Это наш ребенок!

ГЛАВА ПЯТАЯ

Слейд вышел из лифта и тут же окунулся в царивший в редакции хаос, но впервые за последние годы не почувствовал себя его частью. Он был поглощен другими заботами и испытывал волнение совсем другой природы.

Никогда раньше не представлял он себя в какой-либо традиционной роли.

Никогда не думал о себе как чьем-то муже, не говоря уж о роли отца. Однако интуиция, на которую он всегда мог положиться, подсказывала, что все правильно. Так и должно быть.

Хотя в самом начале в нем не было подобной уверенности, сейчас он от избытка чувств даже напевал про себя.

Войдя в кабинет редактора, Слейд поднял крышку огромной белой коробки, которую принес с собой, и водрузил ее на стол.

Эндрю Уэнделл оторвал взгляд от клавиатуры компьютера, по которой усердно колотил двумя пальцами. Курсор на голубом экране замер между двумя абзацами, нетерпеливо мигая.

— Ну, ты выглядишь слишком самодовольным для репортера, явившегося на работу с дневным опозданием. Счастье для тебя, что твои статьи пришли вовремя. Хорошая работа, Гарретт. Добро пожаловать домой. А это по какому случаю?

Пончики были слабостью Энди, хотя, глядя на его тощее тело, верилось в это с трудом. Он впился в коробку взглядом человека, не кормленного по меньшей мере неделю. Слейд подтолкнул коробку поближе, под самый локоть редактора.

— Съешь пончик, Энди. У меня только что родилась дочка.

Энди подцепил пончик с вареньем, не сводя алчных глаз со второго.

— Дочка? — недоверчиво переспросил он.

Не переставая жевать, Энди поскреб в остатках выцветшей рыжеватой шевелюры, уставясь на человека, который всегда был для него загадкой. Меньше месяца совместной работы понадобилось ему, чтобы убедиться: Слейд Гарретт — единственный в своем роде. И одного такого более чем достаточно. Но он также убедился, что этот один ему жизненно необходим.

— Что же ты раньше молчал? Я даже не знал, что ты женат. Или такие, как ты, теперь не женятся?

Слейд был известен странным чувством юмора. Это помогало компенсировать серьезность событий, которые он освещал. Может, и сейчас он шутит? Слейд взял со стола Энди семейную фотографию в рамке — Энди, его жена (на голову выше мужа) и дочери. Все пять. Разглядывая фотографию, Слейд размышлял, на что это похоже — быть отцом пяти дочерей. Интересно, что думает Шейла о больших семьях.

Господи, если говорить о мгновенном повороте своей судьбы, так он умудрился совершить его за один день.

Слейд поставил фотографию на место.

— Женился. Без шуток.

Казалось, что волосы на голове у Энди не просто редеют, а каким-то образом перемещаются на другие части лица. Его брови казались гуще с каждым годом. Теперь он изогнул одну из них, изучающе глядя на своего лучшего зарубежного корреспондента и при этом не забывая о пончиках.

— Ты как-то слишком сблизил эти два события, тебе не кажется?

Реплика шефа лишь подогрела распиравшее Слейда возбуждение.

Усмехнувшись, он поудобнее устроился в просторном скрипучем кресле и закинул ногу на ногу. Наверняка эта рухлядь из старой домашней коллекции редактора, выброшенная его женой при перемене обстановки.

— Я всегда отличался оперативностью, верно?

Именно это качество выделяло Слейда из когорты репортеров. Энди кивнул, облизывая измазанные вареньем пальцы. Красное пятно расплылось по рубашке, и Энди тихо выругался.

— Верно. — Управившись с пальцами, Энди потянулся за следующим пончиком. — А почему пончики? Сигары разве вышли из моды?

Слейд с удовольствием наблюдал, как Энди ест. Может, следовало купить пять дюжин, а не четыре. Он совсем забыл о ленточном черве Энди.

Смахивало на то, что в животе редактора обитал нахлебник. Энди мог переесть любого на этаже без видимых дурных последствий и не набирая веса.

— Сигары? Это с новыми-то законами против курильщиков в здании? Кроме того, не хочу оставаться рабом привычек.

И не буду, подумал Слейд. Приняв однажды решение, он всегда следовал ему. А он твердо решил бросить курить.

— С курением я завязал, на этот раз окончательно.

— Да, вспоминаю обещания, которые я себе давал с каждым новым ребенком. — Энди посмотрел на фотографию на своем столе, как будто видел ее впервые, и захихикал, качая головой. — Дочка, говоришь? Не могу сказать, что представляю нечто моложе восемнадцати, подпрыгивающее на твоем колене.

— Придется представить.

И я не представляю, подумал Слейд, погружаясь в новое для себя ощущение. Каждый раз, вспоминая о перемене в своей жизни, он будто снова и снова открывал огромный рождественский подарок. Подарок, о котором он не подозревал, и потому с каждым разом новизна и глубина чувства только усиливались.

— Добро пожаловать домой, чужестранец. Я слышала, что ты вернулся.

Слова смешались с шелестом платья за его спиной и запахом дорогих духов. Слейд повернулся как раз вовремя, чтобы получить дружеский поцелуй в губы от Лауры Мур. Ответное объятие было быстрым и небрежным. Лауру удивило отсутствие всякого чувства. Быстро придя в себя, она отступила и взглянула на коробку на столе Энди.

— Что-то празднуем?

Энди, не дождавшись от Слейда никакой реакции, подтолкнул к ней коробку.

— Да, Гарретт вознесся до отцовства. — Энди выжидающе воззрился на свою сотрудницу, ведущую отдел светской хроники. По редакции гуляли местные слухи, соединявшие ее с Гарреттом. — У него дочка. И жена тоже.

Взгляд Лауры быстро метнулся к лицу Слейда. Слишком быстро. Она поняла это и тотчас скрыла разочарование за маской веселья.

— Ты шутишь. — Лаура выбрала розовый, залитый глазурью пончик. В такой момент калории не считаются.

Слейд провел несколько приятных ночей с Лаурой, но, насколько это касалось его, между ними была лишь дружба. Слейд числил Лауру среди своих друзей.

— Не шучу. И вообще это твоя вина.

Она искренне удивилась.

— А вот это ты должен объяснить.

Так и есть, подумал Слейд. Действительно, благодаря Лауре он встретил Шейлу. Другими словами, свою судьбу.

— Если бы я не подменил тебя на благотворительном вечере Мемориальной больницы Харриса перед самой моей командировкой, я бы никогда ее не встретил.

Пончик не показался Лауре таким сладким, каким ему следовало быть. Она натянуто улыбнулась.

— Называй меня Купидоном. Как ее зовут?

— Доктор Шейла Поллак.

Я женился на враче, весело подумал он. Мама будет счастлива. Она не ждала, что я вообще на ком-нибудь женюсь. Я тоже.

Из-за какого-то пустячного одолжения все пошло прахом, с болью подумала Лаура. Судьба иногда играет злые шутки. Имя показалось знакомым.

— Это не ее родители собирают деньги на новый родильный корпус?

Слейд наклонился и взял себе пончик. Только сейчас до него дошло, что последние двадцать четыре часа он почти не ел.

— Они самые.

У Лауры вырвался глубокий вздох — и вместе с ним улетучились остатки разочарования. Она умела отражать удары судьбы.

— Я просила тебя сделать заметки, а не взять на заметку доктора и завести с ней интрижку, — напомнила она Слейду с озорной улыбкой.

Их глаза на мгновение встретились. Мы неплохо проводили время, подумал Слейд. Но все теперь в прошлом. Он собирается честно выполнять свои новые обязанности.

— Все в прошлом, Лаура, — сказал Слейд, вставая, и обратился к Энди: — Я загляну к тебе позже.

— Он теперь недосягаем, Лаура, — ласково, но убежденно сказал Энди.

Глядя вслед Слейду, Лаура позволила себе еще один вздох.

— Всегда был, Энди. Всегда был.

Когда Шейла открыла глаза, первым ее ощущением оказалась пронизывающая головная боль. Не требовался глубокий анализ, чтобы понять: боль не имеет никакого отношения к ее физическому состоянию, зато самое непосредственное — к ее семейному положению.

Осознание новой ситуации было настолько внезапным, словно перед ней выпрыгнул чертик на пружине из игрушечной коробочки.

Замужем.

Она вышла замуж за Слейда. Где-то между разрывающими тело схватками на вопрос хилого человечка в черном она проскрежетала слово «да» и стала женой Слейда Гарретта.

Она что, с ума сошла?

Прижав ладонь ко лбу, Шейла глубоко вздохнула. Переложить ответственность за свой опрометчивый поступок на отупляющие обезболивающие средства не удастся. Ей ничего не давали. Вина за эту колоссальную ошибку лежит на ней одной.

И на сладкоречивом журналисте, единственном мужчине, который обладает таким влиянием на нее:

Шейла обхватила голову руками. Что же теперь делать?

— Как вы себя чувствуете, доктор Поллак?

Вздрогнув, Шейла открыла глаза. Она не слышала, чтобы кто-то входил в палату. Усилием воли она взяла себя в руки и выдавила улыбку. Ей показалось, что она узнала молодую медсестру, но не была уверена.

— Головокружение. Слабость.

Медсестра удовлетворенно кивнула.

— Вы же знаете, так и должно быть. Я Элис, — представилась она на тот случай, если Шейла захочет ее вызвать позже. Быстро и ловко она измерила давление и температуру и занесла их на карту, прикрепленную в изножье кровати. Все было в норме. Закончив, она улыбнулась. — Хотите, я принесу ребенка?

Ее ребенка. У нее девочка. Как она и надеялась.

— Пожалуйста. — Шейла подтянулась повыше в кровати и разгладила одеяло. — Поглядим, из-за кого я здесь оказалась.

Элис вышла и через несколько минут вернулась. Тихое хныканье доносилось из свертка в ее руках. Медсестра не сразу положила сверток на кровать, в ее глазах появилось материнское выражение.

— Мы осмотрели всех новорожденных, — сияя, обратилась она к Шейле. — Все думают, что ваша девочка — самый красивый ребенок в детской.

Я в этом уверена, что делает решение единогласным, подумала Шейла. Она потянулась к ребенку и взяла его на руки. Ощутив в руках приятную тяжесть, она испытала такой прилив любви, что даже вздрогнула.

Ее собственный ребенок. Просто не верится. Она держала в руках столько новорожденных, но сейчас все было иначе. Совершенно иначе. Ей хотелось всю себя отдать этому крошечному существу. Подарить ему крылья. Защитить.

Тут Шейла вспомнила о Слейде, и на нее нахлынули диаметрально противоположные чувства. Надо надеяться, она все уладит к тому времени, когда ребенок закончит школу.

— Вы так всем говорите, — понимающе улыбнулась она медсестре.

Элис замотала головой.

— О нет, это правда. Она самая красивая.

Шейла посмотрела на крохотное сморщенное личико своей дочки, и ее снова пронзило острое ощущение влюбленности. У большинства детей головки слегка деформированные, но у ее девочки безукоризненная головка, покрытая темно-каштановыми волосиками. Темно-каштановыми, как у Слейда. А глаза — цвета неба.

— Да, действительно. Она прекрасна, — благоговейно прошептала Шейла.

Элис не спешила уходить. На этаже сейчас на редкость мало рожениц, так что можно побездельничать пару минут.

— Вы подобрали ей имя?

Имя. Шейла привыкла называть жившее в ней крохотное создание просто Малышом. Я была слишком занята, чтобы выбрать имя, печально подумала она и мысленно извинилась перед крошкой.

— Как насчет Ребекки? — От низкого мужского голоса мурашки побежали по ее коже. Приходя в себя, Шейла смерила взглядом Слейда, вошедшего в палату.

Муж... Шесть футов два дюйма сплошных неприятностей, подумала она, поджимая губы. Она точно сошла с ума.

— Ребекка? — медленно повторила она, как бы пробуя имя на вкус и слух. Медсестра тихо выскользнула из палаты.

Слейд подошел, встал рядом с кроватью и впился взглядом в свою дочь. Вид ребенка подействовал на него как серия ударов, нанесенных хорошим боксером. Он опустился на колени, совершенно побежденный. Он не верил своим глазам, хотя в его кармане лежало официально оформленное разрешение на брак, ожидавшее лишь подписи Шейлы.

— Это имя моей матери. Я всегда был к нему неравнодушен.

— Ребекка, — повторила Шейла, глядя на дочку, и добавила имя своей матери: — Ребекка Сьюзан. Такое длинное имя для такой крошки.

Слейд неуверенно протянул руку и коснулся маленького сжатого кулачка.

Коснулся чуда, к сотворению которого был причастен. Как тогда, в родильной палате, что-то сжалось у него в животе. За годы журналистской практики он попадал в самые разные ситуации. Видел и был участником событий, от которых обыватели дрожат в своих гостиных перед телевизорами.

Как же случилось, что такое маленькое создание довело его до состояния разогретой овсяной каши?

— Тогда Бекки Сью? — предложил он, ища в глазах Шейлы одобрения.

— Бекки Сью, — отозвалась Шейла, согласно кивая и улыбаясь. — Бекки.

Ребенок издал звук, очень напоминающий скрип.

Шейла рассмеялась про себя. Такой приятный звук, подумала она.

— По-моему, ей нравится.

Слейд кивнул, как будто не ожидал ничего другого. Малышке меньше суток, а она уже крепко держит его в кулаке.

— Значит, принято единогласно.

Шейла удивленно взглянула на Слейда, и профиль его, такой близкий и такой неотразимый, внезапно напомнил ей, как она вообще попала в теперешнее положение.

— Разве я не имею права голоса?

Можно подтянуть стул, но тогда он будет далеко от них. Слейд остался на коленях рядом с Шейлой и ребенком, наслаждаясь ощущениями, создаваемыми их близостью. Пожатием плеч он отмахнулся от ее вопроса.

— Шейла, это классическая демократия в действии. «Ребекка» побеждает двумя голосами против одного. — Он положил руку на ее плечо. — Но ты еще можешь присоединиться к победителям, если хочешь.

— Большое спасибо, — рассмеялась Шейла, качая головой и не сводя глаз с ребенка. Ребекка Сьюзан. Ей понравилось, как звучит это имя. Но она не могла сразу согласиться. Он и не ждал немедленного согласия. — Ты сокрушаешь все препятствия на своем пути, как и в статьях, не так ли?

Слейд посмотрел на Шейлу, удивленный и довольный.

— Ты читала мои статьи?

Шейла пожала плечами, пытаясь под безразличием скрыть неожиданную застенчивость.

— Несколько. Мне просто было любопытно, как ты пишешь.

Не хватает еще признаться, что чтение его статей ободряло ее. Хотя у нее и в мыслях не было сообщать ему о счастливом событии, но, читая его статьи, глядя на жизнь его глазами, она как-то сближалась с ним. И гордилась той убежденностью и силой, которую находила в его текстах. Она даже начала собирать их для ребенка, чтобы рассказать об отце, когда придет время.

Это помогало.

Слейд скрестил руки на груди.

— Так что же ты думаешь о моей работе?

Он прекрасно понимал, что она не будет льстить, и не хотел лести. Он искренне хотел знать, что она думает.

Его статьи были написаны ярко и с состраданием, оживляя события, свидетелями которых он был. Но сказать это значило бы угождать ему. Это не соответствовало их неоперившимся отношениям. Шейла улыбнулась Ребекке, сосавшей кулачок, и перевела взгляд на Слейда.

— Это лучший образец.

Если она ожидает вспышки самомнения, подумал Слейд, то будет разочарована. Он уже сам пришел к такому же выводу.

— Не спорю.

Его ответ немного смягчил ее и сделал их союзниками. Шейла неосознанно считала их противниками, разводила по разные стороны, хотя, если бы ее спросили, не смогла бы сказать, по разные стороны чего. Просто так представлялась ей ситуация.

Она вздохнула и покачала головой.

— Ты понимаешь, все это очень необычно.

Слейд удобно устроился на краешке кровати лицом к ней.

— Шейла, я был в таких местах, которые за одну ночь становились новыми странами, видел людей, которые ложились спать, имея все, а просыпались утром в полной нищете, смотрел, как живописнейшие уголки покрывались трупами и заливались кровью. Не думаю, что до конца теперь понимаю смысл слова «необычно».

Шейла жила в другой системе координат. Кроме той одной ночи, жизнь вела ее по стезе добродетели. Она крепко прижала новорожденную дочку к груди и посмотрела на отца ребенка.

— Это так, уж поверь мне.

Слейд порывисто наклонился и обнял ее за шею. Когда он прижался губами к ее губам, у нее перехватило дыхание.

Поцелуй начался как шепот. Его шепот. И разросся из нежной мелодии в симфонию, которая окутывала ее, сбивала с проторенного пути и увлекала в страну, куда попадают только влюбленные. И то если им повезет, очень повезет.

Палата вокруг нее закружилась и остановилась не сразу. Ошеломленная, она непонимающе смотрела на него.

— Что это было?

— Проверка. Я доверяю только тому, что вижу и осязаю.

И потом, он мечтал об этом все последние девять месяцев. Об этом и большем. Но на большее пока рассчитывать нечего.

Она сглотнула комок в горле, удивляясь, почему стук ее сердца не беспокоит ребенка.

— А осязание ты производишь посредством поцелуя?

Никогда раньше не видела она такой чувственной улыбки.

— У каждого свой способ осязания.

Она не должна терять рассудок, хотя бы то, что от него осталось. Пора сказать ему...

— Вчера я была не в своем уме...

Он не желал выслушивать сожаления. Не сейчас. Сначала надо избавить ее от них.

— Зато я был в своем уме, — тихо прервал Слейд.

В самом деле, они не два подростка, напившиеся и отправившиеся в Мексику, чтобы скоропалительно пожениться. Они взрослые, самостоятельные люди, каким-то образом умудрившиеся заключить брак на больничной койке. Слишком эксцентрично, чтобы выразить словами.

Да, никакие слова ясности тут не внесут. Шейла внимательно посмотрела на Слейда. Выглядел он нормальным, но сомнения у нее оставались.

— Ты пытаешься сказать мне, что все еще хочешь создать семью?

Его улыбка стала шире.

— Как у меня получается?

Почему каждый раз, оказываясь рядом с ним, она совершает безрассудные поступки?

— Слейд, по-моему, ты безнадежно романтичен...

— Я смотрю на это практически, — возразил он. Брови Шейлы поднялись так высоко, что скрылись под челкой. — У нас все получится. Мы сделали ребенка...

Шейла всегда считала, что за прегрешения не обязательно надо расплачиваться пожизненным заключением.

— Из этого не следует, что остаток жизни мы должны провести вместе.

— Только остаток жизни? — Ему удалось сохранить серьезное выражение лица. — Я не легко принимаю на себя обязательства, но когда принимаю — не отказываюсь от них. Я думал о вечности. Мне кажется, тебе очень пойдут крылья.

Его глаза поддразнивали, и Шейла не могла понять, говорит он серьезно или шутит, чтобы успокоить ее.

В свою защиту она смогла привести лишь старую поговорку:

— Быстрая женитьба — долгое раскаяние.

Он отмахнулся от неблагоприятного прогноза.

— В моей жизни остается мало места и времени для раскаяния.

Он что, работает над своим обаянием или оно у него врожденное?

— Ты дал мне год.

Прозвучало почти как приговор к тюремному заключению, если бы только она не таяла от присутствия тюремщика.

Слейд согласно кивнул. Он убедит ее в том, что они все сделали правильно, гораздо быстрее.

— Да, воспользуйся им.

Его взгляд задержался на ней. Голубая ночная сорочка, явно не больничная, соскользнула с плеча, и он с трудом подавил желание снова коснуться ее кожи. Но скоро, очень скоро... пообещал он себе.

— Или ты боишься, что тебе понравится эта идея?

Она вспомнила, как всегда думала о браке: тюрьма, в которую запирают людей, и они становятся несчастными. Нет другого объяснения тому, почему ее родители так мало времени проводят вместе.

— Это не идея, это институт...

Институт брака они в ту ночь не обсуждали. Он почувствовал себя обязанным исправить ее, видимо, очень печальные представления о браке:

— Из институтов людей выпускают. А у меня нет ни малейшего намерения отпускать тебя, Шейла. — Он играл ее волосами, но в голосе не было и следа игривости. — Ты можешь жить так, как захочешь. Я не собираюсь ничего менять в тебе, — честно сказал он и вдруг улыбнулся. — Только никаких свиданий.

Он чуть не поймал ее, но она сорвалась с крючка:

— Слейд, будь серьезным...

Взяв ее лицо в ладони, он снова поцеловал ее, обещая страсть, ждавшую их впереди. Страсть, с которой она уже познакомилась. Затем, оторвавшись от ее губ, он встал.

— У меня медовый месяц, док. Имею право быть несерьезным, пока не вернусь на работу. О, чуть не забыл...

С нарастающим удивлением Шейла проводила его взглядом до двери. Через секунду он вернулся с огромной корзиной разноцветных роз, которую намеренно оставил в коридоре. Под мышкой он держал громадного розового кролика с гигантскими болтающимися ушами.

Шейла смотрела на подарок и чувствовала, как улыбается, несмотря на все усилия сдержать улыбку. Черт побери, он, оказывается, еще и мил. Это нечестно.

— Кто ты?

Поставив корзину на столик и посадив кролика на стул, Слейд расправил плечи и браво доложил:

— Слейд Гарретт, номер социального обеспечения 170...

Шейла махнула рукой. Остроумно, но не это она имела в виду.

— Я хотела сказать, что ничего не знаю о тебе, кроме того, что ты пишешь для «Таймс» и что ты ублюдок.

Его глаза искрились весельем.

— Ты намекаешь на мое происхождение или на что-то еще?

— На что-то еще, — ответила она с той же дозой юмора.

Ему представилось, как они рассказывают друг другу истории о своем детстве. Похоже, ее детство не было таким безоблачным, как она, вероятно, полагает.

— У нас впереди вся жизнь, чтобы узнать друг друга... или год. Зависит от того, как ты используешь свое право выбора.

Шейла не совсем поняла его.

— Ты серьезно? Насчет года?

Слейд наклонился и взял у нее ребенка. Господи, он никогда не испытывал ничего подобного!

— Я серьезно настроен заставить тебя забыть о годичном сроке, но, если в конце его ты сочтешь, что наш брак не удался, я соглашусь на развод.

Какой тогда смысл? Зачем вообще было устраивать всю эту суматоху?

— Чего ты добиваешься?

— Я уже говорил тебе: не хочу, чтобы ребенок чувствовал себя...

Это они уже проходили. Именно эти рассуждения заставили ее уступить, но здесь что-то большее.

— Это единственная причина?

— Нет, — тихо сказал он, глядя на нее поверх пушистой головки ребенка. — Я хранил твой портрет все время, что был за границей. И это единственное, что позволяло мне жить дальше.

Она не сразу нашлась что ответить. Он действительно не шутит.

— Я не давала тебе фотографию.

— Здесь... — держа ребенка в одной руке, другой он постучал по своему виску, — я хранил твой портрет здесь. Когда мятежники ворвались в наш лагерь и палатка, в которой я спал всего пять минут назад, вспыхнула факелом, перед моими глазами прошла не вся жизнь, а только одна ночь. Наша ночь.

Он перевел дух. Тот образ до сих пор ошеломлял его.

— Я решил увидеть тебя снова. — Он улыбнулся, вспоминая свое удивление, когда нашел ее беременной. — А потом я понял, что хочу видеть тебя постоянно. Так что оставалось два способа: или забеременеть самому и воспользоваться твоими услугами, или жениться на тебе. Я выбрал более легкий путь.

Шейла подумала о своих родителях: оба такие замечательные люди, просто им нехорошо вместе.

— Через некоторое время ты можешь передумать.

— Почему? — Он осторожно переложил ребенка в ее руки. — Чего ты боишься?

Если он честен, она тоже может ответить честно:

— Я не люблю поражений, Слейд.

Это совсем не проблема.

— Тогда побеждай.

— Не так это просто. — Она сухо рассмеялась.

— Но и не так сложно, — возразил он. — Я давно понял, что все прекрасно получается, если очень захотеть. Судя по твоим успехам, ты — тоже.

Его ответ удивил Шейлу. Он наводил справки о ней?

— Что ты знаешь обо мне?

Ему нравилось, какими огромными становились ее глаза, когда она удивлялась или попадала в неожиданную ситуацию.

— О, ты, может, не поверишь, но у меня есть связи.

Шейла нахмурилась. Значит, она права.

— Ты наводил обо мне справки?

Он бы не так это сформулировал, но к чему спорить о словах?

— Это помогало проводить время.

— Но ведь ты был за границей все эти месяцы?

— Да, но связей не потерял.

И он хотел знать о ней много. Как можно больше.

А она-то думала, что осталась для него лишь приятным воспоминанием.

Одна встреча. Одна ночь.

— Мне кажется, ты создал себе множество трудностей.

— Я смотрю на это иначе. — Он перевел взгляд на закопошившуюся Ребекку. — Она, кажется, голодна. Или съела лимон.

Не дожидаясь ответа, он повернулся и задернул занавес, отгораживающий ее кровать от двери.

— Что ты делаешь?

— Обеспечиваю тебе уединение. Вдруг кто-то зайдет, пока ты кормишь Бекки. Ты ведь будешь кормить?

Шейла с удивлением почувствовала, как румянец ползет вверх по шее. Она считала, что не умеет краснеть.

— Процедура довольно интимная, так ведь?

— Поэтому я и задернул занавес... — Запнувшись, он спросил менее уверенно: — С какой стороны занавеса мне остаться, Шейла?

Она бы сказала «с другой», но Слейд предоставил ей выбор и этим сделал ситуацию выигрышной для себя. Чего, собственно, и добивался. Ума у него не отнять, подумала она с невольным восхищением.

— Можешь остаться здесь.

Он довольно улыбнулся и снова сел на край кровати.

— Спасибо, с удовольствием.