Гас

Понедельник, 25 декабря (Гас)

Сегодня Рождество, поэтому я проснулся рано. Это мой любимый праздник, хотя в прошлом году он прошел как-то мимо меня. Опти умирала и было не до празднования. Я только что вернулся из длинного турне. Мой мозг был в отключке. Тело было едва живое от того, что ему ежедневно приходилось выносить. В общем, Рождество было загублено.

Но сегодня совершенно другой случай. Сегодня мы собираемся праздновать.

Густов уже много лет не навещал нас в этот день.

У меня привычка выходить на свежий воздух, как только, проснусь. Даже несмотря на то, что мне уже не нужна утренняя затяжка, я следую обычному ритуалу и просто вместо сигареты жую жвачку. Когда я открываю дверь, то вижу Густова, который сидит на веранде и пьет кофе.

– С добрым утром, маэстро.

Он поворачивается ко мне и улыбается. Я люблю, когда он делает это именно так. Его улыбка всегда наполняла меня гордостью за то, что я являюсь частью его жизни.

– Гас. Доброе утро. И счастливого Рождества тебе.

– И тебе счастливого Рождества. – Я киваю на его кофе. – Вижу, ты уже приготовил себе напиток.

Он поднимает кружку и на его лице появляется шаловливая улыбка.

– Определенно. И он хорош. Тебе стоит присоединиться ко мне.

Густов всегда привозит с собой собственный кофе. Наверное, турецкий. Он настолько крепок, что мне приходится разбавлять его половиной кружки молока и тонной сахара. Я даже и не пью кофе с молоком, но это единственная возможность сделать его «употребляемым».

– Не–е, я – пас. Не понимаю, как эта хрень еще не сожрала твои внутренности.

Он смеется, а потом замолкает на несколько минут и просто любуется закатом.

– Кейт была единственной, кому нравился мой кофе.

Его слова вызывают у меня улыбку. Густов прав. Так оно и было.

– Нравился? Да она обожала его. Вы, мой друг, оказывали на нее плохое влияние.

– И почему это? – обиженно произносит он.

– Ты привил ей два порока: кофе и скрипку. – Эти две вещи всегда будут ассоциироваться у меня с ней.

– С радостью признаю свою вину, – улыбается Густов и задумчиво кивает. Эта улыбка всегда предназначалась для Опти и Грейс. Он не часто бывал у нас, когда мы росли, но если приезжал, то всегда проводил время с ними. Их отца никогда не было рядом, поэтому у Густова было особенные отношения с Опти и Грейс. – Так странно быть здесь и без них.

– Да–а.

Густов переводит на меня взгляд, и я понимаю, он собирается сказать то, что мне нужно услышать. Он всегда был мудрым, этакой «старой» душой. Думаю, именно поэтому Опти так любила его.

– У нас у всех есть свой путь. Чем старше я становлюсь, тем больше мне хотелось бы верить в то, что мое предназначение – чему-нибудь научить молодое поколение… как ты. Но чему научили меня за все эти годы Кейт, Грейси и ты, мой мальчик – тому, что я не учитель, а ученик. Вы трое – самые искренние, пылкие человеческие создания из всех, что я встречал. Ваша дружба – это что-то нереальное. – Его лицо смягчается, и он снова улыбается мне. – Ты так напоминаешь мне свою мать.

Я улыбаюсь, потому что это самое приятное из всего, что я слышал в жизни.

Густов кивает, признавая мою молчаливую благодарность.

– А где скрипка Кейт?

– В моей комнате. Она оставила ее мне. Наверное, тебе стоит забрать ее, ведь ты подарил Опти эту скрипку.

Он улыбается и качает головой.

– Может я и подарил ее ей, но ты вдохновил Кейт играть, поэтому она принадлежит тебе.

– Я хочу выставить ее в стеклянном шкафу. Что думаешь по этому поводу? – озвучиваю я идею, над которой раздумываю уже довольно давно.

– Думаю, это будет отличным мемориалом очень талантливой и милой девушке.

Вместо грусти я почему-то испытываю облегчение.

– А ты сыграешь на ней еще один раз? Сегодня? Думаю, Опти хотела бы это увидеть перед тем, как ее скрипка «уйдет на покой».

Он поднимает взгляд в небо и на его лицо возвращается улыбка, предназначенная только для Кейт.

– Почту за честь.

Несколько минут мы молчим, а потом Густов говорит:

– Я не видел, что ты куришь с тех пор, как приехал. Посмею ли я с надеждой предположить, что ты бросил?

– Бросил. Но теперь у меня другое пристрастие – жвачка. Сменил одну отвратительную привычку на другую.

– Это хорошо. И еще, Гас. Знаю, мы особо не разговаривали о твоей карьере, но я следил за вашими успехами. В основном через Одри, конечно, но также изучал отзывы об альбоме и интервью. У меня такое чувство, что ты еще не достиг своего пика, только не с твоим невероятным потенциалом. В зависимости от того, как его поощрять и развивать, можно достичь признания или потерпеть неудачу. Думаю, сейчас как раз наступает тот момент в твоей жизни, когда нужно реализовывать свои возможности. Я желаю тебе того успеха, который ты сможешь вынести. Потому что у каждого есть предел и некоторые ломаются раньше других, испорченные славой и деньгами. – На секунду на его лице появляется напряженное выражение, но потом он снова переводит взгляд на меня и нежно улыбается.

– Знаю, к тебе это не относится и надеюсь, что, ради всего святого, так оно и останется.

– И кто только что говорил про студента? – подначиваю я Густова, но его слова эхом отдаются в моей голове. Они подкрепляют мои надежды и страхи. Он прав. Он, как всегда, прав.

***

Ма приготовила два противня своих знаменитых булочек с корицей. Все сидят на пляже, завернувшись в одеяла, потому что возле воды прохладно. Мы с Паксом уже прикончили один противень сами, как парочка жадных дикарей. Ну а остальные доедают второй, как нормальные цивилизованные люди.

От Келлера приходит сообщение. Когда я открываю его, то вижу видеозапись, на которой они поют со Стеллой, а на столе рядом с ними стоит фиолетовый CD проигрыватель. Малышка и правда орет во все горло. Я прибавляю громкость, и мы смотрим и слушаем их дуэт. С наших лиц не сходят улыбки, потому что то, что мы видим – это ничем не омрачённое счастье и любовь. Это то, каким и должен быть сегодняшний праздник. Закончив пение, они поздравляют меня с Рождеством и благодарят за подарки. Я не посылал их ради благодарности, но знаю, что никогда не сотру из памяти послание Келлера и Стеллы.

Когда мы возвращаемся в дом, я иду прямиком к елке и вручаю каждому свои подарки. Это моя любимая часть праздника. Паксу достаются отличные наушники. Нетерпюха получает первое издание своей любимой книги, а Густов – бутылку обожаемого им вина. Подарок для Ма я приберегаю напоследок. Опти и Грейс обычно проводили рождественское утро с нами, потому что их мама не слишком рвалась исполнять родительские обязанности. Мы всегда обменивались самодельными сюрпризами. У девчонок никогда не было денег, но им постоянно удавалось подготовить что-нибудь значимое, поэтому и мы с мамой старались делать то же самое. В этом году я собираюсь подарить ей песню: слова к ней написала Опти – не знаю, когда она только успела – а музыку сочинил я на прошлой неделе. Записал ее на пергаменте и вставил в рамку. Перед тем, как отдать подарок Ма, говорю ей, что он от Опти и меня. Она еще не открыла его, а по ее щекам уже текут слезы.

Ну что ж, день прошел не зря.

Единственное, что делает праздник еще лучше – это игра маэстро на скрипке Опти. После ужина мы все устраиваемся в гостиной, и я приношу инструмент. Ма, Нетерпюха, Пакс и я садимся на диван, а Густов размещается на стуле. Когда маэстро играет, то всегда садится на краю и кажется, что в любой момент он может неожиданно вскочить. Густов как пружина и только музыка приковывает его к месту. Он быстро настраивает инструмент и поднимает смычок. А потом начинает играть. У них у обоих был собственный стиль. У Опти и Густова. А виртуозность и грация – была общим звеном. Но свои эмоции они выражали по-разному. Опти играла всем телом, такой была ее реакция на музыку. Если бы вы надели наушники и просто смотрели, то, клянусь, все равно услышали бы, как она играет. И определенно почувствовали бы это. Маэстро – это сама энергия, в его исполнении больше силы, чем эмоций. Его игра на ее инструменте – идеальный способ закончить этот день. Это как эпилог истории ее жизни. Я, наконец, ощущаю, что Опти может покоиться с миром. Я всегда буду слышать ее музыку у себя в голове, и этого будет достаточно.