богом! — начал король.

Он побледнел, молнии сверкнули в глазах его, и, вероятно, Карл в гневе взорвался бы, выдав секреты королевы-матери, но тут взгляд сына встретился со взором Екатерины. Королева быстро подошла поближе и с улыбкой произнесла:

— Господин адмирал, ведь вы готовитесь к охоте на герцога Альбу, а это в какой-то степени и охота на короля Испании.

Среди гугенотов пронесся вздох облегчения, а католики не смогли сдержать неодобрительного ропота.

— Сир, — ответил Колиньи, — признаюсь, я предпочел бы развлекаться на войне в Нидерландах, хотя, конечно, празднества в Лувре великолепны.

— Конечно, друг мой, вы человек военный, а не придворный, — произнес король, сразу же взяв себя в руки под взглядом Екатерины. — Но что-то я не вижу моего кузена Генриха Беарнского?

— Да вот же он! — показала королева. — Похоже, доволен и счастлив.

Генрих действительно как раз проходил мимо под руку со своей невестой Маргаритой и, видимо, был очень увлечен ухаживанием за ней. Карл подал знак, и праздник продолжился, хотя безобразные оргии и прекратились. Король отвел Колиньи в сторону:

— Как дела с походом на Нидерланды? Вы знаете, Альба устроил там резню и приказал убить восемнадцать тысяч гугенотов.

— Увы, сир, знаю! Но благодаря великодушию короля Франции, надеюсь, мы скоро положим конец его злодействам.

— Поторопитесь, адмирал, а то ведь и в других странах могут начаться убийства протестантов.

Карл IX направился к трону, установленному в главном зале. Ему встретился поэт Ронсар, и король, казалось, очень обрадовался этой встрече. По знаку Карла Ронсар занял место слева от трона. Раскрасневшись от удовольствия, поэт рассыпался в благодарностях.

— Ронсар, — сказал Карл IX, — пока весь двор развлекается, а наш добрый адмирал думает о войне, давайте займемся стихами. Не возражаешь?

Ронсар, как известно, был совершенно глух. Он самым естественным образом ответил, намекая на предложенное ему место вблизи трона:

— Без всякого сомнения, сир, это для меня огромная честь. Никогда не забуду вашей милости…

— Послушай, — сказал король, — я тут сочинил сонет, сейчас тебе его продекламирую, а ты поправь, где надо, размер.

Но Карл не успел произнести и первую строку, как в соседнем зале, там, где проходил балет нимф, послышался странный шум и крик:

— Королева, королева умирает!

Вот что там произошло. Мы помним, что граф де Марильяк отправился на поиски Жанны д'Альбре. Он нашел ее как раз в тот момент, когда Карл, вместе с Ронсаром и Колиньи, подошел к трону. Екатерина Медичи, окруженная приближенными, также подошла к Жанне д'Альбре.

Задумчиво и строго смотрела королева Наваррская на праздник, устроенный в честь ее сына. Находившиеся поблизости придворные дамы обратили внимание, что королева то бледнела, то краснела, причем румянец был ярким, нездоровым. Но Жанна д'Альбре, казалось, не обращала никакого внимания на эти зловещие симптомы. Она все время искала взглядом сына Генриха и беспокойно следила за ним. Тут на глаза ей попался граф де Марильяк, пробивавшийся через толпу придворных, чтобы поговорить с королевой. Жанна Наваррская улыбнулась и протянула ему руку. Придворные расступились, и сиявший от переполнявшего его счастья граф уже склонился, чтобы поцеловать протянутую руку королевы.

Но внезапно королева поднесла руку ко лбу, потом к горлу, сильно побледнела, холодный пот выступил у нее на лбу. Жанна д'Альбре упала на пол.

— Королеве плохо! Воздуху! Воздуху! — закричал изменившийся в лице Марильяк.

Дамы зашумели, началась суматоха.

— Боже мой! Что с моей дорогой кузиной? — раздался нежный, полный тревоги голос.

К королеве Жанне подошла Екатерина Медичи. На лице ее было написано искреннее участие и волнение.

— Скорее! Скорее! — крикнула Екатерина. — Найдите метра Амбруаза Паре.

Два десятка придворных бросились на поиски королевского лекаря. А Екатерина вынула флакон с солями и дала его понюхать королеве Наваррской. Жанна д'Альбре пришла в себя и прошептала:

— Ничего страшного… Мне лучше… Это от жары, от волнений… А это вы, дитя мое… — проговорила она, узнав Марильяка.

— Да, мадам! — прошептал потрясенный граф. — Молю небо взять мою жизнь вместо вашей!

Появился Амбруаз Паре и склонился над королевой.

— Генриха! Генриха! Позовите моего сына! — вдруг закричала, задыхаясь, королева Наваррская. — Руки… руки горят…

Паре осмотрел руки королевы, а кто-то из придворных бросился разыскивать Генриха Беарнского. Жанна вновь потеряла сознание, и флакон с солями уже не помогал. Прибежал Генрих и понял, что его мать умирает. Он схватил за руку Паре и чуть слышно спросил:

— Правду, скажите мне правду, сударь! Потрясенный Паре ответил:

— Королева умирает.

Генрих опустился на колени и взял руку Жанны. Он зарыдал, а Марильяк, чье горе было безгранично, прислонился к колонне, чтобы не рухнуть на пол.

Из одного зала в другой, гася смех и радость, пронесся вопль:

— Королева умирает!

Прибежал Колиньи. Королеву окружили Конде, д'Андело и другие гугенотские вельможи. Все смутно чувствовали, что эта смерть — лишь первая из чреды тех несчастий, что обрушится на них в самом ближайшем будущем.

Страшная весть дошла и до Карла IX. Король побледнел и чуть не закричал, но устремленный на него взгляд королевы-матери заставил сына замолчать. Этот взгляд настойчиво и красноречиво рекомендовал Карлу не открывать рта. Король понял, опустил голову и коротко произнес:

— Все, праздник закончен!

Через двадцать минут все огни были потушены и Лувр, казалось, заснул.

В молельне тихо разговаривали Екатерина Медичи и Руджьери, сообщники, только что совершившие преступление.

— Что она говорила? — спросил астролог.

— Кричала, что все горит, особенно руки.

— Перчатки подействовали…

— Да, мой друг, твоя шкатулка — просто чудо!

— Да, чудо… Но как вам удалось вручить Жанне шкатулку, не вызвав при этом подозрений?

На следующий день в Париже распространился слух, что королева Наваррская скончалась от какой-то внезапной болезни, вроде смертельной лихорадки. Тем, кто удивлялся неожиданной смерти, отвечали, что одной еретичкой меньше стало, а грандиозные празднества, намеченные на день бракосочетания Генриха Беарнского с Маргаритой Французской, все равно состоятся.