Эпопея любви

IV. Приказ короля

Итак, Франсуа де Монморанси вновь обрел свою супругу, Жанну де Пьенн, и нашел дочь, Лоизу. Он провел вместе с ними спокойный и мирный день в скромном доме на улице Монмартр. Сердце маршала переполняла радость. Он приходил в восторг, любуясь дочерью, и говорил себе, что нет на свете девушки милее и изящнее. Франсуа верил, что Жанна поправится, что приступ безумия лишь временный. Счастье вернет ей разум и здоровье. Иногда ему казалось, что в глазах безумной жены мелькают проблески сознания. Время от времени он внимательно приглядывался к Жанне и думал:

— Она придет в себя, и как тогда я объясню ей мою вторую женитьбу? Ведь я должен был хранить ей верность, даже если считал, что она изменила мне…

И при виде Жанны, такой же прекрасной, как и прежде, почти не изменившейся со времени их встреч в лесу Маржанси, маршала охватывал трепет.

Лоиза страдала от того, что мать не могла разделить с ней радость, но верила, что к Жанне вернется разум; нужен лишь заботливый уход. Всей душой отдавалась девушка неизвестному ей до сих пор блаженству: она обрела имя, семью, отца. Отец казался Лоизе человеком необыкновенным, исполненным внутренней силы и спокойного величия. К тому же он был одним из самых могущественных сеньоров королевства. Итак, несмотря на безумие Жанны, для всех этот день был днем подлинного счастья.

Ведь главное, что Жанна здесь, что она жива. Всматриваясь в ее лицо, отец и дочь, казалось, улавливали добрые перемены в ее самочувствии. Глаза Жанны вновь заблестели, на щеках заиграл румянец. Смех женщины, потерявшей рассудок, стал тихим и счастливым.

Маршал де Монморанси познакомился с Пардальяном-старшим, которого он до этого не знал. Они обменялись крепким рукопожатием в знак глубокого взаимного уважения. История с похищением Лоизы была забыта.

Ночь прошла спокойно. Однако с наступлением утра, около дома, на улице кое-что изменилось. Появился маршал де Данвиль и с ним сорок гвардейцев короля. Они сменили отряд герцога Анжуйского, охранявший дом. С отрядом ушел и тот капитан, что позволил Пардальянам остаться в доме под поручительство Жанны де Пьенн. На пост заступил офицер королевской гвардии.

Всю ночь Данвиль провел на улице, а с рассветом среди солдат началось какое-то движение. Два десятка гвардейцев зарядили аркебузы и приготовились открыть огонь. Пардальян-старший тотчас же позвал маршала и шевалье, и они устроили военный совет.

Старый вояка не скрывал радости, глаза его задорно поблескивали:

— Раз они нас атакуют, — заявил Пардальян-отец, — нет смысла держать данное нами слово. Мы оставались в доме, поскольку не могли нарушить обещание, данное госпоже де Пьенн. Нападение дает нам право на побег. Путь открыт — бежим!

— Согласен, — сказал маршал. — Но лишь после того, как они нападут. Нарушение слова одной стороной освобождает и другую от данного слова.

— Они атакуют, будьте уверены! А ты как считаешь, шевалье?

— Думаю, господин маршал с дамами должен немедленно покинуть дом, а мы останемся и будем защищаться.

— Ишь, что придумал… — проворчал Пардальян-старший, сразу же понявший, что происходит в душе сына.

Он отвел шевалье в сторону и тихо спросил:

— Ты что, хочешь умереть?

— Да, отец!

— Тогда умрем вместе. Но все-таки, послушай старого отца…

— Слушаю, батюшка.

— Ну что же… Я готов умереть, раз уж ты, черт тебя побрал бы, не можешь жить без этой малышки Лоизы, а я не могу жить без тебя. Но почему ты так уверен, что Лоиза тебе не достанется?

— Что вы хотите сказать, отец? — воскликнул Жан, побледнев от вспыхнувшей надежды.

— Только одно: ты просил у маршала руки его дочери?

— Но это же чистое безумие!

— Согласен. Но все же, ты просил руки Лоизы?

— Вам прекрасно известно, что не просил.

— Так надо попытаться!

— Никогда! Никогда! Отказ оскорбит меня.

— Тогда я сам поговорю за тебя. Возможны два варианта. Первый — предложение будет принято, и ты окажешь Монморанси честь и войдешь в их семью. Черт побери! Твоя шпага стоит шпаги любого из рода Монморанси. Наше имя не запятнано… Второй — тебе отказывают. Вот тогда мы и отправимся в путешествие по таким краям, откуда не возвращаются. Итак, согласен ли ты ждать того момента, когда отец Лоизы даст мне определенный ответ?

— Да! — ответил шевалье. Он надеялся умереть один, не втягивая в смертельный бой отца.

Пардальян-старший повернулся к маршалу и обратился к нему с такими словами:

— Монсеньер, мы с шевалье держали военный совет и вот наше решение — вы с дамами немедленно покидаете дом, а мы остаемся здесь до начала атаки. Как только на нас нападут, мы с сыном последуем за вами.

— Без вас я не уйду, — твердо сказал Франсуа де Монморанси. — И помните, если вы откажетесь после нападения покинуть вместе с нами этот дом, вы подвергнете риску жизни двух невинных созданий.

— Значит, мы должны уйти вместе… — медленно произнес побледневший Жан.

— Ну что ж, остается только ждать, — заключил Пардальян-старший.

Ожидание оказалось недолгим. В пять утра около дома появился какой-то всадник, закутанный, несмотря на теплую погоду, в широкий плащ до самых глаз. Его сразу же заметил Пардальян-старший, не покидавший свой наблюдательный пост у чердачного окошка. Всадник сделал знак рукой, и к дверям дома подошли офицер королевской гвардии и одетый в черное судейский.

Судебный чиновник вынул из особого футляра документ и начал читать вслух, громко и четко:

— Именем короля! Сим объявляются предателями и мятежниками господа Пардальяны, отец и сын, укрывшиеся в этом доме под поручительство благородной дамы Жанны де Пьенн. Поручительство объявляется недействительным, поскольку означенная дама не знала о преступлениях, ранее совершенных вышеназванными Пардальянами. Приказываем указанным господам сдаться без каких-либо условий. Они будут препровождены в тюрьму Тампль и судимы за предательство и злоупотребление королевской милостью, а также за поджог дома и вооруженный мятеж.

Приказываем офицерам королевского дозора применить оружие и, если не будет возможности взять их живыми, взять мертвыми, а трупы для устрашения повесить.

Я, Жюль-Анри Персгрен, объявляю указанным мятежникам волю короля и предоставляю им, как последнюю милость, час на размышление.

Во исполнение приказа вручаю подписанный документ дворянину Гийому Мерсье, барону дю Тейль, лейтенанту гвардейцев короля.

Человек в черном вручил бумагу офицеру и отошел к стоявшему неподвижно всаднику, закутанному в плащ.

Час, предоставленный мятежникам на размышление, прошел быстро. Улица заполнилась народом. За спинами солдат любопытные вытягивали шеи, чтобы увидеть, как возьмут преступников: живыми или мертвыми.

Через час офицер подошел к двери и громко постучал. Удары дверного молотка гулко отдались в доме.

— Именем короля! — крикнул он.

На втором этаже распахнулось окно, и выглянул Пардальян-старший.

— Вон они! Вон они! Мятежники сдаются! — закричал кто-то в толпе.

Пардальян торжественно поприветствовал офицера, высунулся наружу и крикнул:

— Сударь, вы имеете намерение атаковать нас?

— Немедленно, если вы сейчас же не сдадитесь! — ответил офицер.

— Заметьте, вы нарушаете взятые обязательства.

— Знаю и требую сдаться без всяких условий.

— Сдаваться мне или нет, я сам разберусь. Но хотел бы еще раз напомнить вам, что вы нарушаете взятые обязательства! А теперь атакуйте, раз на то ваша воля.

С этими словами Пардальян спокойно закрыл окно.

— Именем короля! — крикнул еще раз офицер. Ответа не последовало. Офицер дал знак, и гвардейцы, как тараном, ударили в дверь тяжелой балкой. После пяти ударов дверь поддалась и разлетелась на куски. Солдаты подняли аркебузы и прицелились. Но никто из обитателей дома не показывался, и солдатам пришлось войти внутрь. Они обнаружили, что путь к лестнице на второй этаж загромождали настоящие баррикады.

— Мятежники укрепились наверху, — недовольно проворчал офицер.

Понадобилось почти два часа, чтобы освободить лестницу. Гвардейцы с великими предосторожностями проникли на второй этаж, за ними последовал закутанный в плащ человек. Все двери наверху были открыты. Гвардейцы обыскали каждую комнату, каждый уголок, но никого не обнаружили. Похоже, осажденные отступили на чердак.

Надеясь быть услышанным наверху, офицер опять кричал, предлагая сдаться и, наконец, поколебавшись, послал солдат на чердак, но ничего, кроме сена, они там не нашли.

Когда же в стене обнаружилась дверь, прикрывавшая проход в соседний дом, человек в плаще не смог сдержать крика ярости.

— Удрали! Опять они ускользнули от меня! — завопил он, в озлоблении пиная дверь ногой. Его широкий плащ упал с плеч, и солдаты с изумлением увидели, что это не кто иной, как прославленный маршал де Данвиль.

— Какие будут приказания? — спросил офицер.

— Обыскать соседний дом! — распорядился маршал. Дом обыскали — он был пуст.

Маршал, вне себя от бешенства, вышел на улицу Могильщиков, вскочил на коня и поскакал по направлению к Лувру. Прибыв во дворец, он немедленно попросил аудиенции у короля.

Беглецы в это время уже были во дворце Монморанси. Женщин разместили в комнатах, а мужчины собрались на военный совет.

— Господа, здесь вы в безопасности, — заявил Франсуа Пардальянам.

Шевалье с сомнением покачал головой.

— Поверьте мне, монсеньер, вы должны бежать. Будь вы один, я бы посоветовал иное, но сейчас…

— Вы правы, мой друг, — ответил маршал де Монморанси. — Действительно не стоит подвергать опасности мать и дочь. Сегодня же вечером мы отправимся в замок Монморанси. Вы, надеюсь, будете сопровождать нас. Никто, даже сам король, не явится туда за вами. Чтобы взять штурмом родовое гнездо Монморанси, нужна целая армия.

Итак, было решено с наступлением ночи покинуть Париж. В этот же день Пардальян-отец имел с маршалом де Монморанси очень важный разговор. Жан удалился в отведенную ему комнату; Лоиза оставалась в своих покоях с матерью, и Пардальян-старший оказался один на один с маршалом. Старый вояка храбро начал беседу, хотя сердце его трепетало.

— Как вы счастливы, монсеньер, обретя такое очаровательное дитя, — обратился Пардальян к маршалу.

— Да, сударь, счастье мое безгранично.

— Надеюсь, Господь даст ей достойного мужа! — воскликнул невинным тоном старый лис. — Но, право, не знаю, сыщется ли на свете мужчина, достойный обладать такой совершенной красотой…

— Есть один человек… — спокойно ответил маршал. — Я знаю его — таких людей мало. В нем сочетаются бесстрашие и утонченность чувств. То, что мне рассказали о нем, и то, что я видел собственными глазами, дает мне право сравнить его с великими рыцарями былых времен. Он живое воплощение одного из паладинов императора Карла Великого. И вот этому мужчине, дорогой Пардальян, я и предназначаю мою дочь.

— Простите мою дерзость, монсеньер, но портрет, что вы набросали словами, просто великолепен, и я горю желанием познакомиться с этим счастливцем. Не будет ли бестактным с моей стороны спросить, как его зовут.

— Нисколько. Я так признателен вам и вашему сыну, что готов разделить с вами все радости и все печали. Вы его увидите, сударь, ведь вы, конечно, будете на свадьбе Лоизы…

— Так как зовут ее избранника? — еще раз спросил Пардальян.

— Граф де Маржанси, — ответил маршал, внимательно взглянув на своего собеседника.

Пардальян с трудом скрыл потрясение: слова маршала ранили его в самое сердце. Он что-то неразборчиво пробормотал и, ошеломленный, убитый горем, направился в комнату к сыну.

— Я только что говорил с маршалом… — сказал он шевалье.

— И что же вы сказали ему, батюшка?

— Спросил, не собирается ли он выдать замуж Лоизу. А теперь держись, Жан. Иногда лучше прижечь рану раскаленным железом, а не смазывать ароматным бальзамом. Ты эту малышку не получишь никогда. Она предназначена какому-то графу де Маржанси.

— Вы его знаете, отец?

— Нет. Но я знаю графство Маржанси. Когда-то это было крупное владение, со всех сторон окруженное землями рода Монморанси. Потом его поделили на части и в конце концов от прежнего графства остался лишь жалкий кусок земли, который до последнего времени принадлежал де Пьеннам, да и тот захватил алчный старик коннетабль, отец нынешнего маршала. Наверно, графство восстановлено и какой-нибудь дворянчик купил эти земли, а с ними — и титул.

— Это уже не имеет значения, — спокойно ответил шевалье.

— И ты спокоен! — не выдержал Пардальян-старший. — С тобой так поступили, а ты даже не возмущен.

— А иначе и быть не могло, отец. Я оказал маршалу кое-какие незначительные услуги, и он отблагодарил меня, гостеприимно разместив в своем доме.

— Шевалье, мы сейчас же уезжаем отсюда!

— Нет, отец.

— Как это «нет»? Что тебя здесь удерживает?

— Маршал рассчитывает, что мы будем сопровождать его до замка Монморанси. И мы поедем с ним! Как только он будет в полной безопасности, в укрепленном замке, мы уедем, ввяжемся где-нибудь в хорошую драку и погибнем в бою.

— Тысяча чертей! Почему бы маршалу не вызвать графа де Маржанси? Пусть будущий зять его и сопровождает!

— Думаю, граф выедет нам навстречу, — улыбнулся шевалье. — Но до замка Лоизу провожу я! Это мое право, и я его никому не уступлю. Она обратилась за помощью ко мне и только ко мне… Никогда не забуду той минуты… я стоял у окна в гостинице «У гадалки»… Кстати, отец, надо будет туда заехать: за мной долг. У вас есть деньги, отец?

— Три тысячи ливров. Последний подарок Данвиля, правда, преподнесен он мне не вполне добровольно. Так ты хочешь расплатиться с метром Ландри?

— Да, и с госпожой Югеттой тоже.

— Стало быть, ты должен двоим?

— Да. С Ландри я должен расплатиться, а Югетту — отблагодарить. Ему-то я отдам деньгами, а вот ей… это, пожалуй, потрудней… Монета — это всего лишь монета, а вот слова, идущие от сердца, стоят большего… Постараюсь найти для нее такие слова. Ну что же, отец, пора готовиться к отъезду. Случись что в дороге — нам придется драться. Нам нужна будет не только сила, но и хитрость. Данвиль — сильный противник, а ведь по нашим следам пустится еще и стая собак помельче…

— Я знаю пару-тройку бесстрашных молодцов, которые нам пригодятся. Схожу поищу их где-нибудь в закоулках Воровского квартала.

— Идите, отец, но будьте осторожны.

Бывалый солдат молча взглянул на сына, покачал головой и удалился.

Жан отстегнул шпагу, задумчиво побродил по комнате и устроился в широком кресле, которое во дворце Монморанси называли «королевское кресло», ибо в нем когда-то сиживал сам Генрих II.

Не следует думать, что шевалье разыгрывал перед отцом комедию, представляясь юным влюбленным, который легко говорит о своей неудаче, но позволяет всем догадываться сколь велико его горе. Жан был всегда искренен даже с самим собой, а это во много раз трудней, чем ломать комедию перед другими.

Всегдашняя холодная, ироническая улыбка не сходила с его уст, он не лил слез, не вздыхал тяжело. Он умел скрывать свои чувства. Но Жан был молод и простодушен. Людские страдания трогали его сердце, и он иногда мечтал о несметных богатствах, чтобы осушить слезы тех, с кем сталкивала его судьба. Но он был так беден!

Иногда шевалье мечтал объехать весь мир, утешая обиженных и сурово наказывая обидчиков. Он всегда был строг сам к себе и начисто лишен склонности к самолюбованию. Однако Жан смутно чувствовал, что в нем таятся необычные силы. Иногда его посещали честолюбивые мысли о славе, о каком-то особом своем предназначении. Однако он здраво оценивал собственные возможности. Вспомним, как спокойно и достойно он разговаривал с королем. Монарх для подданных — существо высшее, почти священное. А Жан беседовал с Карлом IX, словно с равным, сохраняя обычную, чуть насмешливую интонацию, хотя сам, в глубине души, был удивлен, что не чувствует никакого волнения перед его Королевским Величеством. Вот и сейчас, наедине с самим собой, Жан по-прежнему оставался спокоен. Он знал, что никогда не сможет вырвать из своего сердца любовь к Лоизе, поэтому и сказал отцу, что должен выбрать смерть.

Таков был этот человек, поразивший Екатерину Медичи, а ее трудно было чем-либо удивить. Им восхищалась королева Наваррская. Жан де Пардальян выставил на смех герцога Анжуйского и подшучивал над королем Франции. Он постоянно обыгрывал Данвиля, а маршал де Монморанси оказал ему в своем дворце поистине королевский прием.

Шевалье де Пардальян был так беден, что, если бы не три тысячи экю, почерпнутых его отцом из сундуков Данвиля, сын, покинув дворец Монморанси, остался бы без гроша в кармане. Искренний и насмешливый, с нежной и чувствительной душой, сильный, как Самсон, и утонченный, как герцог Гиз, он шел по жизни, не ведая, что идет к славе. Жан не проклинал маршала де Монморанси, считая, что все идет как положено, поскольку шевалье разделял тогдашнюю точку зрения (впрочем, многие так считают и до сих пор), что нищий не может жениться на наследнице несметных богатств. Не проклинал он и Лоизу, а лишь твердил про себя с восхитительной наивностью:

— Она будет несчастна! Ведь так, как я, никто ее не полюбит. Бедная Лоиза!

Размышляя о своем положении, Жан говорил себе:

— Я не могу больше страдать. Если так будет продолжаться и дальше, через неделю я сойду с ума. Но, думаю, скоро все образуется. Ночью мы прибудем в замок Монморанси, а завтра я вернусь в Париж… Теперь посчитаем, сколько у меня врагов… Начнем с Данвиля — он неплохо владеет шпагой, потом д'Аспремон, отец о нем говорил; троица фаворитов герцога Анжуйского да еще Моревер. Итого шесть… Вызову на дуэль всех сразу… Черт побери, вшестером-то они сумеют меня прикончить. И устроят для шевалье де Пардальяна роскошные похороны…

Тут Жан почувствовал теплое прикосновение к своим коленям: верный Пипо тихонько подошел к хозяину и прижался головой к его ногам. На Жана смотрели нежные, глубокие коричневые глаза, в которых светилось почти человеческое чувство.

— А, это ты! — радостно воскликнул шевалье.

Пипо залаял в ответ, словно говоря: конечно, я! Твой друг! А ты меня забыл, не вспоминаешь совсем… Но я тебе верен… до самой смерти верен!

Шевалье понял Пипо, положил руку ему на голову и ласково заговорил с верным псом:

— Мы расстаемся, Пипо… Для меня это большое горе. Ведь я многим обязан тебе, знаешь? Если бы не ты — я бы до сих пор сидел в Бастилии… И голодали мы всегда вместе, помнишь? Ты был мне хорошим другом, никогда не унывал. Что же с тобой будет без меня?

Пипо выслушал эти слова с самым серьезным видом. Шевалье замолчал, а пес словно обдумывал сказанное хозяином. Он смотрел Жану в глаза и тихо повизгивал.

Тут дверь приоткрылась и в комнату заглянул Пардальян-старший.

— Пипо! И ты здесь, — воскликнул старый солдат. Собака вопросительно взглянула на вошедшего.

— Я иду в гостиницу «У гадалки», — заявил отец сыну. — У тебя остались долги метру Ландри?

— Я пойду с вами, отец.

— Ни в коем случае! Если на меня нападут, мне поможет Пипо. В случае чего, он будет связным. Но ты, Жан, отсюда — ни шагу.

Шевалье согласился, и Пардальян-старший удалился в компании Пипо. Отец был доволен, что пошел один, ему хотелось провести своего рода разведку. Долги хозяину гостиницы были лишь предлогом. Старый вояка хотел прежде всего удостовериться, что за заведением метра Ландри не следят.

Отец размышлял о том, как бы обеспечить безопасность сына.

— Слава Богу, в Монморанси он отправится со мной, — говорил себе Пардальян-старший. — Но как бы мне сделать так, чтобы он забыл Лоизу? Я в его годы похитил бы крошку, и все! Но я кое-что придумал… Старая военная хитрость, однако может удаться… Ну, Пипо, не грусти, попрыгай-ка!..

Пардальян вытянул руку, и пес радостно залаял, подскакивая.

Мы пока не знаем, что за уловку придумал Пардальян-старший. Последуем же за бывалым солдатом в гостиницу «У гадалки».

Сначала Пардальян-старший обошел все улицы вокруг дворца Монморанси и убедился, что все в порядке. Затем спустился к парому и переехал на другую сторону Сены. Там он прошел на улицу Сен-Дени и добрался до гостиницы «У гадалки». В кабачок Като Пардальян решил зайти позднее.

Метр Ландри уставился на входящего Пардальяна со смешанным чувством удивления, тревоги и надежды.

«Кто знает, может, на этот раз он мне и заплатит?» — мелькнуло в голове у достойного трактирщика.

— Дорогой метр Ландри, — с порога заявил Пардальян, — я пришел заплатить долги, мои собственные и сына. Мы покидаем Париж.

— Сударь, как мне жаль! — радостно воскликнул трактирщик.

— Ничего не поделаешь, дорогой Грегуар! Мы разбогатели и теперь удаляемся в провинцию, на покой.

Трактирщик даже глаза вытаращил от изумления.

— Что-то я не вижу нашу милую госпожу Югетту? — продолжал Пардальян. — У меня к ней поручение от сына.

— Жена сейчас придет. Но, сударь, окажите мне честь, пообедайте у нас в последний раз, прежде чем покинете Париж.

— Охотно, мой друг. А вы пока подготовьте счета.

— Что вы, сударь… дело терпит.

— Нет-нет, давайте рассчитаемся!

— Ну, если вы настаиваете… признаюсь, ваш счет давно готов. Вы ведь сами дважды напоминали мне об этом и дважды хотели заплатить долг, впрочем, какой там долг, так… безделица. Но всякий раз нам мешали разные печальные обстоятельства…

— Печальные для вас? — рассмеялся Пардальян.

— Да и для вас тоже не очень веселые, — ответил Ландри, из вежливости пытавшийся изобразить радостную улыбку. — Первый раз вы устроили ужасную дуэль с Ортесом. А второй раз… я уже протянул руку за деньгами, а вы вдруг кинулись на улицу.

— Помню, помню… Увидел, знаете ли, старого друга и так захотелось обнять его.

— Одним словом, заплатить вы так и не успели, — произнес печальным тоном Ландри, а Пардальян от души расхохотался.

Тем временем для гостя накрыли стол, а Пипо, вспомнив старые привычки, отправился на кухню с самым невинным видом. На морде пса было написано полное презрение ко всем земным благам, что могло бы внушить доверие к Пипо людям, не знающим о его хитрости и чревоугодии.

Пардальян расположился за столом. При виде целой батареи бутылок, выставленной на белоснежную скатерть метром Ландри, старый вояка понял, что в глазах трактирщика стал важной персоной.

— А все-таки деньги — хорошая штука! — проворчал Пардальян. — Достойный метр Ландри, предполагая, что у меня есть деньги, в кредит отпускает мне свое уважение и восхищение. А если бы я действительно был богат!..

Тут в зале появилась Югетта.

— Как всегда розовенькая, свеженькая и нежная, словно молодая редисочка, что хрустит на зубах! — приветствовал трактирщицу Пардальян-старший.

Югетта, нисколько не удивившись столь оригинальному комплименту, лишь улыбнулась и вздохнула:

— Говорят, вы нас покидаете?

— Да, моя дорогая Югетта, мы уезжаем… в дальние страны. А перед отъездом я и мой сын вспомнили, что оставляем тут неоплаченные счета…

— Ах, сударь, — пролепетал растроганный метр Ландри. — Схожу принесу счет.

— Дорогая Югетта, — продолжал Пардальян-старший, — боюсь, шевалье не удастся заехать и отдать вам долг, хотя он и собирался…

— Шевалье мне ничего не должен, — живо ответила Югетта.

— Должен, должен, черт побери! Могу передать вам его собственные слова: «Что касается прекрасной Югетты, то ей я должен не деньги, а два горячих поцелуя в благодарность за ее заботу обо мне, и еще скажите ей, что бы ни случилось, ее нежный образ навсегда останется в моих воспоминаниях!»

— Он так и сказал? — воскликнула трактирщица и покраснела.

— Слово в слово! Да я полагаю, он не сказал и половины того, что думал. А теперь пора мне отдать вам долг…

С этими словами старый солдат поднялся и от души дважды поцеловал Югетту в каждую щеку. Потом он вновь сел за стол, поднял стакан и торжественно произнес:

— За ваше здоровье, прекрасная Югетта!

— Ах, сударь, — ответила восхищенная хозяйка, — я никогда не забуду добрые слова господина шевалье. Передайте ему это, очень прошу. И еще я хотела бы отблагодарить его, сказав несколько слов…

— Говорите же, дорогая…

— Хорошо! Передайте шевалье: она его любит… — произнесла Югетта и глубоко вздохнула.

— Кто «она»? — спросил удивленный Пардальян.

— Та красавица… Лоиза… Любит, в этом я уверена. А он так несчастен…

— Югетта, вы ангел!

— Да, он был так несчастен, что я не удержалась и сказала ему. Когда он женится на Лоизе, напомните ему мои слова. Пусть не забывает, что я первая сказала ему, что он любим!

— Да вы вообще приносите счастье, дорогая Югетта, а уж особенно шевалье. Черт побери, придется расцеловать вас еще раз!

Поцеловав милую хозяйку, Пардальян-старший вернулся к своему обеду. Но все имеет конец, даже прекрасный обед. Выпив до последней капли последнюю бутылку, старый вояка с довольным видом прицепил шпагу и, положив руку на кожаный пояс, в котором хранились три тысячи экю, позаимствованные в сундуке интенданта Жиля, позвал хозяина. Сияющий метр Ландри подлетел как на крыльях и развернул перед Пардальяном свиток длиной в целый локоть. Извиняясь за угрожающие размеры счета, хозяин поспешил сказать:

— Счет, конечно, длинноват, сударь, а я ведь еще не все внес…

— Так впишите все расходы, дорогой Ландри, — любезно позволил Пардальян.

— Если уж считать точно, будет ровно три тысячи экю…

Услышав сумму, старый вояка не дрогнул и начал расстегивать пояс. Сияющая физиономия Ландри просто запылала, так он разволновался.

— Наконец-то, — замирая, прошептал трактирщик. Но внезапно яростные вопли нарушили идиллию.

— Вот он! Держи его! — и три человека, ворвавшись в зал, обнажили шпаги и бросились на Пардальяна. Раздался грохот опрокидываемых стульев; рука Пардальяна, покоившаяся на кожаном поясе, тут же оказалась на рукояти шпаги, и в воздухе блеснул клинок. С лица Ландри сползла улыбка, и появилась гримаса ужаса и отчаяния. Пардальян ударом ноги свалил стол, посыпалась на пол посуда, и госпожа Югетта убежала, в кухню. А трое обезумевших от ярости нападавших наступали.

— На этот раз не будет тебе никакого залога! — орал один.

— Никакой пощады! — вторил другой.

Это были Келюс и Можирон. Третий нападавший молчал, но наносил удары с холодной яростью. Это был Моревер. В трактир они зашли на всякий случай, зная, что оба Пардальяна долго проживали в гостинице «У гадалки». Шевалье они не нашли, но, увидев Пардальяна-старшего, не раздумывая ринулись в бой.

Пардальян, хотя и не совсем оправился от ран, полученных в сражении на Монмартрской улице, тем не менее держал оборону. Но на него наступали трое, он отбивался, как мог, однако постепенно отступал в глубь зала. Дрались молча, нападавшие твердо решили прикончить старого вояку, а потом добраться и до сына. Они берегли силы, сохраняли хладнокровие и действовали согласованно, поджидая момент, чтобы нанести смертельный удар. Пардальян отступал. К несчастью, боевой порядок врагов прикрывал выход на улицу. Пардальяна оттесняли в дальний конец зала, к открытой двери в следующую комнату, в которой, как помнят наши читатели, когда-то состоялся банкет поэтов Плеяды. Нападавшие атаковали, и вытесненный из зала поэтов Пардальян отступил в заднюю комнату трактира.

— На этот раз не ускользнет! — проговорил сквозь зубы Моревер.

«Похоже, я умру, не увидев шевалье!» — пронеслось в голове у Пардальяна-старшего.

Внезапно он увидел распахнувшуюся дверь в темный чулан, где было два входа: один — в погреб, другой — в длинный коридор, выходивший на улицу. Не успели нападавшие опомниться, как дверь в чулан захлопнулась перед ними. Но это сделал не Пардальян, успевший юркнуть в чулан. Дверь захлопнула прекрасная госпожа Югетта. Когда хозяйка увидела, что дело принимает плохой оборот, она выбежала на улицу, обогнула гостиницу и отперла заднюю дверь. А убедившись, что старый солдат успел проскочить, захлопнула дверь с другой стороны и повернула ключ.

— Вы! — воскликнул изумленный Пардальян.

— Бегите же! — прошептала хорошенькая хозяйка, толкая его к двери в конце коридора.

— Ну нет! Сначала отблагодарю вас! — и Пардальян-старший, решительно обхватив госпожу Югетту за талию, влепил ей два поцелуя в обе щеки. — Один — за меня, другой — за шевалье!

После этого он бросился в конец коридора и через мгновение уже несся по улице Сен-Дени.

А нападавшие штурмовали запертую дверь.

— От нас не уйдешь! Поймаем! — орали Можирон и Келюс. Моревер побежал искать молоток, чтобы выбить замок.

Он вернулся в главный зал, где наткнулся на совершенно спокойную Югетту.

— Молоток! Мне нужен молоток! — закричал Моревер.

— Зачем же ломать? — улыбнулась Югетта. — Да я вам дверь ключом открою.

— Мы вас отблагодарим, — заметил Моревер.

Дверь открыли, но, увидев длинный коридор, трое убийц поняли, что старый лис ускользнул и на этот раз. Они бросились на улицу, но было поздно! Пардальян успел скрыться. Он кинулся в сторону Воровского квартала, но вовсе не для того, чтобы спрятаться — там он рассчитывал найти помощников, готовых сопровождать маршала де Монморанси при его отъезде из Парижа.

На улице Пардальяна догнал Пипо. Верный своим привычкам пес зажал в зубах колбасу, которую он в суматохе уволок из гостиницы «У гадалки».

После того как три драчливых гостя покинули гостиницу, Югетта вернулась в кухню, где и обнаружила своего мужа, кипевшего от возмущения.

— Господи Боже мой! — вопил метр Ландри. — Надеюсь, господин де Пардальян больше не явится сюда, чтобы заплатить долги!

— Да отчего же? — мечтательно улыбнулась хозяйка. — Пусть придет, заплатит, не так уж мы богаты, чтобы бросать деньги на ветер.

— Ну уж нет! — возмутился метр Ландри. — Каждый раз, стоит ему протянуть руку к кошельку, начинается драка и битье посуды в нашем заведении.

— Ну припишите это к его счету, — посоветовала Югетта. Метр Ландри тяжко вздохнул, присел к столу и приписал к длиннющему счету еще несколько строк:

— Далее: полный обед с вином — два экю и пять су; далее: бутылка старого бургундского — три экю; две бутылки сомюрского вина — два экю; разбитая посуда — двадцать ливров; колбаса, утащенная псом шевалье де Пардальяна, — пятнадцать су четыре денье.

— Давай уберу счет, — сказала Югетта, заглядывая через плечо мужа.

Ландри вручил счет жене и вернулся на кухню в состоянии самой черной меланхолии. А Югетта ниже общей суммы долга приписала на счете:

Она подвела черту и убрала счет в шкафчик в своей комнате.

Часов в шесть вечера Пардальян-старший возвратился во дворец Монморанси. Он довольно долго бродил по Воровскому кварталу, вел таинственные переговоры с некими мрачными личностями, которыми кишмя кишели эти подозрительные улицы. Во дворец он вернулся довольный, улыбался в усы и бормотал:

— Посмотрим, посмотрим, что из этой встречи получится… На какую встречу намекал старый вояка? Вспомним, читатель, прежде чем уйти из дворца Монморанси, Пардальян-старший зашел к сыну и объявил, что отправляется в Воровской квартал. Он попрощался, но через какое-то время вернулся в комнату шевалье, якобы за тем, чтобы взять на прогулку Пипо. Но дело в том, что, расставшись с Жаном в первый раз, Пардальян-старший отправился бродить по дворцу и встретил Лоизу.

— А я вас искал, — воскликнул Пардальян-старший. — Хотел попрощаться.

— Попрощаться! — эхом отозвалась Лоиза и побледнела.

— Да, мы с сыном уезжаем.

И старый лис начал словоохотливо повествовать о том, что сына, похоже, подтачивает какая-то неизлечимая болезнь, при этом Пардальян-отец незаметно вел Лоизу к дверям комнаты шевалье. Взволнованная девушка машинально следовала за ним: она была поражена известием о неожиданном отъезде, сердце ее сжалось от тоски. Пардальян-старший открыл дверь в комнату сына, и Лоиза услышала, как Жан разговаривал с Пипо. Отец окликнул собаку и отошел, оставив дверь открытой, а Лоиза так и осталась неподвижно стоять на пороге… Что чувствовала она в этот момент? Что происходило в душе девушки? Как бы там ни было, Лоиза вошла в комнату и, смотря прямо в глаза удивленному шевалье, спросила:

— Вы уезжаете? Почему?

Жан растерялся и разволновался, пожалуй, еще больше, чем Лоиза.

— Кто вам это сказал? — в замешательстве спросил он.

— Сначала ваш отец, а потом вы сами… Простите, сударь, я услышала случайно, сама того не желая… Вы сказали, что хотите уехать туда, откуда не возвращаются… что собаку вашу туда взять не сможете… еще вы сказали, что уезжаете, потому что у вас горе… Ах, сударь, что же это за страна, откуда не возвращаются?

— Не надо, мадемуазель…

— И куда же это вы не можете взять бедного Пипо… и что за горе у вас?

Она говорила, словно во сне, сама пораженная собственной отвагой. Она вся трепетала, и слезинки застыли на длинных ресницах. Шевалье смотрел на Лоизу с восхищением и острой болью в душе.

— Право, я просто так сказал, что у меня горе…

— Вам плохо в этом доме! — воскликнула Лоиза, не в силах сдержать затаенные порывы души.

Шевалье прикрыл глаза, сложил в молитвенном жесте ладони и произнес замирающим от страсти голосом:

— В этом доме… здесь для меня — рай!

Лоиза чуть слышно вскрикнула, душа и сердце ее прозрели, она все поняла и тихо прошептала:

— Вы не хотите уезжать… вы хотите умереть!

— Да, это правда.

— Но почему? Почему же?

— Я люблю вас.

— Вы меня любите?

— Да!

— И хотите умереть?

— Да!

— Значит, вы хотите, чтобы и я умерла?..

Она спрашивала очень тихо, голос ее срывался и замирал, и так же тихо отвечал ей шевалье. Охваченные волнением, они едва отдавали себе отчет в том, что говорили. Но в каждом слове, в каждом жесте звучала музыка любви. Они не могли скрывать своих чувств. Лоиза говорила с шевалье второй или третий раз в жизни, но не задумываясь призналась в своей любви. Ей и в голову не приходило, что подобное чувство надо скрывать или стыдиться его. Лоиза, воплощение скромности, в этот миг и не думала о скромности и сдержанности. Сорвавшееся с ее уст признание было выражением высшей искренности, она сказала только то, что действительно думала. Умрет шевалье, умрет и она! Это было для нее совершенно ясно и непреложно, ничего другого и быть не могло: никаких сомнений, никаких вопросов. Лоиза не знала, можно ли ее чувство назвать любовью. Она понимала только одно: ее собственная жизнь как бы растворилась в жизни шевалье, ее душа соединилась с душой этого человека. Уедет он, уедет и она; умрет он, умрет и она. Ничто в мире больше не сможет их разлучить.

— Вы хотите, чтобы и я умерла? — спросила Лоиза.

Ее голубые, ясные, словно небесная лазурь, глаза смотрели на шевалье де Пардальяна. И Жан дрогнул. Он забыл, что маршал предназначает Лоизу какому-то графу де Маржанси, который неминуемо разлучит их. Потрясенный и изумленный шевалье прошептал:

— Неужели это не сон!

Лоиза медленно опустила глаза и произнесла:

— Если вы умрете, умру и я, ведь я люблю вас…

Они стояли рядом, однако не касались друг друга. Молодой человек ясно чувствовал, что стоит ему взять Лоизу за руку, как она упадет без чувств. И тогда он сказал очень просто (ведь в простоте и кроется истинное величие):

— Лоиза, я живу, потому что вы любите меня… Мне казалось невероятным, что вы можете полюбить меня… Я бы счел себя безумным, питай я хоть малейшую надежду на то, что ваш взгляд остановится на мне… Но это произошло… Лоиза, не знаю, счастлив я или нет… Надо мной словно разверзлись небеса… Вы возвратили меня к жизни, Лоиза!

— Я вас люблю!

— Да, я знаю и всегда знал. Знал, что явился в этот мир, чтобы встретить вас и только вас.

Внезапно шевалье замолчал. Душа его наполнилась волнением и трепетом. Оба поняли, что любые слова излишни. Лоиза медленно, не отрывая взора от взгляда Жана, отступила к двери и исчезла, словно прекрасное видение. А он застыл на месте, словно громом пораженный.

Шевалье де Пардальян внешне всегда казался человеком холодным, но на самом деле был страстной натурой. Вот и сейчас он испытал величайшее потрясение: его захлестнуло ощущение безбрежного, нечеловеческого счастья. Он подошел к окну и радостным взглядом охватил Париж. Он не проронил ни слова, но все в душе его пело:

— Теперь я властелин мира! Что мне король Карл, Монморанси и Данвиль, все богатства и могущество королевства! Я богаче и могущественнее всех! О, Лоиза, Лоиза!..

Итак, в шесть вечера Пардальян-старший вернулся во дворец Монморанси. Он застал сына беседующим с маршалом де Монморанси. Жан был уже в полном вооружении. Во дворе стояла карета, окна которой надежно прикрывались шторками. Старый солдат с интересом взглянул на шевалье, но тот, как всегда, выглядел спокойным и холодным.

«Похоже, так ничего и не произошло, — подумал отец. — К счастью, я могу передать ему слова нашей милой Югетты».

Пардальян отозвал сына в сторону и сообщил, что десятка два головорезов уже собрались у дворца и будут тайно сопровождать маршала, так что тот ни о чем и не догадается.

Маршал де Монморанси дал сигнал к отъезду. Чтобы не привлекать внимания любопытных и сбить с толку шпионов, было решено выехать из Парижа через ворота Сент-Антуан, затем повернуть налево и выбраться на дорогу в Монморанси. Лоиза и ее мать заняли места в карете, шторы опустили, дверцы заперли. Маршал верхом ехал справа от кареты, шевалье — слева. Пардальян-старший возглавлял движение, а за каретой следовала дюжина всадников из окружения маршала.

Тяжелые кареты нередко ездили в то время по Парижу в сопровождении подобных эскортов, поэтому никто не обратил особого внимания на отъезжающих. К семи вечера они доехали до ворот Сент-Антуан.

Но тут их остановили.

— Проезд закрыт! — заявил офицер, командовавший стражей.

— Что случилось? — спросил побледневший Франсуа де Монморанси.

Начальник стражи тотчас же узнал маршала:

— Извините, монсеньер, видите, ворота закрыты и мост поднят.

Маршал выглянул и убедился, что мост действительно поднят.

— Бог с ними, с этими воротами, но другие-то, конечно, открыты…

— Монсеньер, закрыты все ворота Парижа.

— А когда их откроют? Завтра?

— Ни завтра, ни в последующие дни…

— Но это же самоуправство! — воскликнул маршал. В голосе его звучало беспокойство.

— Приказ короля, монсеньер.

— Значит, никто не может ни въехать в Париж, ни выехать из города?

— Не совсем так, монсеньер. Въезд не запрещен никому, а для выезда нужно иметь разрешение от парижского прево. Он живет в двух шагах от Бастилии и, если монсеньер пожелает…

— Не стоит… — произнес маршал и приказал повернуть назад.

«Приказ короля… — размышлял Франсуа де Монморанси. — Но против кого направлен этот приказ? Против меня? Что за этим кроется?»

Он вспомнил, что в Париж вместе с Жанной д'Альбре, Генрихом Беарнским и адмиралом Колиньи прибыло много гугенотов, и решил, что все эти меры были приняты в связи с приездом в столицу гугенотов.

Итак, карета двинулась обратно, к дворцу Монморанси. Пардальян-старший спешился и отдал поводья своего коня одному из слуг. Старому солдату очень не понравился этот королевский приказ, и он решил сам во всем разобраться, побеседовав с офицером. Минут пять Пардальян-старший крутился вокруг ворот и никак не мог придумать, какую бы рассказать басню офицеру и заставить того разговориться.

Вдруг Пардальян увидел, что один из солдат покинул пост и направился по улице Сент-Антуан. Бывалый воин тут же последовал за ним, решив, что с солдатом будет проще договориться. Догнав его, Пардальян вступил в разговор:

— Что-то жарко сегодня, — начал он. — Бутылочка вина похолодней не помешала бы…

— Никак не помешала бы, сударь, — ответил солдат.

— Может, выпьете со мной за здоровье короля?

— Право слово, я бы с удовольствием…

— Может, зайдем в этот подвальчик?

— Только не сейчас.

— Так почему же не сейчас, раз выпить хочется?

— Я должен выполнить важное поручение.

— А что это за поручение?

Солдат начал с недоверием посматривать на человека, уж очень интересовавшегося чужими делами. Но Пардальян успел заметить уголок письма, заложенного за отворот куртки.

— А что это, сударь, вам до моего поручения?

— Да ничего, но если вам надо куда-нибудь далеко…

— Путь неблизкий, иду к Тамплю.

Пардальян продолжал шагать рядом, обдумывая то, что пришло ему в голову.

— Знаю, приятель, — неожиданно заявил он солдату, — вы несете письмо во дворец Месм.

— А вам откуда известно? — удивился солдат.

— Так вон же кончик торчит из-за отворота, осторожно, так и потерять его недолго.

С этими словами Пардальян выхватил из-за пазухи у солдата письмо и успел прочесть адрес: Монсеньеру маршалу де Данвилю, в собственный дворец. Пардальян моментально огляделся и оценил обстановку: на улице Сент-Антуан было полно прохожих, а шагах в двадцати виднелась компания стражников на лошадях. Никакой возможности удрать с письмом… Пришлось вернуть послание солдату, однако Пардальян заметил, что письмо плохо запечатано, видно, отправитель торопился. Старый вояка решил не отставать от солдата, которому уже хотелось отделаться от назойливого прохожего.

— Простите, сударь, я очень спешу, — сказал солдат, ускорив шаг.

Но от Пардальяна не так-то просто было избавиться: солдат побежал, а он бросился за ним вслед.

— Приятель, — крикнул Пардальян, — хочешь заработать сотню ливров?

— Нет! — ответил солдат и пустился еще быстрей.

— Тысячу ливров! — настаивал Пардальян. Солдат застыл как вкопанный и стал багровым.

— Что вам от меня нужно? — с отчаянием в голосе спросил он.

— Я дам вам тысячу ливров золотом, если вы разрешите прочесть письмо.

— Да меня повесят за это!

— Стало быть, письмо очень важное… Две тысячи ливров! Солдат заколебался, а Пардальян продолжал:

— Зайдем в ближайший кабачок, я поставлю бутылочку и, пока вы будете пить, распечатаю и прочитаю письмо.

— Нет, — отказался солдат. — Офицер сказал, что меня повесят, если я потеряю письмо.

— Вот болван безмозглый! Никто твое письмо терять не собирается. Три тысячи ливров!

Пардальян решительно схватил солдата за руку и втащил в кабачок. У бедняги на лбу выступили крупные капли пота, он то бледнел, то краснел.

— А не обманете? — умоляюще спросил солдат, когда они уселись за стол.

Пардальян молча отстегнул свой кожаный пояс и положил его на стол перед солдатом:

— Считай!

Солдат был ошеломлен: за всю свою жизнь он никогда не видел столько золота. Целое состояние лежало перед ним. Он швырнул Пардальяну письмо и, не считая, стал лихорадочно набивать карманы золотом. Потом вскочил, бросился к двери и исчез, не попрощавшись. Пардальян пожал плечами и спокойно вскрыл письмо. Вот что он прочел:

«Монсеньер, к воротам Сент-Антуан подъехала закрытая карета и человек десять всадников. Среди сопровождавших был маршал де Монморанси. Он был весьма расстроен тем, что не смог выехать. Полагаю, что с ним были те самые два авантюриста, о которых вы говорили. Я приказал проследить за каретой, думаю, она вернулась во дворец Монморанси. Смею надеяться, что вы сожжете записку после прочтения и не забудете того, кто предупредил вас».

— Ну вот, — пробормотал Пардальян, — теперь понятно, что означает приказ короля закрыть все ворота Парижа.

И Пардальян отправился во дворец Монморанси.

В этот вечер к маршалу де Данвилю пришли сообщения от стражи всех парижских ворот. Во всех бумагах стояло: «Ничего нового» или «Маршал де Монморанси не пытался выехать из Парижа», или «Указанные лица не появлялись». Лишь пост у ворот Сент-Антуан не прислал донесения.

Итак, маршал де Монморанси, Лоиза, Жанна де Пьенн и оба Пардальяна оказались пленниками в Париже. Данвиль, дожидаясь момента убрать Карла IX, пользовался доверием молодого короля и злоупотреблял этим. На три месяца на него была возложена обязанность надзирать за воротами Парижа. Ему не стоило большого труда убедить короля, что в нынешних условиях лучше тщательно следить за всеми, кто въезжает и выезжает из Парижа.

Во дворце Монморанси жизнь текла как обычно. Было решено, что лучше отсидеться во дворце и не предпринимать отчаянных попыток вырваться из города. В конце концов ворота Парижа когда-нибудь откроют и тогда можно будет спокойно покинуть столицу.

Так прошли две недели. Шевалье и Пардальян-старший почти каждый день выходили из дворца, чтобы узнать новости. Они делали все возможное, чтобы выйти и вернуться незамеченными. Однажды вечером Пардальян-старший возвращался во дворец один и обнаружил в привратницкой знакомую фигуру: это был Жилло, достойный племянник интенданта маршала де Данвиля господина Жиля.

— Ты зачем явился? — прорычал старый солдат.

— Господин офицер, я пришел… сейчас объясню…

— Высматриваешь? Вынюхиваешь, подонок?

— Да послушайте же, ради Бога! — лепетал Жилло.

— И слушать не желаю! Я же тебе обещал — явишься, отрежу оба уха!

Тут Жилло выпрямился и голосом, в котором звучало оскорбленное достоинство, произнес:

— Хотел бы я посмотреть, как вы сможете выполнить ваше обещание!

Жилло стащил колпак, надвинутый низко на глаза, и ошеломленный Пардальян увидел, что ушей у него не было!

— Видите, сударь, вы не сможете отрезать то, что уже отрезано…

— Да кто это тебя так отделал?

— Дядюшка, собственными руками! Когда монсеньер де Данвиль узнал, что я выдал его тайну, опасаясь, что вы отрежете мне уши, он сказал дяде: «Прекрасно! Отрежьте ему уши сами!» И мой дядя (я и подумать не мог, что он способен на такое преступление!) исполнил жестокий приказ. Я потерял сознание, и меня выбросили вон из дворца. Меня подобрала одна сердобольная женщина, вылечила, выходила. А теперь, сударь, я хочу отомстить и отдаю себя в полное ваше распоряжение!

«Вот так дела!» — подумал Пардальян-старший.

— Поймите, сударь, — продолжал Жилло, — я могу быть полезнее, чем вы думаете. Вы не пожалеете, тем более, что я многого не прошу…

— Чего же тебе надо?

— Помогите отомстить монсеньеру де Данвилю и дяде: один приказал отрезать мне уши, а второй выполнил этот приказ.

«Он, конечно, скотина, но намерения у него благородные. Как знать, может, такой нам и пригодится», — подумал Пардальян-старший, а вслух сказал:

— Договорились! Беру тебя на службу!

Глаза Жилло злорадно блеснули, но этот блеск Пардальян не заметил, иначе бы старый солдат что-то заподозрил. Он лишь знаком приказал Жилло следовать за ним и прошел во дворец.

Жилло двинулся за Пардальяном, прошептав:

— Думаю, мой дядюшка Жиль был бы доволен мной!