Эпопея любви

XLV. Последний привал

Было уже часов семь вечера. Солнце садилось, и его косые лучи окрашивали в пурпурный цвет клубы дыма, что тяжело стлались над парижскими улицами. На перекрестках, на площадях и в домах по-прежнему убивали.

Шевалье де Пардальян мчался на неоседланной лошади со шпагой в руках: он ничего не видел и не слышал, не замечал творившихся вокруг ужасов. Он хотел только одного: как можно скорей добраться до городских ворот. Выбраться из этого ада!.. Каким образом? Этого он и сам пока не знал…

В красном тумане, словно тени кошмарных видений, мелькали у него перед глазами окровавленные озверевшие толпы, огни и дым пожарищ, дергающиеся в агонии жертвы…

Внезапно он остановился… Где они оказались? У городских ворот! Перед воротами — двадцать солдат с аркебузами и офицер.

Пардальян спрыгнул с коня и кинулся к офицеру:

— Откройте!

— Проезда нет!

Из кареты выскочила Лоиза, передала офицеру развернутый лист бумаги и вновь прыгнула в экипаж.

Изумленный офицер взглянул на Пардальяна и крикнул:

— Открыть ворота! Служба короля!

— Служба короля! — усмехнулся в карете старый солдат, на миг приподнялся и вновь упал на подушки. И странная улыбка мелькнула на губах Пардальяна-старшего.

— Служба короля? — в недоумении повторил шевалье.

Он ничего не понимал. Ему казалось, что это сон, сказочный сон, который начался появлением Като в адской камере тюрьмы, а завершился взрывом дворца Монморанси.

Но ворота распахнулись наяву! Опустился подъемный мост! Шевалье взлетел на коня и промчался по мосту. За ним покатилась карета. И вот уже мост поднимается позади кареты… И вот они уже покинули Париж!..

Не успели солдаты поднять мост и закрыть ворота, как перед постом появилась дюжина всадников. Лошади их были в пене, бока изодраны шпорами, а лица людей искажены ненавистью, досадой и отчаянием…

Данвиль и Моревер подъехали к воротам! Они мчались во весь опор, в двух шагах от городской стены под Данвилем пала лошадь. В один голос маршал и наемный убийца закричали:

— Откройте! Откройте! Это еретики!

— Служба короля! — ответил офицер. — У меня приказ!

— Откройте! — настаивал Данвиль. — Откройте, а не то…

— Стража! — скомандовал офицер. — Оружие к бою! Данвилю пришлось отступить… Но Моревер протянул стражу ворот какую-то бумагу со словами:

— Служба королевы! Откройте, сударь!

— Вы можете проехать, но только один! Остальные — назад!

Моревер промчался через ворота. Данвиль же, угрожая кулаком небу, разразился страшными проклятиями.

Моревер не солгал: его действительно послала королева Екатерина Медичи. Перевернув весь Париж в поисках Пардальянов, наемный убийца отправился в Лувр. Его ввели в королевскую молельню, и он застал Екатерину на коленях перед массивным распятием.

— Видите, — сказала королева, вставая, — я молюсь за всех, кто умирает сейчас в Париже.

— Вы и за него молитесь, мадам? — спросил Моревер и решительным жестом положил на стол голову Колиньи.

Екатерина даже не вздрогнула, а задала лишь один вопрос:

— Где Бем?

— Убит!

— Моревер, отвезете эту голову в Рим и расскажете, что мы сделали в Париже.

— Еду немедленно!

— Вот вам пропуск. Вот золото. Торопитесь, летите, не теряйте ни минуты… И еще возьмите это…

Екатерина протянула Мореверу маленький кинжал. Наемный убийца покачал головой и показал на свой широкий клинок:

— У меня есть оружие!

— Возьмите, — настаивала королева. — Этот кинжал не щадит никогда! Слышите, никогда!

Моревер вздрогнул и схватил оружие… Он догадался, что кинжал — из лаборатории Руджьери, гениального составителя ядов.

И он умчался… Моревер отправился в Рим, приторочив к седлу голову Колиньи. Наемный убийца ехал в Рим за славой и богатством и мечтал когда-нибудь вернуться во Францию, чтобы поразить Пардальяна кинжалом, который не щадит никогда… Он пересек Сену, а когда повернул к воротам пригорода Гренель, увидел в беспорядке отступавших солдат. Моревер узнал людей Данвиля.

Данвиль! Монморанси! Пардальян!

Три имени молнией сверкнули в мозгу Моревера. Он бросился ко дворцу Монморанси. Взбешенный от собственной беспомощности, наемный убийца наблюдал за взрывом и пожаром, видел, как шевалье де Пардальян прорвался сквозь пекло и, как Эней Анхиза, вынес своего отца…

Моревер собрал несколько всадников, привел в чувство растерявшегося Данвиля. Они обыскали пожарище, обнаружили след кареты в саду и кинулись в погоню.

Мореверу удалось выехать через те же ворота, что и Пардальянам. Никто не заметил, что вслед за Моревером в открытые ворота проскользнул еще один персонаж, которого солдаты задерживать не стали. Подумаешь, собака!..

Пипо!.. Пипо, верный друг шевалье де Пардальяна, неотступно шел по следу хозяина и теперь бросился догонять… Выехав за ворота, Моревер на миг остановился. Куда же они поехали? В какую сторону? Он их найдет! Под землей откопает! А что это за собака рванулась по дороге? Моревер узнал пса шевалье де Пардальяна… Собака принюхивалась к дороге, ища след… Наконец Пипо нашел и стрелой помчался вперед… А Моревер, пришпорив лошадь, последовал за Пипо.

Выехав из Парижа, Пардальян поехал прямо. Карета следовала за ним. Они пересекли поле и поднялись на холм, проехали по равнине, потом пошли холмы, покрытые каштановыми и буковыми рощами, дальше поля, где колосилась пшеница.

Когда они поднялись на очередной холм, шевалье остановил коня и спешился. Монморанси также остановил карету.

Где они оказались?.. На одном из холмов Монмартра. Солнце на горизонте опускалось в океан багровых туч. У их ног лежал Париж!..

Спрыгнув с лошади и убедившись, что погони за ними нет, шевалье де Пардальян, кинулся к карете и распахнул дверцы. Лоиза спрыгнула на землю. Ко всему равнодушная Жанна де Пьенн осталась сидеть в экипаже. Жан поднял отца на руки и очень осторожно опустил на траву. Еще раз осмотрел раны отца и убедился, что особенно пострадали ноги. Сын склонился над отцом, не отрывая взгляда от дорогого лица, изуродованного шрамами, покрытого синяками и ожогами.

Старик улыбнулся сыну, потом глубоко вздохнул и закрыл глаза. Сознание снова покинуло его…

— Воды! Надо воды! — в растерянности прошептал Жан.

Воды? Совсем рядом шумит ручеек. Услышав бормотанье ручья, шевалье поднялся и хотел отправиться за водой. Внезапно из кустов выскочил человек…

Моревер!..

Моревер последовал за Пипо, который уже взбежал на холм и теперь носился вокруг, подскакивая и виляя хвостом, всеми способами выражая свою безграничную радость.

Наемный убийца спрыгнул с коня сразу же, как только заметил остановившуюся карету. Он привязал лошадь в буковой рощице и ползком приблизился к беглецам. Моревер видел, как Жан вынул из кареты раненого и опустил на траву. Он видел, как шевалье склонился над отцом, и решил, что наступил подходящий момент… Пока Пардальян не выпрямился, Моревер мог ударить его кинжалом королевы. И Моревер рванулся.

— Умри же! — крикнул он. — Вот тебе за тот удар хлыста!

Душераздирающе закричала женщина… Взметнулся кинжал… Но опустить кинжал убийца не успел. Лоиза бросилась вперед и предназначенный шевалье удар достался ей. Девушка упала на руки Жана.

Моревер отпрыгнул назад и со всех ног кинулся к своему коню…

Пардальян опустил Лоизу на траву и, взревев от боли, понесся по склону холма. Но Моревер уже успел вскочить на лошадь. Он пустил коня вскачь и, обернувшись, крикнул:

— До свидания! Придет и твоя очередь!

Слова его ветер отнес в сторону, и шевалье их не слышал. С замиранием сердца Жан повернулся к Лоизе и Монморанси. Он боялся взглянуть на девушку и лишь прошептал:

— Умерла? Умерла?

— Нет, нет! — радостно закричал Монморанси. — Ничего страшного, шевалье! Чуть-чуть оцарапана грудь!

Жан увидел, что Лоиза поднялась и улыбнулась ему. Шевалье неверным шагом подошел к девушке, которая с улыбкой протянула ему руки, и взглянул. Действительно, Лоизу чуть задел кончик кинжала. Видимо, она успела оттолкнуть руку убийцы…

Шевалье оставил девушку на попечении отца Монморанси. Взглянул на своего отца и забыл обо всем на свете: о Лоизе, о только что пережитом потрясении. Волна страдания захлестнула его. Что же произошло?

Жан понял, что господин де Пардальян умирает!

За те несколько секунд, что прошли с момента нападения Моревера, лицо старого солдата, лик титана и борца, изменилось до неузнаваемости. Бывалый вояка, объехавший все дороги Франции, утратил обычное жизнерадостное и лукавое выражение глаз. Черты его заострились, щеки запали, тонкий профиль словно окостенел…

— Господи! Господи! — застонал шевалье. — Он умирает…

Привыкший побеждать отчаяние, Жан удержал слезы, более того, он смог улыбнуться. Мягко и нежно поднял сын раненого отца и отнес к ручью.

— Как вы, батюшка?.. Ноги… Ну ничего, устроим вас в деревенском доме… полечитесь…

Жан героически улыбнулся; голос его не дрожал и движения были уверенны. Он намочил в ручье платок и омыл почерневшее от пороха лицо отца. Но рука его остановилась: смыв следы пороха, он увидел, что лицо обрело бледность покойника.

Пипо лежал у ручья и тихо выл, помахивая хвостом. Пес лизал руки раненого, бедные обгоревшие руки, изрезанные глубокими шрамами.

Холодная дрожь начала трясти шевалье; ему показалось, что земля уходит у него из-под ног…

Старик приподнял голову, осторожно погладил собаку, не сводившую с него карих глубоких, по-человечески печальных глаз.

— Ты все понял? — прошептал господин де Пардальян. — Прощаешься со мной? Шевалье, где маршал?.. и Лоиза, Лоизон?

— Я здесь, сударь, — Франсуа де Монморанси склонился над умирающим.

— И я здесь, отец, — сказала Лоиза, опускаясь на колени. Шевалье подавил подступившее к горлу рыдание.

— Маршал, — продолжал раненый. — Вы пожените наших детей?.. Скажите, тогда я уйду… спокойно…

— Клянусь! — торжественно произнес маршал.

— Хорошо… везет тебе, шевалье… но, маршал, вы говорили о каком-то графе де Маржанси?..

— Которому я предназначаю дочь, поскольку более достойного человека я не знаю…

— А с ним что же?

— Вот он! — сказал Монморанси, указывая на шевалье. — Мне принадлежит графство Маржанси, и я его отдаю шевалье де Пардальяну… Это приданое Лоизы.

Старый солдат слабо улыбнулся и прошептал:

— Дай руку, шевалье!

Шевалье упал на колени, схватил руку отца, приник к ней губами и разразился рыданиями.

— Ты плачешь… дитя… Вот ты и граф де Маржанси!.. Будь же счастлив!.. И ты тоже, дочка! Перед смертью я вижу ваши прекрасные лица… о лучшем я и не мечтал…

— Ты не умрешь! — прошептал Жан.

— Это мой последний привал… а там последнее путешествие, прекрасное путешествие, шевалье… навстречу вечному покою… Ты не хочешь, чтобы я умирал?.. Прощайте, маршал, прощай, Лоиза… Лоизон… Лоизетта… Благословляю тебя, малышка… прощай, шевалье… Руки старого солдата похолодели… Господин де Пардальян на мгновение закрыл глаза, потом снова открыл их, бросил взгляд вокруг и произнес:

— Шевалье… я хотел бы покоиться здесь… место прекрасное… около родника… под этим огромным буком… Я объехал столько городов, видел столько гостиниц… пусть это будет мой последний приют.

Шевалье застонал. Отец услышал стон сына. Странная улыбка промелькнула на его посиневших губах. Он, кажется, даже усмехнулся и сказал:

— Кстати, насчет гостиниц… шевалье, не забудь заплатить наш долг… долг госпоже Югетте…

А потом он поднял глаза к ясному небу, где одна за одной зажигались первые вечерние звезды, бледные и прекрасные. Одна рука старого Пардальяна лежала в ладони Жана, другую держала Лоиза. Он что-то произнес в последнем вздохе, и взгляд его устремился к звезде, что улыбалась ему с безграничного небосвода. Легкая дрожь прошла по его телу, и он замер. Застыла на губах улыбка, а открытые глаза все смотрели и смотрели в сумеречное небо, на котором оживали бледные в вечернем свете созвездия…

Господин де Пардальян, которого наш великий национальный историк Анри Мартен, столь сдержанный в оценках, назвал героическим Пардальяном… старый солдат скончался.[9]

Шевалье де Пардальян очнулся к полуночи. Маршал поддерживал его плечи, плачущая Лоиза — голову, Пипо жалобно жался к его ногам.

— Сын мой, — произнес маршал, — будьте мужественны до конца… Подумайте о вашей невесте… Пока мы не приехали в Монморанси, ей угрожает опасность.

— Боже! — простонал молодой человек. — Я потерял часть самого себя…

Он упал на колени у тела отца и, закрыв лицо ладонями, начал молиться и плакать… Так прошел час… Когда шевалье очнулся, он увидел крестьян из ближайшей деревушки с факелами и лопатами. Их привел маршал.

Жан приложился губами к холодному лбу отца в последнем поцелуе и встал. Крестьяне начали рыть могилу под высоким буком. Но шевалье остановил их, взял сам лопату и принялся собственными руками рыть могилу отцу. Крупные слезы бежали по его щекам, а он все рыл и рыл… рыл последний приют для старого скитальца…

Один из крестьян держал над ним факел, остальные, обнажив головы, молча смотрели… А над этой трагической сценой величественно и равнодушно раскинулся звездный небосвод. Внизу же, за полями, раскинувшимися у подножия холма, бурлил, словно огромный котел, Париж, и, казалось, все колокола звонили отходную по героическому Пардальяну…

К двум часам ночи могила была готова. Шевалье больше не плакал, но смертельная бледность заливала его лицо. Он взял на руки отца и опустил тело в могилу. Рядом он положил обломок шпаги, с которой старый воин никогда не расставался. Потом он осторожно закрыл тело плащом, поднялся из могилы и начал засыпать ее… Через полчаса все было кончено…

Маршал и крестьяне подошли к могиле и низко поклонились. Лоиза и шевалье, взявшись за руки, опустились на колени…

Лоиза хотела сказать что-то приятное тому, кто покоился в могиле, и, наивная в своей доверчивости, произнесла:

— Отец! Клянусь всегда любить того, кого так любили вы!

Они поднялись с колен. Лоиза сделала из двух ветвей крест и поставила его в свежую могилу. Потом девушка села в карету, маршал — за кучера, а Пардальян вскочил в седло. Они продолжили свой путь.

С восходом солнца они прибыли в родовое гнездо Монморанси.

Через день крестьяне заменили на могиле крест из веток большим деревянным крестом, а потом скромный крестьянский крест сменило огромное распятие. Потому это место и прозвали Монмартрское Распятие.

Память об этих событиях дошла и до наших дней. И еще сегодня маленькая площадь, расположенная на том месте, где старый солдат обрел вечный покой, называется площадью Монмартрского Распятия…