Фредерика

Глава 17

Маркиз между тем соблюдал необычайную осторожность, чтобы не давать пищи для разговоров. Прекрасно зная, какой репутацией он пользуется в обществе и какие скандальные слухи немедленно вызовет малейшее подозрение о его интересе к мисс Мерривилл, он предпринимал отчаянные усилия, чтобы оградить ее от завистливых и недоброжелательных языков. Чтобы удовлетворить любопытство тех, кто недоумевал, почему он принимает почти все приглашения и появляется на всех балах, вечерах и спектаклях, он стал ухаживать за умопомрачительной миссис Илфорд, зная, что прелести этой жизнерадостной вдовушки вполне уравновешиваются ее практичным характером; маркиз, будучи притчей во языцех, не собирался стяжать славу разбивателя сердец и свои ухаживания никогда не направлял на простодушные, невинные создания. Он вообще предпочитал не замечать платочков, которые роняли прямо у него под ногами, но у него был свой безжалостный способ расправляться с самоуверенными девицами, дерзнувшими добиваться его расположения слишком явно. Он отчаянно ухаживал на глазах у всех в течение вечера, а при следующей встрече мог едва припомнить ее имя или вообще забыть, что они уже когда-то встречались. Эта жестокая тактика создала ему славу опасного человека и заставляла осторожных родителей оберегать своих дочерей от его чар. Они даже обращались к ближайшему другу Алверстока с просьбой усовестить его, но увещевания мистера Мортона и обвинения в жестокости вызывали только презрительную усмешку и холодное замечание о том, что так жертва получила хороший урок. С первого своего появления в свете маркиз стал предметом вожделений на ярмарке невест, но годы не научили его относиться к такому положению хладнокровно. С того дня, когда он понял, что его первая любовь готова выйти хоть за горбатого, лишь бы у него было такое положение и состояние, как у маркиза, он стал неисправимым циником; и к тому моменту, когда ему уже было тридцать семь лет, и в его жизнь ворвалась Фредерика, желания обзавестись супругой у него было не больше, чем броситься с моста в Темзу.

Но Фредерика взволновала спокойные воды его безмятежно текущей холостяцкой жизни. Не сразу, но очень скоро он обнаружил, что его неудержимо тянет к ней, и это было ему незнакомо. Женщины, которые интересовали его прежде, были или знатные кокетки, за которыми он ухаживал для развлечения, или легкомысленные особы, с которыми он позволял себе более близкие отношения. Он не чувствовал привязанности ни к тем, ни к другим и ни малейшего желания устанавливать с ними более прочные связи. Быть связанным с одной женщиной, какой бы красивой и знатной она ни была, наскучило бы через несколько месяцев, и он даже не помышлял об этом. Он не нуждался в постоянном женском обществе, и ему нисколько не хотелось обременять себя заботами и тяготами семейной жизни.

Затем появилась Фредерика и спутала все хладнокровные расчеты, навязывая ему какие-то обязательства и вторгаясь все больше и больше в установленный порядок его жизни, привела размеренную жизнь в совершенно ненужное смятение. Пытаясь разобраться в переменах, происшедших внутри него самого, он не мог найти им объяснения. В ней можно было отметить характер, но не красоту; она и не старалась ему понравиться; она была бескомпромиссной, прозаичной и властной особой и принадлежала совершенно не к тому типу женщин, что привлекали его. К тому же (теперь он пришел к такому выводу) повесила на него двух несносных мальчишек, о чем он всю жизнь мечтал!

Но так ли это? Задумчивая улыбка появилась в уголках его губ. Нет, она не виновата. Он сам поддался на льстивые замечания Феликса (нахального чертенка!); потом Джессеми попал в эту историю (надоедливый юный растяпа) и обратился к нему за помощью, которую, естественно, пришлось ему оказать; но Фредерика здесь совершенно ни при чем. Она ужасно переживала из-за случая с Джессеми, глупая! Глупая, властная особа, невзрачная девица; какого черта он все время о ней думает?

Он начал искать, что же в Фредерике было такого, что вывело его из состояния безмятежного покоя и ввергло в пучину сомнений и беспокойства. Это было приятное занятие, но оно не помогло ему разрешить проблему. Ему нравилось ее самообладание, искренность, улыбка, чувство юмора, веселая отвага, с которой она несла на своих плечах бремя забот, непосильных для девушки; нравилось, как она виновато извинялась, когда у нее вдруг выскакивало словечко из лексикона ее братцев, вдумчивый взгляд, когда она размышляла над каким-нибудь щекотливым вопросом, неожиданные замечания, которые она делала, и… но что во всем этом было такого, что могло разрушить привычную жизнь и поставить на карту будущее спокойное существование? Ничего особенного, конечно, просто она вызвала в нем чувства, которых он прежде не знал, но это было не более чем мимолетной фантазией.

При мысли об этом он нахмурился. Чертовщина заключалась в том, что, чем чаще он ее видел, тем сильнее становилось то чувство, которое он испытывал к ней, что, конечно, не могло быть любовью (она годится только для зеленых юношей), но это была и не просто симпатия. Скорее всего, это можно назвать привязанностью! Он думал о ней слишком много, что нарушало обычное спокойствие и уверенное течение его мыслей; и потом (похоже, он действительно начинает стареть!), его преследовало желание освободить ее от тяжких забот. Но на деле он был бессилен что-либо сделать, кроме как оказывать незначительную помощь, что не снимало с нее главного бремени. Он подозревал, что она недооценила, какие расходы ей предстояло понести в Лондоне; когда маркиз опытным глазом узнавал, что вечернее платье под бархатной отделкой на газовой вуали уже несколько раз было переделано, он еще больше утверждался в своих догадках о ее печальном финансовом положении. Он негодовал при мысли, что каждая лишняя монета тратится на Черис. Слишком хорошо разбираясь в дамских туалетах, он замечал, что и Черис появляется в платьях, искусно перешитых, чтобы казаться новыми, но ошибочно полагал, что к этому были приложены руки Фредерики, и даже представлял себе, как она просиживает ночи за шитьем, пока не догорят свечи, если бы ему сказали, что этой изнурительной работой занималась младшая из сестер (впрочем, ей это занятие не казалось изнурительным), он бы очень удивился; ведь он думал, что Черис, кроме своей неземной красоты, больше нечем похвастаться. Как казалось его светлости, в ней отсутствовало нечто особенное, что можно определить словами «высший класс» и что было в Фредерике. Это чувствовалось во всем, думал он, что бы она ни делала: от манеры носить свои перешитые туалеты до достоинства, с которым принимала гостей в убогой гостиной претенциозно обставленного дома, сданного ей на сезон. А ему хотелось перевезти ее с Верхней Уимпол-стрит, поселить в достойном месте, окружить роскошной обстановкой и обеспечить так, чтобы она могла купить любое платье, какое ей понравится. И со всем своим богатством он мог оказать ей помощь только в виде оплаты смехотворных долгов за Джессеми и Лафру! Вероятно, и дальше ему представится возможность оказывать ей услуги подобного рода, хотя это самая малость из того, что он хотел и мог сделать для нее.

Он нахмурился еще больше. Старший брат скорее обуза для нее, а не поддержка. Безобидный юноша, но если он и не был таким легкомысленным, как его отец, то, как и он, был напрочь лишен чувства ответственности. Возможно, через год-два он осядет в Гирфордширском поместье и счастливо заживет там, но сейчас ему явно по душе веселое времяпрепровождение в Лондоне и он совершенно не склонен заниматься ведением дел в доме, воспитанием братьев; все проблемы семьи, существующей на очень ограниченные средства, приходится решать Фредерике. Маркиз незаметно следил за юношей и не исключал того, что вскоре Гарри мог залезть в долги. К счастью, похоже, его не увлекала игра, так что те, кто ставит ловушки на юных провинциалов, напрасно раскинули свои соблазнительные сети, и им пришлось ловить более доверчивые жертвы. Гарри мог утешиться и менее азартными увеселениями, вместо того чтобы проводить вечера в игорных домах, против которых предостерегал его Пеплоу. Конечно, очень заманчиво выиграть целое состояние, но Гарри был достаточно осторожен, чтобы садиться за стол с сомнительными личностями, о которых его друг рассказывал ему как о греческих бандитах.

Другое дело лошади. Если вы знаете все о лошадях (а Гарри считал себя знатоком), то можете с арифметической точностью определить шансы на успех: надо внимательно следить за фаворитами на беговой дорожке и знать, когда делать ставки, а когда остановиться. Тогда у вас всегда есть надежда на успех. В первый же понедельник после своего приезда в Лондон он отправился с мистером Пеплоу на Таттерсоллс[3] и впоследствии стал частым его посетителем. Так как он увлекался спортом для собственного удовольствия, а не из-за выигрыша, он посещал все скачки, которые только проходили в окрестностях города, разъезжая вместе в Барни в коляске, недорого купленной по совету Эндимиона Даунтри в Лонг-Акре. А вот пара резвых скакунов, которыми была запряжена коляска, обошлась ему совсем недешево; но, как он виновато разъяснил Фредерике, неразумно было бы тратиться на дешевых лошадей, которые потом оказались бы хромыми, спотыкались на каждом шагу или оказались бы неизлечимо больными.

Она согласилась с ним, подавив в себе протест против такого расточительства. Она знала, что критику от сестры он может не очень хорошо принять, и еще она знала, что придется урезать себя в расходах. Грейнард предоставил им деньги на эту поездку в Лондон, а ведь Грейнард принадлежал не ей, а Гарри. Она позволила себе только полушутя попросить его так не тратиться. Но он нетерпеливо возразил:

— Какой вздор! Я не нищий, в конце концов! Ты хочешь, чтобы я нанимал извозчика, как какой-нибудь бродяга? С какой стати?

— Нет, нет! Я только говорю о том, как дорого обойдется их содержание в конюшне и расходы на конюха…

— Ерунда! Совсем не так уж много! Если бы ты была подогадливее, Фредди, то привезла бы наших лошадей и Джона с собой! Должен сказать, мне совсем не по душе, что вы раскатываете на извозчиках. Это выглядит несолидно, и если ты думаешь, что и я могу экономить на этом, то сильно ошибаешься!

Она заверила его, что и не помышляла об этом, и больше не поднимала эту тему. Но его строгий брат, Джессеми, оказался не таким терпимым. Он не только отказался даже смотреть на чистокровных гнедых уэльсцев, но еще так недвусмысленно высказался о своем отношении к их покупке и с таким неуважением отозвался о старшем брате, что только родственные чувства (как сказал ему Гарри) удержали того от затрещины.

После этого семья почти не видела Гарри. Его роскошный выезд позволял ему появляться на всех скачках и боксерских матчах, проходивших даже далеко от города, но все же в таких доступных местах, как Мулси-Херст или Коптхолл-Коммон.

Маркизу было известно о ссоре между братьями. Один или два раза он пригласил Джессеми покататься с ним по парку, но они ни разу не столкнулись там с Гарри, избегая встречи с его замечательной парой. Маркиз сказал:

— Отличные лошадки! Ты ездил на них?

— Нет, и не собираюсь! — отвечал Джессеми, сердито сверкая глазами и недовольно поджав губы. — Гарри прекрасно знает, что я думаю о его шикарном выезде!

— Но я не знаю. А что ты думаешь о нем?

Этих слов было достаточно, чтобы Джессеми подробно выложил ему свою обиду. В общем, он был довольно резок, но считал, что с его светлостью они в достаточно близких и доверительных отношениях, и надеялся, что кузен Алверсток задаст Гарри за его безрассудную расточительность.

— Ведь меня он даже не слушает! — с горечью закончил он.

— Конечно. Он еще мягко обошелся с тобой и не отвесил тебе подзатыльник! — сказал Алверсток, и добавил с лукавой усмешкой: — Представь, что Феликс наговорил бы тебе такого.

Джессеми вспыхнул, взгляд его стал отчужденным, но через минуту он произнес:

— Отлично, сэр! Мне не стоило всего этого вам говорить! Меня это так расстраивало, что я не удержался и разболтался перед вами! Фредерика может говорить, что он имеет право поступать, как хочет, но я думаю, что ему следует подумать, как помочь ей, а не жить только в свое удовольствие!

Маркиз полностью был согласен с этим, но решил ничего не говорить и дать Джессеми остыть, он только заметил, что вряд ли покупка коляски и пары лошадей сможет разрушить семью.

Он действительно так думал и знал, что Фредерика не так уж сильно расстроилась из-за легкого приступа расточительства у Гарри. Но он чувствовал, что-то беспокоило ее; а так как больше всего ему хотелось, чтобы ничто ее не тревожило, то решил выяснить, отчего ее взгляд последнее время стал таким напряженным. Алверсток пригласил сестер Мерривилл, лорда и леди Джевингтон и мистера Питера Нейвенби в оперу, держа про запас сестру Луизу и ее скучного сына, на случай, если Августа отклонит его предложение. Однако она этого не сделала, а так как у Джевингтонов была своя ложа в театре, немного удивила его этим, а еще больше — своего кроткого супруга.

Вечер в опере, устроенный лордом, не показался чем-то необычайным, так как был тщательно продуман, чтобы убедить даже самых подозрительных в том, что он просто выполняет свой долг опекуна, к чему обязывают его светлость эти утомительные приличия. Побеседовать с Фредерикой в антракте ему не составило труда, они просто отошли в глубь ложи, уступив место поклонникам Черис, которые не замедлили явиться. Он сказал:

— Надеюсь, вы довольны мной. Если я не получу выражений самой горячей благодарности, то почувствую себя очень обиженным.

Только на мгновение она смутилась; заметив лукавый блеск в ее глазах, он подумал, что она еще ни разу не обескуражила его глубокомысленным вопросом: «Что вы хотите этим сказать?»

Вместо этого она проговорила:

— Да, конечно, я вам очень признательна, сэр! Просто я… — Она замолкла, вздохнув, и продолжала: — Вам не кажется — теперь вы можете получше его разглядеть, — что он был бы для нее самым подходящим мужем?

Он бросил взгляд в сторону ничего не подозревающего Нейвенби.

— Может быть, как я могу это определить? Это то, что беспокоит вас так сильно?

— Нет, меня это ничуть не беспокоит. Я беспокоюсь лишь о том, чтобы ей было хорошо, спокойно и чтобы она была счастлива.

— Тогда чем же вы огорчены?

— Да ничем! Может быть, только тем, что мне придется уволить кухарку, очень жаль, она так хорошо готовит. Но экономка говорит, что она такая любительница джина, что лучше от нее избавиться. Разве удивительно, что я немного расстроена?.. Хотя я не думала, что это заметно!

— О, не беспокойтесь! Никто, кто хорошо вас знает, не заметит ни малейшей перемены в вас и даже поверит в выдумку с кухаркой.

— Это не выдумка! — возразила она с возмущением.

— Хорошо, не выдумка, но не кухарка же лишила вас покоя, Фредерика. Скажите, может быть, вы боитесь, как Джессеми, что вам теперь придется туго из-за того, что Гарри приобрел себе модную коляску с лошадьми?

— О господи, нет! Признаться, лучше бы он этого не делал, потому что и не представляет, во сколько обходится в Лондоне содержание собственного выезда. Но клянусь вам, это не лишило меня покоя, как вы выразились! А Джессеми рассказывал вам об этом? Хорошо бы вы сказали, что ему не стоит поучать Гарри, как вести себя!

— Я уже сказал ему об этом! — ответил он.

— Благодарю вас! — сказала она с благодарной улыбкой. — Он слушает вас больше всех, так что надеюсь, когда он снова увидит Гарри, уже не будет так враждебно смотреть на него.

Его брови поднялись.

— Увидит снова? Значит, Гарри уехал?

— Да, всего на день или два! Я не совсем уверена, но, кажется, он отправился в поездку с какими-то своими друзьями, — безразлично сказала она.

— Так вот оно что! — с улыбкой сказал он.

— Ничего подобного! Что вы выдумываете?

— Должен ли я понимать как подтверждение моей догадки или вы хотите, чтобы я разубедил вас? — Он улыбнулся еще шире, когда она невольно подняла на него вопросительный взгляд. — Вы замечательная сестра и ни в коем случае не против поездок Гарри с друзьями, но боитесь, что он попадет в дурную компанию, разве не так? Ну так вы можете быть спокойны: я не знаком лично с молодым Пеплоу, но, судя по тому, что я о нем слышал, он не из тех, кого называют шалопаями. Конечно, трудно усомниться в том, что они не затеют какую-нибудь дурацкую шутку, но это не должно вас волновать: такие шалости им простительны.

Он помолчал в нерешительности, а потом сказал:

— Когда я впервые встретил вас, Фредерика, вы говорили о своем отце с достаточной откровенностью. Это дает мне право сказать, что вы напрасно волнуетесь, что Гарри пойдет по его стопам. Я вижу, что в чем-то они похожи, но также вижу и определенную разницу, и, главное, Гарри не интересуется игрой в карты. Это вас успокоит?

Она кивнула и, понизив голос, ответила:

— Да, спасибо вам! Честно говоря, мне и самой так казалось, но я не понимаю, как вы догадались.

Она улыбнулась ему, как всегда открыто, и сказала просто:

— Вы такой хороший, и я особенно благодарна вам за доброе отношение к моим братьям. Не знаю, почему вы заинтересовались делами Гарри, ведь он даже не претендует на роль вашего подопечного, но благодарна вам за это!

Он мог назвать ей истинную причину такого отношения к Гарри, но не сделал этого, испугавшись, что не сможет удержаться объявить то, о чем он решил умолчать. Она была дорога ему, но он не намеревался связывать себя обязательствами и не хотел, чтобы она пострадала хотя бы от малейшего намека на то, что может обидеть ее. Или ему так только казалось. Позже, обдумав все еще раз, он понял, что была и другая причина, которая сдерживала его: он боялся ее потерять. Алверсток не забыл, как поцеловал ей руку, и даже этот маленький знак внимания оттолкнул ее от него. Он сразу же исправил ошибку, вернувшись к прежнему стилю общения, но сердечности в их отношениях не было никогда, с ее стороны не было даже намека на то, что ей нужно что-то большее, чем дружба.

Это было для него непривычно. Столько ловушек расставлялось для него, столько платочков ему было брошено, что ему и в голову не приходило прежде, что его ухаживания будут отвергнуты какой-нибудь женщиной, которую он осчастливит своим вниманием. Но Фредерика не давалась ему. Он был уверен, что она не согласится выйти за него или за кого-то еще из-за богатства и титула, и совсем не был уверен в том, что нравится ей настолько, чтобы она приняла его предложение из-за него самого. «Ну и прекрасно!» — подумал он с кривой усмешкой; и вдруг ему пришло в голову, уж не та ли легкость, с которой ему удавалось увлечь Джулию Паракомб, красотку миссис Илфорд и множество других женщин, и превратила его в презренного фата, не знающего ни в чем отказа и считающего себя неотразимым.

Несколько дней спустя он, все еще размышляя о своих взглядах на жизнь и о Фредерике, в сумерках вернулся домой и обнаружил, что холл был заставлен чемоданами и шляпными коробками, а два лакея тащили по лестнице перевязанный веревками дорожный сундук. На лице дворецкого сияла отеческой нежностью радостная улыбка.

— Что за черт? — спросил он.

— Леди Элизабет, милорд, — объяснил Уикен, принимая у него шляпу и перчатки. — Совсем как в старые добрые времена! Она приехала двадцать минут назад.

— Так это она приехала? — переспросил лорд, слегка озадаченный.

Леди Элизабет, та самая бедняжка Элиза, которая вышла за никому не известного мистера Кентмера, в этот момент появилась в дверях библиотеки в своем дорожном костюме и приветливо проговорила:

— Да, дорогой Вернон: это она! Но не падай от восторга! Не стоит. Я и так представляю себе, до чего ты рад!

Из всех сестер эта высокая худощавая дама была ближе ему по возрасту и больше всех похожа на него, но в ней было больше живости и меньше грации, чем в нем.

— Какой элегантный костюм! — заметила она со смехом. — Самый модный!

— Жаль, что не могу тебе сделать такой же комплимент! — отвечал он, чмокая ее в подставленную щеку, — Что за дурацкая шляпа! Ты выглядишь нелепо, Элиза! А что привело тебя в Лондон?

— Моя дурацкая шляпа, конечно. Я должна… я непременно должна купить себе новую! — Если бы я могла позволить себе еще и новое платье, мой дорогой, дорогой братец! — сказала она с томным видом.

Поскольку единственное, что в свое время хоть как-то примирило ее родителей с замужеством, это весьма приличное состояние неприметного мистера Кентмера, эти слова маркиз не принял всерьез. Затолкав ее в библиотеку, он сказал, закрывая дверь:

— Последи за собой, Элиза!

Она рассмеялась:

— Как будто есть что-то, чего Уикен не знает о нас. Как, кстати, поживает наша дорогая сестрица Луиза?

— Я не видел ее и не слышал уже неделю. — Он пристально разглядывал ее, и глаза его сузились. — Отбросим твою шляпу, так зачем ты приехала в Лондон?

— Шляпы нельзя бросать, — возразила она. — Я должна приобрести новый костюм и вернуться, одетая по последней моде. Хотя настоящая причина, заставившая меня приехать, это то, на что постоянно жалуешься ты: скука, мой милый!

— Что, наскучила сельская идиллия?

— Если бы ты, — сурово заявила она, — хоть чуть интересовался своими племянниками и племянницами, ты бы не говорил ни о какой идиллии. Этот год мы начали с коклюша, трое болели один за другим. Только последний раз кашлянули, как Каролина, что и положено в ее возрасте, заболела ветрянкой, потом она передалась и Тому, и Мэри! А затем Джек привез из Итона домой какую-то ужасную инфекцию, и они все заразились ею, даже Джон! Лучше бы и я свалилась с ней, не было бы так тоскливо! Так вот, я оставалась в Мейноре, как примерная мать и жена, до их полного выздоровления, а потом поскорее собрала чемоданы, пока кто-нибудь из них не покрылся сыпью, или не простудил горло, или не сломал себе что-нибудь!

Он улыбнулся, но не сводил с нее пристального взгляда.

— И долго ты собираешься тут пробыть? — спросил он.

— Господи, откуда я знаю! Неделю или две, может быть. Какая разница? Или ты предпочитаешь, чтобы я убралась?

— Вовсе нет, — ответил он вежливо.

— Ну вот и отлично, потому что я собираюсь навестить старых друзей, возобновить все свои старые знакомства. А еще хочу присмотреть дом, чтобы снять на следующий сезон. Знаешь, я ведь собираюсь вывести Каролину. Вряд ли ты об этом знаешь, хотя тебе и положено. Дом с бальным залом, конечно. Нет, я не собираюсь давать бал не в своем доме, так что не волнуйся! Вернон, ради всего святого, с чего это тебя угораздило устроить здесь бал для Джейн Бакстед?

— Я сделал это не для нее, — отвечал он. — Я хотел вывести в свет дочерей Фреда Мерривилла. Еще скажи, что ты не знала, что я взял покровительство над одной очень красивой девушкой?

Она попыталась сохранить удивленное выражение, но не удержалась и расхохоталась, заметив блеск в его глазах.

— Нет, не скажу! До чего ты невыносим! Ладно, я действительно, умираю от любопытства. Ну и как это случилось?

— О, очень просто! Можно назвать это оплатой долга. Я не являюсь опекуном на самом деле, но их поручили моим заботам. Представить красавицу светскому обществу казалось мне совсем небольшой услугой, так я и сделал. Кстати, я убедил Луизу помочь мне.

— Дьявол! — понимающе покачала она головой. — Августа писала мне, что она взбесилась, когда увидела твою красавицу, и до сих пор бесится! А другая, она тоже красива?

— О нет! Ни какого сравнения с Черис! — равнодушно проговорил он. — Она старшая в семье и заботится о младших. Мое покровительство чисто условное, я с ними почти не общаюсь.

В этот момент так некстати вошел Уикен и очень серьезно объявил:

— Мистер Феликс пришел и хочет видеть вашу светлость. Ему можно войти, милорд?

— Какого дьявола ему теперь понадобилось? — рассерженно воскликнул маркиз. — Скажи ему… Нет, мне придется с ним увидеться: впусти его!

— Он бросил быстрый взгляд на сестру и сказал со слабой, усталой улыбкой:

— Сейчас ты как раз сможешь познакомиться с самым младшим Мерривиллом, Элиза, — невыносимый ребенок! Он обернулся, когда Уикен впустил Феликса, и сказал:

— Ну, Феликс! В какую историю ты попал на этот раз?

— Сэр! — обиженно проговорил Феликс. — Ни в какую историю я не попадал!

— Извини! Просто визит вежливости! Элиза, позволь представить тебе Феликса, одного из моих подопечных. Феликс, это моя сестра, леди Элизабет Кентмер.

— Ах, я не знал, простите, мэм! — сказал Феликс, немного смущенно, но вежливо поклонившись. Он с беспокойством взглянул на Алверстока. — Может, я лучше завтра приду, сэр? Я не хотел вам мешать, а мне надо сказать вам кое-что очень важное!

Леди Элизабет, мать троих многообещающих мальчиков, вмешалась:

— Тогда, конечно, не стоит терять времени! У тебя секретное дело? Тогда я попрошу прощения у брата и пока выйду.

По веселому огоньку в ее глазах он понял, что его поймут верно, и сказал:

— О нет, мэм, благодарю вас! Оно чуть-чуть секретное! Вы никому не скажете?

— Я никогда никого не выдавала! — быстро заверила она его.

— Короче, Феликс! — скомандовал Алверсток. — Если это не очередная переделка, то что же это?

— Это… это, это воздушный шар, кузен Алверсток! — раскрыл Феликс свою тайну.

Леди Элизабет не удержалась от хохота и поскорее притворилась, что она закашлялась, а лорд только спросил голосом обреченного:

— Вот как? А какое мне, да и тебе, дело до воздушных шаров?

— Но, сэр! — сказал Феликс, глубоко потрясенный. — Вы должны знать, что в четверг в Гайд-парке состоится подъем шара!

— Тем не менее я не знал. И позволь сказать тебе, здесь и сейчас, что меня совершенно не интересуют воздушные шары! Так что, если ты хочешь попросить меня сводить тебя на этот запуск, мой ответ — нет! Ты прекрасно можешь сходить в Гайд-парк и без меня.

— Конечно, но дело в том, что я не могу! — сказал Феликс. Сразу же приняв вид несчастного сироты, без гроша в кармане бредущего по белу свете, он поднял на маркиза свои наивные голубые глаза и умоляющим голосом проговорил:

— О, кузен Алверсток, пожалуйста, сходите со мной! Вы должны! Это просто необходимо! — настойчиво повторял он.

— Почему это вдруг необходимо? — спросил лорд, сохраняя железное спокойствие и выразительно поглядывая на свою тяжко страдающую от кашля сестру.

— Но вы ведь мой попечитель, и я сказал кузену Бакстеду, что вы пригласили меня пойти с вами! — сказал Феликс с обезоруживающей откровенностью. Он ослепительно улыбнулся маркизу и добавил: — Я знаю, вы поймете, когда я вам все объясню, кузен Алверсток! Вы ведь тоже терпеть не можете кузена Бакстеда!

— Когда я это говорил? — спросил лорд.

— Нет, вы не говорили, но я был бы круглым дураком, если бы не заметил этого! — снисходительно заметил Феликс. — И потом, когда я рассказывал вам, какую нудную нотацию он прочел мне за поездку на пароходе, вы сказали, что…

Маркиз поспешно перебил его:

— Ну ладно, не важно! А какое отношение Бакстед имеет к этому твоему шару?

— Он пригласил нас всех поехать с ним в парк посмотреть на запуск — нет, всех, кроме Гарри! — сказал Феликс таким голосом, будто с ним произошла катастрофа. — Вот вы разве скажете человеку, которому не хотите быть признательным, что он так добр и вы так признательны ему?

— Верно! — вставила леди Элизабет, удивленная. — На самом деле, скорее, не захочется быть к нему добрым и признательным!

— Вот именно! — согласился Феликс, с одобрением посмотрев на нее. — Кроме того, я точно знаю, как это будет, и предпочел бы вообще не ходить! Потому что, можете мне поверить, Джессеми усядется рядом с кучером, а я буду вынужден торчать подле кузена Бакстеда и выслушивать его скучнейшие рассуждения, и наверняка он начнет рассказывать девушкам об аэронавтике, как будто он что-то понимает, да еще объяснять это мне самым любезным образом, и… О, вы сами прекрасно знаете, сэр! Я не вынесу!

Он заметил, что уголки губ у Алверстока искривились в улыбке, и с триумфом воскликнул:

— Я знал, что вы поймете меня! Так вот, когда я вошел в комнату, не зная, что он там, и Фредерика сказала о его приглашении, я ответил, что не смогу пойти, так как вы уже пригласили меня с вами, сэр! И если Джессеми скажет вам, будто я грубо вел себя, не верьте. Я поблагодарил его очень вежливо, уверяю вас! Но теперь я вижу, что мне придется пропустить этот запуск, если вы не пойдете со мной, иначе получится неудобно.

— И ты говоришь, что не попал в переделку! Ты и семье своей наврал?

— О нет! Фредерика и Джессеми, конечно, знают, что это неправда. Вообще-то Фредерика сказала мне, чтобы я не смел надоедать вам. Но я ведь не надоедаю, я только прошу вас, сэр! Она сказала, что вам совершенно неинтересно, как запускают воздушный шар, а я уверен, вы получите большое удовольствие!

— Правда? — сказал маркиз. — Так вот что я тебе скажу, отвратительный, бессовестный мальчишка…

Но его прервали.

— Хорошо, пусть так и будет! — сказала леди Элизабет. — Большое удовольствие! Что касается меня, то я с интересом взгляну на это: так уж получилось, что я никогда не видела, как запускают воздушные шары. Дорогой Вернон, ты все думал, куда сводить меня, чтобы развлечь, не правда ли? Ну вот, теперь ты знаешь! Ты повезешь нас с Феликсом в Гайд-парк смотреть, как поднимают в небо шар!

— Проклятье! — сказал маркиз. — Хорошо!

— Я знал, что вы согласитесь! — закричал Феликс. — Я так и сказал Джессеми!

Он помолчал, а потом осторожно спросил:

— В вашем фаэтоне, сэр?

— А какое тебе дело до фаэтонов или лошадей? — спросил Алверсток. — Ты бы, конечно, хотел, чтобы я отвез тебя в Гайд-парк на этой «догонялке» — паровозе!

— Да, бог ты мой, а разве плохо! — воскликнул Феликс, и глаза его мечтательно просветлели. — Только вы не смогли бы, потому что он ездит по рельсам. Дело в том, что Джессеми зазнается, потому что вы даете ему покататься на ваших лошадях и берете ездить верхом с собой, и это невыносимо! Вот если бы вы взяли меня вместо него!

Тут его взяло сомнение. Он посмотрел на леди Элизабет и вежливо сказал:

— Если бы вы не возражали, мэм!

— Конечно нет! Неинтересно смотреть за запуск воздушного шара из старомодного ландо, — быстро отозвалась она. — К тому же, как еще мы сможем затмить лорда Бакстеда?

Этой очень подходящей речью леди Элизабет снискала самую живую благодарность Феликса, и он решил, что она — свой человек. Протест Алверстока, что фаэтон не приспособлен для трех человек, был немедленно отклонен, и он удалился, оставив леди Элизабет веселиться дальше.