Желанная Шести

Добро не лихо – ходит тихо

Я пробуждаюсь под мелодичное пение птиц, хотя, возможно, это лишь отголоски сна. Тепло солнечных лучей касается моего лица, нежно переплетаясь с прохладой утреннего воздуха. Когда я потягиваюсь, кто-кто ласково целует меня в лоб.

– …Агний, – произношу я едва слышно, пробуждаясь от глубокого сна. Комната кажется пустой, если не считать теней, тихо танцующих в углах.

Хлопаю глазами, осматривая пространство вокруг, ощущая, как тяжесть ночных сновидений все еще давит на меня. Вставая с кровати, я чувствую, как мягкая ткань ночной рубашки касается кожи. Начинаю искать свое платье. За окном бушует снежная буря, ветер завывает, как неприкаянный дух, принося с собой зловещую атмосферу.

Поправляю юбку, и инстинктивно проверяю потайной карман. Мое сердце замирает – флакон с ядом исчез!

– Это то, что ты ищешь? – тихий голос раздается позади меня.

Нет… Страх сжимает мой живот.

Агний выходит на свет, его лицо холодно и непроницаемо.

– Я нашел это на полу. Яд аконита.

– Я… – с трудом подбираю слова. Хочу объяснить, рассказать ему все, но вурдалак, затаившийся в моих мыслях, заставляет меня молчать.

Агний делает шаг ближе, его руки тянутся к моим, крепко сжимая их.

– То, через что ты сейчас проходишь – борьба с самой тьмой – очень тяжело. Многие бы сдались. Но ты сильная, Шура. Ты должна пообещать мне… – его взгляд пронизывает меня насквозь, серьезный и умоляющий. – Обещай, что никогда не поступишь так с собой. Яд – это не выход, Шура.

Его слова сжимают мое сердце, как тиски.

– Я не могу потерять тебя, – продолжает он прерывающимся голосом. – Я бы не пережил твоей кончины. Понимаешь?

– Яд предназначался не для меня.

– …Тогда для кого?

Он хмурится, ища ответ в моих глазах.

Нас окутывает тишина, густая и удушающая. Я чувствую тяжесть его взгляда, секреты давят на язык. Хочу признаться о Княгине и ее ядовитом предложении, но правда сидит глубоко внутри, непоколебимая.

– Для Морана, – догадывается он, его голос понижается до шепота.

Агний возвращает мне флакон, его пальцы касаются моих, и по телу пробегает дрожь.

– Подумай о последствиях. Подумай, действительно ли ты этого хочешь. Я знаю тебя. Не в твоем характере причинять кому-либо боль. А уж тем более губить кого-то.

Его большой палец скользит по моей ладони, нежный жест, вызывающий вспышку тепла среди холодного стыда.

Агний оставляет меня одну, дверь за ним с тихим щелчком закрывается.

Я бросаюсь к окну и распахиваю его настежь. Снежный ветер врывается в комнату, развевая мои длинные волосы. В момент неповиновения я бросаю пузырек с ядом в бурю, наблюдая, как он исчезает в клубящихся белых облаках, унося с собой бремя, которое так долго давило на меня.

***

С вновь обретённым чувством свободы я подхожу к своему гардеробу. Изящно вытаскиваю платье из тончайшего шелка, ткань которого мерцает, словно лунный свет, касающийся поверхности воды. Темно-малиновое платье ниспадает нежными волнами до пола, украшенное замысловатой кружевной отделкой по вырезу и рукавам. Когда я надеваю его, мягкая ткань обнимает мою фигуру, подчеркивая изгибы и позволяя мне двигаться с грацией.

Я восхищаюсь своим отражением в зеркале; это платье превращает меня в воплощение элегантности.

Направляюсь в столовую, где в воздухе витает аромат завтрака. Кирилл, как я и просила, приготовил обед специально для меня. Я призналась ему в своём неумении готовить. Сначала он удивился, вспомнив, что Шура могла это делать, но я – не она. Моя бессмертная роль никогда не требовала таких обыденных человеческих навыков. У меня был специфический набор умений, необходимых для выполнения самого древнего ремесла на протяжении веков – ремесла, которое даровало мне бессмертие и власть.

Сажусь за стол, и из кухни выходит Кирилл, его застенчивое поведение становится очевидным, когда он ставит передо мной тарелку с дымящимся супом.

– Надеюсь, тебе понравится, – бормочет он, отводя глаза, избегая моего игривого взгляда.

Я улавливаю в его запахе нотки страха.

– Боишься меня? – спрашиваю, наклоняя голову в его сторону.

Наши лица оказываются слишком близко, и я вижу, как его большие серые глаза расширяются от удивления.

– Нет, – шепчет он, отступая на кухню.

Я вздыхаю, отодвигаю тарелку в сторону; чувство голода на мгновение проходит. Следую за Кириллом на кухню, где он моет посуду – его движения торопливы и рассеянные.

Облокотившись на стойку рядом с ним, я с любопытством наблюдаю за его действиями. Вскоре мне наскучило его безразличие к моему присутствию, и я делаю вид, что ухожу, тихо ступая за его спину.

– …Попался, – шепчу, обхватывая его сзади руками. Его худощавое тело напрягается, замирая под моими прикосновениями. – Я чувствую твои эмоции, знаешь… Печаль, страх, разочарование, страдание… – ладони скользят вверх по его груди, ощущая учащенное сердцебиение под ними. – Я ведь знаю, почему ты так страдаешь… Ты начинаешь вспоминать, верно? Начинаешь видеть проблески своего прошлого?

Парень слегка поворачивается, его взгляд встречается с моим, но он качает головой.

– Нет, наоборот. Когда я пытаюсь вспомнить, всё становится ещё более расплывчатым. Я не знаю, как я здесь оказался, почему… Не знаю, что я сделал, чтобы заслужить это втрое обличье зверя. Но одно я знаю точно… – его голос затихает, неуверенность омрачает его изящные черты.

– Что? Расскажи мне.

– Полулюдей-полуволков не существует… Я думаю, что и я не существую.

Смешок срывается с моих губ; абсурдность его заявления поражает меня.

– Типичное творческое мышление.

Кирилл поворачивается ко мне, на его лице мрачнеет отчаяние. Я чувствую, как от него исходит липкая энергия безнадежности и уныния. Он мне не нравится, и я только больше в этом убеждаюсь. По моим наблюдениям, самые приятные игры здесь – с Юргисом и Ратишей. С Кириллом… Я чувствую, что он может сломаться в любой момент, как тонкая соломинка на ветру.

Глядя на свои ногти, я прикусываю губу, и у меня рождается идея.

– …Ты же художник, да? – я улыбаюсь, показывая ему свою руку. – Покрась-ка мне ногти, будь другом.

– …Другом? – эхом отзывается он, уголки его слегка серых губ опускаются.

Я закатываю глаза, хватаю его за руку и влеку за собой.

– Ладно! Если накалякаешь достаточно красиво, то сможешь стать чем-то большим, чем просто другом. Договорились?

***

В его мастерской солнечный свет проникает сквозь матовые окна, отбрасывая мягкий отблеск на разбросанные холсты и кисти. Кирилл принимается за работу; его руки на удивление не дрожат, когда он тщательно красит мои ноготки. Каждый мазок продуман, золотистые цвета переливаются на фоне моей бледной кожи.

– Не двигайся, пожалуйста, – бормочет он, сосредоточенность отражается в его чертах. Я не могу удержаться от желания немного поддразнить его. Чихаю, и как бы случайно отдергиваю руку, ухмыляясь его разочарованию, когда краска попадает мне на пальцы.

– Упс.

– Прошу, госпожа, ещё пару минут не двигайся, – вздыхает юноша; в его глазах не отражается никаких эмоций. Меня это, конечно же, раздражает. Я хочу, чтобы он что-то почувствовал: привязанность, раздражение, в лучшем случае – вожделение. Безразличие – это худшее в моей практике.

Когда он наконец заканчивает, я восхищаюсь его замысловатыми рисунками на моих ноготках – крошечные розы и вьющиеся виноградные лозы, которые, кажется, оживают под солнечными лучами.

– Прекрасно. Очень хорошо, – хвалю я, поворачивая руку то в одну, то в другую сторону, поражаясь его таланту.

Кирилл торжественно кивает и отворачивается, чтобы вымыть кисти. Я пользуюсь моментом, чтобы насладиться тишиной и мягкими звуками плеска воды о фарфор. Но я не могу устоять перед желанием расширить границы дозволенного. И расширить так, чтобы их как будто и не существовало.

Медленным, обдуманным движением я снимаю верх своего платья, позволяя ему упасть до талии, открывая нежное черное кружево под ним, которое я надела из гардероба, столь щедро подаренного мне Мораном.

Я откидываюсь на спинку софы, приподнимаюсь на локтях, не сводя с него страстного взгляда.

– Кирилл… Сделаешь меня еще красивее? Нарисуешь здесь звезды?

Он поворачивается, чтобы посмотреть на меня; кисти выпадают из его рук, а глаза расширяются.

– Я… я не могу. Там.

– Почему нет? Ты – художник, я – муза. Что здесь такого? Для тебя не должно иметь значения, где творить. Покажи мне свои превосходные навыки.

Я вижу противоречие в его глазах, то, как он борется со своими мыслями – все это написано у него на лице.

– Я… я не должен, – заикается художник, отступая назад, как будто я его обожгла.

– И что же тебя останавливает?

Слышу, как колотится его сердце, чувствую запах адреналина в его дыхании – все это мне слишком хорошо знакомо. На протяжении веков повстречалось так много схожих парней. Даже скучновато стало.

– Потому что… – выдыхает он. – Потому что я не хочу переступать дозволенную черту с тобой.

– …А что, если я хочу, чтобы ты это сделал?

Он тяжело сглатывает; на его лице отражается неуверенность.

– Прекрати это. Ты – не она.

– Возможно. Но у меня есть ее тело, ее лицо… Ее голос. Разве этого недостаточно?

Молчание затягивается, становится густым. Взгляд Кирилла скользит по моей обнаженной пышной груди в утягивающем корсете, затем слегка затуманенный возвращается к моим глазам.

– Хорошо, – наконец соглашается он. – Но только если ты пообещаешь не шевелиться.

На моих губах проскакивает улыбка, и я откидываюсь на спинку. Кирилл неспешно подходит; его рука слегка подрагивают, когда тот подбирает кисть.

Когда он начинает рисовать, я закрываю глаза, позволяя себе погрузиться в волшебные ощущения легких прикосновений. Его кисть нежно скользит по моей коже, оставляя легкие следы акварельной краски, словно он создает на моем теле сказочный мир. Однако вскоре я замечаю, как его движения становятся неуверенными, руки начинают потеть, а кисть выскальзывает.

– Кирилл, – произношу я тихо, открывая глаза. – Почему ты дрожишь, как осиновый лист на ветру?

Он вздыхает, тяжело моргая от наваждения.

– Я… не знаю, как это объяснить, – шепчет он, стараясь взять себя в руки. – Я не могу сосредоточиться. Это… отвлекает. – его взгляд задерживается на моем кружевном полупрозрачном белье.

Я жеманно улыбаюсь, ощущая, как его стеснение наполняет меня энергией.

– Разве это не твое вдохновение? – спрашиваю я, наклоняясь чуть ближе, чтобы увидеть, как его лицо заливается краской.

Он пытается улыбнуться, но это больше похоже на бездушную гримасу. Его ногти впиваются в ладони, и я понимаю, что его внутренние демоны сражаются с потаенным вожделением, а ангелы – с желанием создать нечто прекрасное.

– Я просто… боюсь, что не смогу сделать это так, как ты хочешь, – признается он, опуская взгляд. – Я не хочу разочаровать тебя.

– Кирилл… Мы ведь все еще говорим о рисунке?

Он медленно кивает, его дыхание становится прерывистым. Он берет кисть, и я вижу, как его уверенность начинает возвращаться. Каждый мазок становится более уверенным, и я чувствую, как его страх постепенно отступает, уступая место творческому порыву.

– Госпожа, я уже говорил это раньше. Повторюсь – ты божественна, – произносит он с придыханием. – Я должен запечатлеть это мгновение в своей памяти навечно.

Он рисует не просто цветы и звезды; он создает целый мир, в котором я – его главная героиня, его вдохновение.

– Это прекрасно, – шепчу я, когда он завершает последний штрих, и наши взгляды встречаются. – Ты действительно талантлив.

Кирилл улыбается, и в его вновь оживших глазах я вижу не только гордость, но и искру надежды, осветившую его померкший внутренний мир.

– Благодарю, милая госпожа… Я никогда не думал, что смогу создать что-то подобное.

– Ты смог, – мурлычу я, наклоняясь ближе. – Художник ведь должен прочувствовать предмет, перед тем, как перенести его на полотно, не так ли? Прочувствовал меня?

Он робко кивает. Я качаю головой.

– Меня касались только твои кисти. Ты же… ни разу до меня не докасался. Это даже похвально. Не многие могут так.

Я беру его ладонь и кладу на свою грудь.

– Запомни этот миг, художник. Потому что твоя муза больше не придет к тебе. Ты слишком глубоко ушел в себя, и ей с тобой скучно. Она уходит к другому. Пока!

Я целую его в лоб, поднимаюсь с места и ухожу.

Последнее, что запоминаю, – опущенная голова художника.