Это наш ребенок!

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Слейд Гарретт вытянулся, насколько это было возможно в тесном салоне спортивной машины, и в который раз посмотрел на больничное здание из стекла и бетона, возвышавшееся в конце автостоянки. В глаза брызнули радуги солнечного света, отраженного бесчисленными окнами восьмиэтажной больницы.

Слейд сощурился, но не вышел из машины. И не уехал.

Машинально он провел рукой по непривычно гладкому лицу. Впервые за два с лишним месяца он побрился. И ему недоставало бороды. Там, где он провел последние месяцы, не обязательно было заботиться о внешнем виде. Он и не заботился. Но перед трансатлантическим перелетом, в конце концов приведшим его сюда, он задержался, чтобы принять душ и побриться.

Чертовски дурацкая идея — приехать сюда.

Но именно эта идея поддерживала его в последние... сколько?.. Девять месяцев? Не меньше. Эта идея сопровождала его молчаливым призраком, безучастным к жестокостям, неотъемлемым от его работы: изо дня в день фиксировать и предавать гласности то, что происходит в мире. В тех его далеких уголках, о существовании которых читатели забывали, как только заканчивались заворожившие их кровавые события.

Временами Слейду казалось, что он попал в жуткий фильм, только фильм этот не заканчивается через два часа и некому вырезать самые страшные кадры или остановить пленку в самый ужасный момент.

И именно в те моменты он думал о возвращении, о том, чтобы снова увидеть Шейлу, положить ладони на ее длинные прохладные ноги, уткнуться лицом в ее шею и вдохнуть неповторимый аромат. Эти воспоминания давали возможность идти дальше к цели. И не позволяли сойти с ума. Именно Шейла заставила его серьезно задуматься о конце пути. Конце, который он все отодвигал, вновь продлевая контракт, вновь соглашаясь отправиться туда, где у людей больше не было крыши над головой.

Такова его работа, и когда-то он любил ее, любил вызываемое ею волнение. Однако теперь он уже не так в этом уверен. Он не уверен ни в чем, кроме того, что должен еще хоть раз увидеть Шейлу.

И вот он здесь. И не двигается. Ни вперед, ни назад.

Беспокоясь и злясь, Слейд сунул руку в нагрудный карман и тихо выругался. Забавно, даже через девять месяцев он продолжает удивляться, ничего не найдя в кармане. Еще забавнее то, что он выбрал самый разгар «конфликта» (слишком мелкого в мировых масштабах для слова «война»), чтобы бросить курить — дело нелегкое даже в обычных условиях.

Но он понял, что пора бросать, когда неожиданно обнаружил, что, думая совершенно о другом, машинально ищет в кармане сигарету. Понял, что пора выбираться из плена цепких пристрастий. Хватит зависеть от привычек, людей, порывов. Единственным, чего Слейд придерживался неукоснительно и от чего не собирался отступать, был его личный нравственный кодекс.

Так какого черта он сидит в машине через полчаса после возвращения и таращится на здание, где, вероятно, сейчас находится Шейла?

Доказывает себе, что мечта не завладела им? Или надеется на это?

Он освободится, как только увидит, что это лишь мечта, лишь сон. Мираж, раздувшийся до огромных размеров из-за времени и расстояния. И обстоятельств.

Если бы он провел с нею не только тот единственный чудесный вечер, если бы она была постоянно частью его жизни, он давно бы уже забыл о ней, как забыл обо всех других женщинах, прошедших через его жизнь. И ее мысленный образ не маячил бы постоянно перед ним.

Образ, от которого он не желает отказаться, но должен, если хочет остаться самим собой.

Слейд опустил боковое стекло и глубоко вдохнул тонкий аромат, исходивший с обеих сторон стоянки от аккуратно подстриженных кустов, щеголявших недолговечными белыми цветами.

Апрель в Южной Калифорнии.

Он уже забыл, что это такое. Природа здесь более рафинированна. Ее элегантное спокойствие нарушается лишь изредка и по мелочам: пикниками на пляжах, увеселительными прогулками. Здесь не бушуют грозные стихии, в мгновение ока стирающие с лица земли плоды долгих трудов человеческих.

Да, напомнил он себе, и его губы скривились в циничной улыбке, у нас есть землетрясения.

Однако это не одно и то же. Образ невероятной, душераздирающей бедности неизгладимо врезался в его память.

Постепенно песня, передаваемая по радио, изменила направление его мыслей. Джонни Мэтис тихо пел о свидании, которое никак не могло состояться. Улыбка Слейда смягчилась.

В ту ночь, когда он встретил Шейлу, оркестр играл мелодию Мэтиса. Он закрыл глаза, погружаясь в воспоминания, навеянные музыкой, и как наяву увидел ее, окруженную мужчинами. Но для него существовала только она. Он видел только ее...

Она привлекла его взгляд сразу, как только он вошел. Эта женщина с удивительным классическим профилем — самая прекрасная из всех, кого ему доводилось встречать, думал Слейд, наблюдая за ней с другого конца переполненного банкетного зала.

Он вертел в руке бокал, перестав чувствовать вкус вина. Следя за ней, он даже забыл, как ненавидит официальную одежду, будто предназначенную для манекенов. Точнее, он забыл обо всем.

Слейд наклонился к ближайшему гостю, оказавшемуся пожилой дамой, похожей на фею.

— Кто это? — он поднял бокал в сторону женщины, о которой спрашивал. — Та высокая блондинка, окруженная мужчинами?

Мужчинами, из кольца которых он собирался ее вырвать.

Фея склонила голову к плечу, как бы оценивая Слейда, пытаясь определить, кто он такой. Она явно считала, что ему следует знать ответ.

— Это доктор Шейла Поллак. Она работает в больнице. Ее родители — доктора Сьюзан и Теодор Поллак. Они организовали сбор средств на строительство нового крыла для родильного отделения.

Она говорила что-то еще, о том, что было написано в его приглашении. Но ее слова утонули в общем гуле, так как Слейд уже пробирался к высокой стройной блондинке в ярко-синем вечернем платье.

Мини-платье сверкало почти так же, как она сама, едва достигая середины бедра и удобно замирая в том месте, которое он нашел бы бесконечно волнующим, если бы сам к нему приникал.

Приближаясь к ней, он чувствовал, как нарастает его возбуждение. Голова кружилась, как в те моменты, когда он обнаруживал материал для сенсации. Он всегда наслаждался неразгаданными тайнами, а у нее был вид сенсации с первой страницы газеты.

— Привет, мне сказали, что вы имеете отношение к этому благотворительному мероприятию.

Шейла отвернулась от мужчины, с которым разговаривала, и взглянула на Слейда. Ее глаза были огромными и синими, как васильки весной. Однако банальное сравнение не преуменьшало производимого впечатления. Оно его усиливало.

— Я поговорю с вами позже, — пробормотал мужчина и растворился в толпе прежде, чем его исчезновение было замечено. Так бродячий кот уступает дорогу льву.

Шейла медленно окинула Слейда взглядом. Он не казался знакомым. Он не мог быть мужем одной из ее пациенток. Она определенно запомнила бы мужчину с такой внешностью.

— Мы встречались? — улыбаясь, спросила она.

— Нет, но это легко исправить.

Очень ловко, с минимумом движений, он обнял ее за плечи одной рукой, отрезая от собеседников и увлекая к дверям на веранду.

— Мы оба знаем ту даму в бежевом, — кивнул он приблизительно в ту сторону, где недавно стоял.

Шейла взглянула в указанном направлении.

— Вы имеете в виду Марту?

Он кивнул, соглашаясь. Ее аромат разжигал его кровь. На секунду он подумал, не увлечена ли она кем-то и имеет ли это для нее значение. Для него не имело. Не в данный момент.

— Да, Марту.

Как будто его глаза касались ее. Шейла чувствовала их тепло. Усилием воли она продолжала в том же шутливом тоне:

— А если я скажу, что ее имя не Марта? Что ее зовут Джейн?

— Тогда я скажу, что у вас, как и у меня, провал в памяти. Это не Марта и не Джейн. — По глазам Шейлы он понял, что угадал, и обезоруживающе улыбнулся. — Я прав?

Шейла тут же почувствовала, что он ей нравится, и засмеялась, восхищенная его ответом.

— Да, вы правы. Сибил. Ее имя, — подсказала она на случай, если он решит, что она представляет себя. Затем протянула руку: — Шейла Поллак.

Слейд переложил бокал в другую руку.

— Да, я знаю. Я работаю в «Таймс».

В ее глазах мелькнуло быстрое пытливое выражение, как будто она привыкла оценивать людей.

Единственные журналисты из «Таймс», которых она знала, работали в отделе светской хроники.

— Вы не похожи на журналиста из отдела светской хроники, которых обычно посылает газета.

Слейд был польщен. Он не против сплетен. Как и все остальное, сплетни имеют право на место под солнцем и помогают продавать газеты. Но он не ставил светских хроникеров на одну ступень с настоящими репортерами. Темные стороны жизни, раскапываемые ими, не идут ни в какое сравнение с тем, с чем регулярно приходится сталкиваться ему.

Еще он сделал вывод, что она привыкла посещать подобные мероприятия. А значит, и покидать их.

— Очень проницательно. — Он поднял бокал в насмешливом салюте. — Я не из отдела светской хроники. Но Лаура Мур заболела в последний момент, и вот я здесь.

Он согласился импульсивно, оказывая личное одолжение женщине, с которой когда-то был близок. Забавно, куда может завести порыв, подумал он, наслаждаясь видом царственной женщины рядом с ним.

— Напомните мне послать ей цветы.

Заинтригованная, она спросила:

— Почему?

Официант лавировал между гостями, высоко подняв полупустой поднос. Слейд облегчил поднос еще на один бокал белого вина и вручил его Шейле. Она склонила голову в знак благодарности.

— Потому что, — объяснил он, — если бы она не заболела, я бы никогда не провел вечер с вами.

Шейла улыбнулась, ее глаза поддразнивали его. Этот мужчина своей стремительностью уступает только реактивному самолету.

— Вы еще не провели.

Да, но проведет. Он чувствовал это. Его губы дрогнули в улыбке, когда он заглянул в ее глаза. Она дерзко звала его претворить мечту в реальность.

— О, но у нас много общего. Марта-Джейн-Сибил, например. — Она уже отворачивалась, и он заговорил быстрее: — Это делает нас почти старыми друзьями.

Он почувствовал, что выбрал правильный тон, и снова обнял ее за плечи, на этот раз удерживая.

— Неужели вы не хотите составить компанию старому приятелю в его последний вечер в Штатах?

Интересно, сколько он может выдумать, если подыгрывать ему?

— Уплываете? А, так вы еще и моряк?

Слово «моряк» немедленно разбудило его фантазию. Он представил себя пиратом, а ее — аристократкой, которую он похищает в открытом море. Интересно, кто из них первым запросит пощады к утру?

— Нет, я вообще-то репортер, зарубежный корреспондент, и у меня командировка. Улетаю завтра утром.

Шейла подумала, изобретает ли он на ходу или говорит правду. Вообще-то можно представить его зарубежным корреспондентом. В нем чувствуется какая-то располагающая бесцеремонность, несмотря на безукоризненный смокинг.

— Лондон? — предположила она.

Там, несомненно, безопаснее, но ему наскучило бы до слез. Слейд отрицательно покачал головой.

— Босния.

Ответ удивил ее. Она вспомнила о репортажах в вечерних новостях и постаралась сдержать дрожь.

— Если вы пытались произвести впечатление, вам это удалось.

— Хорошо.

Он поиграл завитком волос на ее шее. Завиток вился в сторону, противоположную остальным, обрамлявшим ее лицо. Мятежник, подумал он. А она? Тоже мятежница? Он увидел, как чуть расширились ее глаза.

— И тем не менее это правда. Пожалуй, мой редактор просчитался, направив меня сюда.

Она засмеялась и отпила глоток вина.

— Да уж, большой сюрприз.

Интересно, подумал он, каковы на ощупь эти губы, какие чувства вызовут их любовные ласки, медленные и страстные.

— Я оказываю любезность, — небрежно продолжал он. — Лауре необходимо, чтобы кто-то сделал заметки. — Он улыбнулся, вспомнив, как неохотно уступил и что сказала Лаура, когда он вешал трубку. — К тому же она подумала, что после сегодняшнего мероприятия я с восторгом приму зарубежную командировку.

По тому, как платье облегало тело Шейлы, он решил, что под этими сверкающими блестками надето очень мало. Он также решил, что должен обязательно проверить свое предположение.

— Я был готов согласиться с ней...

Шейла вскинула голову, весело улыбнулась.

— До данного момента?

Они оба рассмеялись.

— Да.

Она сделала еще один глоток вина.

— Идете напролом, не так ли?

Он не обиделся. В женщинах ему нравилась прямота — не требовалась лесть.

— Слишком быстро?

— Чуть-чуть.

Ему хотелось узнать ее получше. Хотелось провести с ней вечер. С такой женщиной надо действовать быстро, иначе она ускользнет от него. Вокруг более чем достаточно мужчин, готовых увести ее. Надо быть слепым, чтобы не видеть, как они на нее смотрят. Впрочем, он смотрит на нее точно так же.

Слейд обворожительно улыбнулся.

— Хотите, начнем сначала.

Она улыбнулась в ответ, искренне улыбнулась, и он вспомнил о солнечных восходах своего детства на Миссури.

— Конечно, почему бы нет? — Она протянула руку. — Привет. Я — доктор Шейла Поллак.

Он пожал ей руку и удержал ее на мгновение дольше, чем было необходимо. Им обоим понравился контакт.

— Доктор, а у меня болит, — он театрально прижал другую руку к сердцу, — вот здесь.

Она очень мягко высвободилась.

— Забавно. — Ее глаза весело сияли. — Я бы диагностировала боль несколько ниже.

— Вы мне нравитесь, доктор Шейла Поллак.

Он не врал. Она ему действительно нравилась. С ним всегда это случалось так быстро. Он не принадлежал к тому типу людей, которые долго все обдумывают, взвешивают и рассматривают под микроскопом. Или случившееся правильно, или нет. А Шейла Поллак — то, что надо. Правильно для него, правильно для данного момента его жизни.

Ее теплая улыбка подтвердила, что это ощущение у них общее.

— Я уже поняла.

Притворяясь, что они еще знакомятся, он продолжил:

— А вы не хотите узнать мое имя?

По выражению ее глаз он понял, что она уже нашла для него имя. Интересно, лестное ли.

— Я бы хотела увидеть вашу корреспондентскую карточку. По крайней мере смогу убедиться, что хотя бы часть вашей истории — правда.

Полна жизни, но осмотрительна. Интересное сочетание. Он решил, что ему такое сочетание нравится.

Когда он вручил Шейле свой бумажник, открытый на корреспондентском удостоверении, она действительно выглядела удивленной.

— Не очень хорошая фотография, но это я, — сказал он.

Она взяла бумажник, прочитала его имя, затем взглянула на него. Он мог поклясться, что в ее глазах мелькнуло восхищение.

— И правда вы. Ну, мистер Гарретт, — она закрыла бумажник и вернула ему, — если только вы не знакомы с очень хорошим изготовителем фальшивых документов, то действительно работаете в «Таймс», как и сказали.

— Я никогда не лгу. — У него хватило совести залихватски причмокнуть языком. Затем, взяв под руку, он повел ее к веранде. В глубине зала как раз начиналась песня Джонни Мэтиca. — Теперь поговорим о вышеупомянутой боли...

Она засмеялась, опираясь на него.

— Для облегчения боли я рекомендую танец.

Он не смог бы придумать лучшего предлога, чтобы обнять ее.

— Танец?

Шейла кивнула. Она ощущала неотвратимость грядущего, и кровь вскипела у нее в жилах.

— Угу. И желательно в лунном свете.

Он поднял глаза. Над ними возвышался черный, как бархат, небесный купол с россыпью серебряных звезд.

— Я согласен. То, что доктор прописал.

Их пальцы переплелись, и он притянул ее ближе к себе. Они начали легко покачиваться под доносившуюся до них музыку.

— Да, — прошептала Шейла, ее голос звучал нежно. — Да.

Она положила голову ему на плечо, и он вдыхал пьянящий аромат ее волос и удивлялся, как ему удалось попасть на небеса, не заметив собственной смерти.

Этот вечер начался с улыбки и закончился гораздо большим в уединении среди скал, на частном пляже недалеко от больницы, ради которой устраивался благотворительный прием. Шейла была знакома с владельцами, очень удачно оказавшимися в отъезде.

Слейд никогда не подозревал, что можно испытать такие чувства к женщине, получить столько наслаждения за такой маленький отрезок времени.

Окутанная лунным светом, Шейла была в его объятиях всем, что он когда-либо желал в женщине. Он получил от нее все, на что мог надеяться. Больше.

И меньше.

Меньше, потому что она ничего не просила взамен, отдавая ему все: свое тело, свою душу. Он не мог вспомнить ничего подобного, будучи одновременно и властителем и рабом, любящим и любимым. Как будто их околдовали. Колдовство. Он был убежден, что невозможно подобрать другое слово.

Колдовство.

То, что произошло с ними, между ними, питало его сны все последующие месяцы. Не один раз воспоминание о том, как он прижимал ее к сердцу, было единственным утешением в обезумевшем мире.

Они разговаривали и ласкали друг друга всю ночь и расстались на автостоянке отеля на заре следующего дня, понимая, что в эту ночь были друг для друга всем. Зная также, хотя и не облекли это в слова, что для каждого из них этот маленький островок времени был особенным по-своему.

Итак, он здесь и собирается «навестить» ее после всех этих месяцев. Что, если она окажется не такой изумительной, как он ее помнит?

И что, если окажется?

А когда он увидит ее, что тогда? Пригласит ее пообедать? После того как они занимались любовью под звездным одеялом, обед покажется слишком обыкновенным, слишком земным.

Однако интуиция подсказывала Слейду, что с Шейлой ничто не может быть обыкновенным.

Он снова пошарил в кармане и снова смачно выругался, найдя его пустым. Черт побери, он ведет себя как безумно влюбленный юнец, а не тридцатитрехлетний закаленный журналист, обогнувший земной шар не один раз.

Голос Джонни Мэтиса замер на лирической ноте. Говорливый диджей объявил конкурс и рассмеялся собственной бесконечной болтовне. Слейд выключил радиоприемник и потер голый подбородок. Подобная нерешительность совсем не в его духе.

Чего именно он боится? Он же не собирается встретиться с судьбой. Судьба поджидает только на полях сражений.

Самое время выяснить, не растворится ли его мечта, как дешевый порошок для мойки посуды при встрече с фаянсом.

Разогнув свое длинное тело, он вылез из машины и хлопнул дверцей. Замок щелкнул автоматически.

Ожидание, опасение, предвкушение заставили его сердце биться быстрее. Он чувствовал себя так, как шесть месяцев назад, когда ждал встречи с информатором на глухой улочке того, что осталось от центра Бейрута.

Уступив дорогу пожилой паре, Слейд вошел в залитый солнцем вестибюль клиники. В окне аптеки справа были выставлены веселые мягкие игрушки, предназначенные отвлекать внимание малышей от предстоящего визита к врачу. Они явно помогали. Слева, рядом с лифтами, висели две больших черных доски под стеклом.

Слейд просмотрел список и нашел ее имя: «Доктор Шейла Поллак, офис 812».

Вероятно, с хорошим видом на остров Санта-Каталина, размышлял он, нажимая кнопку лифта.

Он обнаружил, что его ладонь взмокла от пота, и нашел этот факт раздражающим и забавным.

К тому времени, как прибыл лифт, Слейд уже был не один. К нему присоединились еще трое, и, когда двери начали закрываться, вбежала женщина, волоча за собой ребенка. Двери, вздрогнув, снова открылись и затем закрылись окончательно. Маленький мальчик, вертясь и дергаясь, терся о ногу Слейда. Мать его выглядела раздраженной и измученной. Хорошо, что у него нет собственных детей.

Слейд наблюдал за мелькающими цифрами над дверью лифта, отмечающими этажи, и почти не дышал, сам того не замечая.

Он просыпался в два часа ночи под разрывы бомб, бежал от снайпера по городской улице, превращенной в груду камней, жил с беженцами в горах, разделяя их скудную пищу и еще более скудные надежды на мир, только для того, чтобы получить материал для газеты, и не мог вспомнить, чтобы ему было не по себе в самых критических ситуациях.

Тогда почему он чувствует себя так неловко сейчас, просто поднимаясь в лифте?

Возможно, ответ в том, что ни одна из тех ситуаций в то время не казалась ему реальной. Как будто он читал о своей жизни вместе с остальными читателями «Таймс».

Сейчас он чувствовал себя как в суде перед требовательным судьей.

Можно уехать из провинциального городка, где провел детство, но провинциальная мораль тебя не отпустит.

Он вышел из лифта на восьмом этаже. Последнем. И этажей больше не было. И не было больше возможности тянуть время. Когда двери лифта закрывались, Слейд чуть не решил спуститься вниз и забыть об этом деле. В конце концов, логично рассудил он, сон продолжается, пока реальность его не опровергнет, не разобьет в пух и прах.

Путь труса, упрекнул он себя. А прошло уже много времени с тех пор, как он запретил себе трусить. В его жизни нет места трусости.

Стрелки на стене указали ему дорогу. В конце длинного узкого коридора он повернул налево.

Вход в ее офис был в центре холла. Офис 812. Доктор Шейла Поллак, акушер-гинеколог, как сообщила табличка.

Изнутри доносилась тихая музыка.

Интересно, удивится ли она ему. Видит Бог, он сам удивлен тем, что стоит здесь.

Чувствуя себя оккупантом, вторгающимся в иностранное государство, Слейд повернул дверную ручку и вошел.

Приемная оказалась просторной. Светлые голубые стены усиливали ощущение безмятежности. Около низкого столика с мраморной столешницей стояли обитые голубой тканью стулья с блестящими светло-серыми подлокотниками в форме изогнутых звериных лап. По пять стульев с каждой стороны. Приемная напоминала уютную старинную гостиную, напоминала Шейлу.

Слейд подошел к регистрационному окну и постучал в матовое стекло. Окошко открылось, и медсестра с любопытством оглядела посетителя. Ее взгляд остановился на его руках. Возможно, она приняла его за коммивояжера фармацевтической фирмы.

— Привет, доктор Поллак здесь?

— Да, — ответила медсестра — Лайза, судя по табличке на накрахмаленном белом халате, — и терпеливо ждала продолжения.

— Не могу ли я ее видеть? — спросил Слейд.

Лайза подумала, что он не заметил табличку на двери.

— Может быть, вы ищете доктора Теодора Поллака, — вежливо подсказала она. — Шестой этаж, кабинет номер...

Теодор Поллак? Имя показалось смутно знакомым, но Слейд не вспомнил, где слышал его раньше. Неужели Теодор ее муж и он все это время ласкал замужнюю женщину в снах, а одну волшебную ночь — наяву.

— Нет, я хочу видеть Шейлу Поллак. — Он оглянулся. В приемной сидели три женщины, все беременные. Его губы слегка скривились. — Не по записи.

Странная фраза, подумала Лайза, затем поняла:

— О, вы хотите сказать, по личному делу.

— Да.

Очень личному, подумал он, чувствуя, как его пронизывает желание. Господи, он ведет себя, как подросток, едва достигший половой зрелости.

Лайза неуверенно посмотрела на него, затем невольно оглянулась. Доктор не упоминала, что ожидает посетителя, да еще такого необычного.

— Она сейчас занята.

Ну, он ждал так долго, подождет еще немного. Вряд ли стоило надеяться, что его примут с распростертыми объятиями.

Слейд кивнул, смиряясь с обстоятельствами.

— Я подожду.

Он выглядит совершенно чужеродным в приемной, подумала Лайза.

— Могу я передать ей, кто ждет?

— Конечно. — Он взял журнал, чтобы чем-то занять руки. — Скажите ей, что кое-кто хотел бы снова потанцевать в лунном свете, когда она освободится.

Одна из женщин за его спиной хихикнула. Усаживаясь, он улыбнулся в ответ, и под его мимолетным взглядом женщина покраснела.

Лайза закрыла окошко и, исчезая в одном из внутренних помещений, запоздало извинилась.