Фредерика

Глава 7

— Он правда молодец! — согласился Алверсток.

Она посмотрела на кузена.

— Да и вы тоже! Вы были великолепны, я так вам благодарна! Простите за то, что втянула вас в эту историю! Понимаете, они хотели отнять у меня Лаффа, подумать страшно, что могло бы с ним случиться! Поэтому я и сказала, что он принадлежит вам. — Она рассмеялась, — Как Кот в сапогах!

— Как кто? — переспросил он.

— Мой кузен Марррркиз Алверсток! — пояснила она. — Понимаете?

— Наверно, я безнадежно туп, но я не… — тут его осенило, и он угрожающе сдвинул брови.

— Ах, вот что! Марррркиз Каррррабас!

— Ну конечно! И это подействовало! Если бы не эта ужасная особа, которую вы так отделали! В жизни не слышала ничего более жестокого, но признаюсь, получила удовольствие! — Она снова стала смеяться. — Да, но вы чуть не спутали все мои планы, когда сказали вдруг, что Лафф — балукистанская гончая! Так теперь ты и будешь называться, безобразник!

Благодарный, Лафра вскочил на задние лапы и облизал ей лицо, Она столкнула его передние лапы с колен.

— Бессовестная ты дворняжка! — сообщила она ему.

Фредерика подняла глаза на Алверстока и протянула ему руку.

— Благодарю вас! — сказала она с улыбкой. — Мне пора идти. Вы сообщите мне, сколько мистеру Тревору придется заплатить этим людям?

— Подождите! — сказал он, — Вы еще не объяснили мне, как случилось так, что вы оказались на прогулке одна, кузина.

— Не объяснила, — согласилась она, — Но в таком случае, может быть, и вы тогда тоже объясните мне, почему это вас так беспокоит?

— Я готов. Возможно, так принято в Гирфордшире, но для Лондона это не годится. Девушки вашего возраста и воспитания не гуляют по городу в одиночку.

— Ну, обычно я одна и не хожу и, естественно, никогда не позволю Черис. Но я не девчонка, как вам может показаться, потому что вы намного старше, но уверяю вас, я уже давно не считаюсь юной мисс! И в любом случае не должна отчитываться перед вами, кузен Алверсток!

— Ошибаетесь! — ответил он. — Если вы хотите попасть в светское общество, Фредерика, вам придется следовать его правилам! Или вы будете делать что положено, или я умываю руки. Если вы решили шокировать свет своим поведением, поищите себе другого покровителя!

Она вспыхнула и уже открыла рот, чтобы резко ответить ему, но сдержалась и прикусила язык. После паузы ей все-таки удалось улыбнуться и сказать:

— Думаю, что после сегодняшнего случая вы бы уже с удовольствием умыли руки.

— Ничего подобного! — спокойно сказал он, — Выбросьте это из головы!

— Вот как раз этого я сделать не могу, хотя и очень хотела бы, потому что эта история вынуждает меня держать язык за зубами! — сказала она ему, — В то время как я бы с удовольствием сказала вам пару ласковых, милорд… но я не стану вас упрекать, хотя вы и заслуживаете этого! — добавила она откровенно.

— Это почему же? — Его это начало занимать.

— Потому что вы прекрасно знали, когда распекали меня, что я слишком обязана вам сейчас, чтобы обидеть вас.

Он расхохотался:

— Думаете, вам это удалось бы?

— Да, еще как! Я могу наговорить таких обидных слов, когда рассержена!

— Ну что же, послушаем!

— Она покачала головой, а на щеке ее появилась ямочка.

— Нет, я уже успокоилась. Сказать правду, я вышла из себя потому, что, как правильно говорит моя тетушка, ничто не злит человека так, как сознание того, что он не прав. Это верно?

— Не знаю. Не думал об этом.

— Она удивленно посмотрела на него, но решила не продолжать эту тему.

— Ну что ж, я постараюсь, чтобы вам не пришлось краснеть за нас. Обычно мы с Черис выводим Лаффа на прогулку. Но дело в том, что Черис простыла. Джессеми же по утрам непременно должен сидеть над учебниками. Он считает, что в Лондоне ему нужно гораздо больше заниматься, бедный мальчик!

— Тогда почему вы не взяли Феликса или горничную?

— У меня нет своей горничной, только служанки в доме, а они городские и не любят гулять, сразу начинают ныть, что им трут башмаки или что-нибудь еще. Я бы взяла Феликса, но у него сейчас в голове только Механический музей, и он бы всю дорогу надоедал мне этим. Умоляю, не сердитесь, я больше не буду!

— Вам нужен лакей, — сказал он, все еще хмурясь.

— Зачем, чтобы защищать меня? Лафф это делает не хуже, клянусь вам!

— Чтобы ждать вас, носить покупки, вручать вам письма.

— Мне кажется, вы хотите сказать, что его не хватает для престижа.

— И это тоже, — ответил он.

Она задумчиво смотрела на него, потом грустно улыбнулась.

— Для респектабельности, как говорит Баддль! Он хотел, чтобы я взяла с нами Питера, но мне пришлось оставить его в Грейнарде, так как, во-первых, мистер Портс очень хотел его нанять, а во-вторых, мне показалось, что это излишние расходы. Хотя, честно говоря, мне очень не хватает лакея; по мнению Баддля, сам он слишком стар, чтобы справляться со всем одному в этих ужасных лондонских домах.

— Вас смущают расходы? — прямо спросил он.

— Нет, я найму лакея, и он может заменить служанку, которая сейчас помогает Баддлю.

— Нет, доверьте это мне! — сказал он. — Нанимать лакеев, да еще лондонских, это не дело для молодой девушки.

— Спасибо, я вам так признательна! Но непонятно, зачем вам заниматься этим?

— Этим займется Тревор, он найдет подходящего человека и пришлет его к Баддлю.

— Тогда я буду признательна ему. — Она снова протянула ему руку. — Ну, прощайте, кузен.

— Еще не все! Если у вас нет неотложных дел, я мог бы отвезти вас к моей сестре прямо сейчас. Она хочет с вами познакомиться, и это прекрасная возможность съездить к ней.

Вздрогнув, она сказала:

— Да, но Черис! Ей ведь тоже надо пойти? Не покажется ли леди Бакстед это невежливым, раз она собирается ее представить на балу?

— Нет, отчего же, ведь мы ей все объясним. Она сочтет более невежливым, если этот визит будет отложен.

— Но через день или два Черис уже будет в порядке!

— Надеюсь. Но, к сожалению, завтра я уезжаю в Ньюмаркет и пробуду там неделю. А нанести визит за две недели до бала будет нарушением правил приличия, поверьте мне.

Она растерялась.

— И правда! Она решит, что мы невоспитанные девчонки! Но я не одета для этого!

Он поднес к лицу монокль и оглядел ее через него. На ней была ротонда под цвет ее волос, оранжевые ботинки из бумажной ткани и аккуратная маленькая шляпка со страусиным пером вокруг тульи. Он опустил монокль.

— Не вижу ничего неподходящего, — сказал он.

— Вы, может быть, и не видите, но будьте уверены, леди Бакстед примет меня за настоящую оборванку! Я ношу эту ротонду уже года два!

— Совсем не обязательно ей об этом сообщать.

— Вы правы! — сказала она мягко. — Она и сама это увидит.

— Как это она увидит, если я не заметил?

— Потому что она женщина! И вы еще спрашиваете!

Его глаза засветились лукавым блеском.

— Вы недооцениваете меня, Фредерика! Я гораздо лучше разбираюсь в дамских туалетах, чем моя сестра! Могу это вам доказать! Итак! Ваша ротонда сшита не по последней моде, ваши ботинки сделаны из ткани, а не из лайки, и вы подновили шляпку, а перо покрасили под цвет ботинок. Ну что, я прав?

Она посмотрела на него мрачно, но с интересом.

— Да, правы, боюсь, что тетя Скребстер — тоже.

— Ого! Значит, она предупредила вас, какой я неисправимый повеса. Но вам нечего меня бояться, Фредерика!

Тут она не удержалась от смеха.

— О, я знаю! Для этого я не слишком хорошенькая.

Она прямо смотрела ему в лицо, но брови ее слегка нахмурились.

— Вот Черис, другое дело, — задумчиво проговорила она. — Но… но хотя вы и считаете меня неопытной девчонкой, кузен, мне, знаете ли, не семнадцать лет. Вы не станете повесничать.

— Откуда вы знаете? — спросил он насмешливо.

— Ну, я, правда, не очень хорошо знаю повес, точнее, никогда не встречала их прежде, но я не такая дурочка, чтобы не понимать, что вы — джентльмен, как бы невежливы вы ни были и какие бы неуместные вещи ни говорили! Наверное, такая беспечность свойственна многим людям знатного происхождения.

Он был так ошеломлен ее словами, что не мог ничего сказать. Затем кислая улыбка искривила его рот, и он сказал:

— Похоже, я заслужил это. Примите мои извинения, кузина! А теперь позвольте отвезти вас к моей сестре.

— Что ж, — с сомнением сказала она, — если вы считаете, что она не будет… Ах нет! Вы забыли о Лаффре! Мило будет явиться в гостиную леди Бакстед с деревенской собакой! Я не могу!

— Не беспокойтесь. Кто-нибудь из моих людей отведет его на Уимпол-стрит. Я пойду распоряжусь. Посидите, я недолго!

Он вышел из комнаты, и хотя второй лакей уже бежал в конюшню передать, чтобы запрягали, прошло не меньше двадцати минут, прежде чем Фредерика села в экипаж его светлости. Протестующие вопли Лафры, которого Джеймс держал на поводке, неслись ей вслед, но она решительно проигнорировала его бешеные призывы и только озабоченно спросила:

— Вы сказали Джеймсу, чтобы он ни в коем случае не спускал его с поводка?

— Не только я, но и вы не раз сказали ему это, — напомнил Алверсток, усаживаясь рядом с ней. — Гросвенор-плейс, Рокстон.

— Он еще не привык к лондонским улицам, — сказала Фредерика, когда дверца коляски закрылась, и не понимает, что нельзя перебегать через дорогу где угодно. И, конечно, если он увидит на другой стороне улицы кошку или другую собаку, бросается к ней, а среди кучеров и их пассажиров начинается паника, потому что он пугает лошадей и путает все движение!

— Могу себе представить! Зачем же вы взяли его в Лондон?

Она изумленно смотрела на него.

— Как, а что же нам оставалось делать?

— Разве не могли вы оставить его, я не знаю… Ну, садовнику, леснику или управляющему?

— Ну… нет! — воскликнула она. — Как вы могли подумать, что мы такие бессердечные? Когда он спас Джессеми жизнь, будто бы, как утверждает Черис, знал, что своей жизнью он обязан ему. Я-то думаю, что он этого не помнит, но когда он был крошечным щенком, три деревенских мальчишки бросили его в пруд, привязав камень на шею. Бедный Лафф! Так вот, Джессеми кинулся за ним, и я никогда в жизни не видела более страшного существа, когда он вошел в дом с Лаффом на руках! Насквозь мокрый, с окровавленным лицом и черным синяком под глазом!

— Он такой драчун?

— Нет… только когда случается что-то в этом роде, он становится, как говорит Гарри, яростным, как тигр. Он не очень увлекается боксом, в отличие от Гарри, и мне кажется, не очень умеет это делать, если вы понимаете, что я имею в виду.

Маркиз, который прекрасно разбирался в этом благородном искусстве, попросил ее пояснить.

Она наморщила лоб.

— Я говорю об умении драться, а не просто размахивать руками. Ну, как правильно стоять, и — и наносить удары, и — ах да! — и еще быть при этом веселым! Хотя трудно при таких обстоятельствах веселиться! Но Гарри, по-моему, именно так себя и чувствует в драках, потому что он вообще веселый человек, не то что Джессеми.

Она замолчала, явно задумавшись о Джессеми. Ради приличия Алверсток поинтересовался через несколько минут:

— Джессеми, наверное, самый спокойный в семье?

— Спокойный?

Поразмыслив над этим вопросом, она нахмурилась еще больше.

— Нет, точно не самый спокойный. Знаете, я не могу описать его, потому что теперь, когда он вырос, сама иногда его не понимаю. Мистер Ансделл — наш викарий — говорит, что у него горячий характер, но мне не стоит беспокоиться, так как он становится более рассудительным. Знаете, он хочет посвятить себя церкви. Признаться, я думала, что это нашло на него после конфирмации и пройдет. Не могу сказать, чтобы я не хотела видеть его священником, но, мне кажется, он совсем не подходит для этого. Он всегда был таким авантюристом, всегда попадал во всякие истории, кроме того, он страстный охотник и в седле держится лучше, чем Гарри, а Гарри далеко не увалень какой-нибудь! Гарри сказал, что Джессеми не нужно подстегивать лошадь при прыжке, потому что он перебрасывает свою душу через каждый барьер, который берет его лошадь! И это не пристрастный взгляд брата. Наш барон сказал моей близкой подруге, что Джессеми лучший наездник для своего возраста во всем Южном Гирфордшире!

Алверсток, чей интерес к братьям мисс Мерривилл был в лучшем случае только вежливый, проговорил голосом, который для тех, кто его хорошо знал, свидетельствовал о его нарастающей скуке:

— Вот как? Да, припоминаю. Когда я имел счастье познакомиться с ним, то у меня сложилось впечатление, что он если не охотник, то уж наверняка страстный любитель лошадей.

— О да! — согласилась она. — Просто сходит с ума по ним. Но раньше он был таким беззаботным, а теперь стал часто задумываться.

Она вздохнула, но тут же спохватилась, улыбнулась и сказала:

— Простите меня! Я трещу без умолку.

— Ну что вы! — вежливо возразил он.

— Я знаю, что это так, да еще о вещах, которые вам совершенно неинтересны. Не пугайтесь! Я больше не произнесу ни звука.

Он почувствовал угрызения совести и сказал как можно мягче:

— Вам трудно с ними, с вашими братьями?

— Нет, что вы! Иногда, конечно, ведь я всего лишь сестра, да еще женщина. Но они очень хорошо ко мне относятся!

— А у вас нет мужчин среди родственников? По-моему, вы говорили о каком-то опекуне или попечителе — адвокате, кажется?

— А, мистер Сэлкомб! Да, он действительно очень помогает и добр к нам, но он не опекун. Папа никого не назначил, вот в чем дело. Мы так боялись, что младших отдадут опекунскому совету, но мистер Сэлкомб сумел предотвратить эту опасность. На адвокатов часто жалуются, что они страшные волынщики, но я чрезвычайно благодарна мистеру Сэлкомбу как раз за это! Он все время выискивал спорные юридические вопросы и тянул с подготовкой бумаг до тех пор, пока Гарри не достиг совершеннолетия и смог принять на себя ответственность за детей. Другой бы не стал с нами возиться, ведь дело тянулось месяцами, но он с Удовольствием помогал нам!

— Не сомневаюсь! Похоже, он принимает ваши интересы близко к сердцу. Он заправляет делами и в вашем доме?

— Вы имеете в виду, управляется ли он с мальчиками? Нет, он не тот человек, который может найти с детьми общий язык. Он холостяк, очень педантичный и старомодный. Мальчики прозвали его старым занудой, что с их стороны в высшей степени неблагодарно. Вот видите, как бывает.

— Прекрасно вижу! — улыбнулся он.

— Единственный мужчина из наших родственников — муж тети Скребстер. Я с ним едва знакома, но знаю, что от него не может быть никакой пользы. Он очень уважаемый человек, но живет в городе, и интересует его только коммерция.

— Жаль, но, думаю, ваш брат Гарри освободит вас от всех этих забот, — безразлично заметил он.

Она чуть замялась перед тем, как ответить.

— Да, конечно.

Экипаж уже подъезжал к дому леди Бакстед и через секунду остановился перед входом, Он был рад этому. От него не ускользнули нотки сомнения и напряжения в голосе Фредерики, и он подумал, что еще немного — и она попросила бы у него совета, может быть, даже и активной помощи в воспитании братьев. Она вполне была способна на это, он же был вполне способен пресечь любую такую попытку довольно резко, а ему не хотелось обижать ее. Она ему нравилась. Фредерика была необычной девушкой, и занятной, не красавица, но умна, и манера держаться у нее была очень приятная; и эта ее сестра, настоящий бриллиант, которую сна так хотела ввести в светское общество. Поднимется же переполох в курятниках, в один из которых он сейчас и входил, и это его немало развлечет!

Леди Бакстед сидела в гостиной в обществе двух старших дочерей. Когда ей доложили о посетителях, она величественно поднялась и намеренно только тогда отложила пяльцы, на которых вышивала, когда надо было поздороваться с Фредерикой. Она наградила ее суровым взглядом, протянутыми для пожатия двумя пальцами и холодным приветствием. Фредерика не подала признаков замешательства. Она чуть коснулась протянутых ей пальцев (что с одобрением отметил Алверсток), сделав при этом легкий реверанс, и сказала со своей открытой улыбкой:

— Рада познакомиться с вами, мэм! Кузен Алверсток был так любезен, что привез меня навестить вас, что я давно собиралась сделать, чтобы поблагодарить за вашу доброту и поддержку, которую вы согласились нам оказать! Моя сестра тоже должна быть здесь, но она лежит с простудой и просит передать вам ее извинения.

Леди Бакстед немного смягчилась. Она успела составить мнение о внешности Фредерики; терзавшее ее подозрение, что это одна из молодых красоток, к которым Алверсток так прискорбно питал слабость, исчезло. Увидев, что Фредерика не красавица и не юная особа, ее светлость уже могла рассмотреть ее непредвзятым взглядом и даже отдать ей должное. Ей не придется краснеть за свою протеже: у девушки были приятные манеры, она была хорошо воспитана и одета она была к лицу и опрятно. Леди Бакстед любезно предложила дочерям познакомиться с новой кузиной и, пока три девицы вели довольно вымученную беседу, отвела Алверстока в сторону сообщить ему, что Фредерика кажется ей очень воспитанной девушкой, и пообещать сделать для нее все, что может.

— Только я не возьмусь выдавать ее замуж, — предупредила она. — Без хорошего состояния и не будучи выдающейся красавицей, можно рассчитывать только на просто приличное замужество. Если она надеется найти мужа из высшего общества, она сильно заблуждается.

— Ну, об этом я тебя и не прошу! — ответил Алверсток. — У тебя будет достаточно проблем с поисками мужа для Джейн. Вспомнив о том, каких значительных размеров достигли счета за наряды Джейн, леди Бакстед была вынуждена придержать язык за зубами. Каким бы изменчивым ни был ее характер, страсть к экономии оставалась незыблемой. Конечно, она метнула сердитый взгляд на брата, но ничего не сказала, а просто отошла к дивану, села и пригласила к себе Фредерику.

Визит продолжался всего полчаса. Леди Бакстед задала Фредерике множество вопросов, но держалась официально, не предложила никаких освежительных напитков и не удерживала, когда та встала, чтобы попрощаться. Она также не пригласила привести на Гросвенор-плейс Черис, но сказала, что, возможно, постарается нанести визит мисс Уиншем. Фредерика, которая отвечала на ее вопросы со спокойной сдержанностью, чувствуя в них, однако, больше любопытства, чем доброжелательности, сказала с улыбкой на губах, но с опасным огнем в глазах, что при этом известии ее тетушка просто умрет от восторга. Алверсток хохотнул и проговорил:

— Получай своей же монетой, Луиза!

Затем он с преувеличенной учтивостью откланялся и вышел с Фредерикой из комнаты, оставив свою сестру и племянниц удивляться его интересу к такой заурядной даме (девушкой ее никак назвать нельзя!), в которой столько самомнения.

— Мне не следовало говорить этого, — призналась Фредерика, когда Алверсток сел рядом с ней в карете.

— А почему нет? Вы сбили с нее спесь очень даже мило!

— Ничего милого в этом нет, ведь она собирается представить обществу Черис, а я уверена, что она не хочет этого делать! — Фредерика повернулась и посмотрела на него своим смелым взглядом. — Вы… вы заставили ее?

— Интересно, как я мог ее заставить? — возразил он.

— Не знаю, но думаю, вы могли это сделать. Мне кажется, она делает это не по доброте душевной или чтобы доставить вам удовольствие, потому что…

— Вы ошибаетесь, — перебил он ее, и сардоническая усмешка искривила его рот, — Она очень сильно хочет доставить мне удовольствие.

Фредерика продолжала вопросительно смотреть на него и через секунду или две сказала:

— Мне это все не нравится! А ей не понравится, когда она увидит Черис! Ни одной матери, которой надо показывать такую невзрачную дочь, не понравилось бы это!

— Вы хотите отказаться от затеи, кузина?

Она подумала и сказала решительным тоном:

— Нет, если бы это касалось меня, я бы отказалась, но не могу допустить, чтобы Черис не использовала свой шанс. Я прошу извинить меня за то, что так неуважительно отзывалась о вашей сестре, но ее любопытные вопросы рассердили меня! Я больше не скажу ничего такого.

— Можете не стесняться. Между нами нет особой любви.

— Совсем? — спросила она, широко раскрыв глаза.

— Ни капли! Лучше скажите, дорогая кузина, танцуют ли у вас в Гирфордшире вальс?

— В некоторых домах, но не слишком часто, и совсем не танцуют кадриль. Но я наняла учителя танцев, чтобы он показал нам несколько фигур, так что мы не опозорим вас, представ перед всеми провинциальными родственницами.

— Это меня успокоило.

— Возможно. Хотя мне кажется, вас ничуть не волнует, в каком виде мы предстанем.

— Напротив! Представляете, как пострадает моя репутация?

Она рассмеялась, но покачала головой.

— И это вас тоже не волнует. Как и все остальное, наверное.

На секунду он смешался, но ответил без особого колебания:

— Не очень сильно.

Она нахмурилась, обдумывая его слова.

— Понимаю, это очень удобно, ведь вы ни о ком не думаете, ничто не вводит вас в уныние, ни от чего вы не устаете, не обольщаетесь напрасно. С другой стороны, вы, наверное, никогда не испытываете и сильной радости. Мне бы это не подошло: слишком однообразно! — Она повернулась к нему снова к вдруг улыбнулась. — Поэтому вы так скучаете!

— Я часто скучаю, — признал он. — И тем не менее мне… э-э… удается выглядеть вполне веселым!

— Да, но это же не… — она замолкла и покраснела. — Простите меня! Жаль, что я не умею держать язык за зубами!

Он не обратил внимания на это и сказал с кривой усмешкой:

— А ведь вы относитесь ко мне с презрением, Фредерика, не правда ли?

— Нет, нет! — быстро сказала она. — Вы считаете меня еще зеленой девочкой, но все же у меня есть кое-какой жизненный опыт и кое-что я понимаю! Как же вам не скучать, если с самого детства вы купались в роскоши, какую только можно представить? И потом, — добавила она разумно, — вас ожидало наследство как единственного сына у родителей.

Когда он вспомнил официальную холодность своего отца и с большим трудом короткие знаки внимания, которые уделяла ему всегда нарядная мать (она умерла, когда он еще учился в школе), сардоническая усмешка на его лице проступила еще отчетливее. Однако все, что он сказал:

— Верно! Я родился в рубашке и был так дорог моим родителям, потому что мне уже было уготовано место в этой жизни. До того, как меня отдали в Харроу, я безраздельно пользовался услугами нянек, лакеев, кучеров, учителей и… да всем, что могут дать деньги!

— Ах, бедный мальчик! — невольно воскликнула она.

— Ни в коем случае! Я не припомню ни одного случая, чтобы любое мое желание не было немедленно исполнено.

Она была готова разразиться горячей речью, но сдержалась и лишь с иронией сказала после короткой паузы:

— Теперь я вам обязана еще больше, кузен! Вы научили меня тому, чему никогда не смог бы научить бедный мистер Ансделл!

— Вот как? И чему же это?

— Конечно же, не завидовать богатым! Я всегда думала, что родиться знатным, богатым, иметь положение в обществе должно быть очень приятно, но теперь вижу, что это просто смертельно скучно!

Коляска остановилась, она протянула руку, и лукавый огонек сверкнул у нее в глазах.

— Прощайте! Благодарю за урок и за то, что представили меня своей сестре! Я еще хотела поблагодарить вас за то, что выручили меня, но не буду, так как уверена, что вам самому очень полезно иногда заставлять себя стараться ради кого-то.

Он твердо взял ее руку.

— Вы рано прощаетесь, кузина! Каким бы безнадежным вы меня ни считали, я постараюсь для вас еще и провожу до дверей.

— У вас такие изысканные манеры, милорд! — проговорила она с притворной застенчивостью.

— Не правда ли? — отозвался он. — Это вам еще один урок, маленькая невежественная бродяжка!

Она расхохоталась, но когда она снова подала ему руку на пороге дома, то сказала, глядя ему в лицо:

— Я вас не обидела? Впрочем, не думаю. Я действительно благодарна, что вы пришли мне на помощь, и мне очень жаль, что доставила вам эту неприятность.

— Поскольку всем хорошо известно, как неустойчивы мои изысканные манеры, я обзову вас плутовкой, Фредерика, к не попрошу прощения за это!

Ее снова разобрал смех, он, чуть улыбнувшись, слегка щелкнул ее пальцем по носу и спустился со ступенек к экипажу под неодобрительным взглядом Баддля, который держал дверь для своей хозяйки и указал ей на то, чтобы она впредь соблюдала дистанцию. Бесполезно было втолковывать ему, что маркиз в отцы ей годится, а еще бесполезнее пытаться отучить его от замечаний: преданных слуг, которые знают тебя с колыбели, невозможно заставить молчать в таких случаях.

— Хватит, мисс Фредерика! — сурово произнес Баддль. — Я говорю вам это для вашей же пользы, и это мой долг. Сколько раз я повторял вам, что нельзя вести себя здесь, в Лондоне, так же, как дома. Не хватало, чтобы вас приняли за беспутную бродягу!

Маркиз тем временем возвращался на Беркли-сквер. Он намеревался испробовать свое последнее приобретение — четверку чистокровных серых лошадей. По словам их прежнего владельца, они были необычайно быстроногие, а джентльмен, у которого он перебил цену на них, завистливо называл их отличнейшими. Его планы были нарушены приходом Фредерики, но еще было не поздно отправиться в Ричмонд или Уимблдон. Еще выходя из экипажа на Беркли-сквер, он распорядился немедленно закладывать фаэтон и вошел в дом, где был встречен радостными воплями, лаем, смешанным с жалобным визгом. Лафра, привязанный к перилам внизу лестницы, признал в нем единственное связующее с хозяйкой звено и приветствовал его как своего освободителя.