Жена штандартенфюрера

Глава 9

Около половины одиннадцатого Норберт постучал в дверь и сообщил, что приехал Генрих. Я уже была полностью одета, только мама заканчивала заправлять белые цветы мне в волосы. Я спросила у Норберта, был ли Генрих один и, получив утвердительный кивок, быстро выбежала на лестницу. Генрих, в своей парадной форме, разговаривал внизу с отцом и не заметил меня, пока я его не окликнула.

— Генрих! Ты не мог бы подняться наверх всего на пять минут? Это очень важно.

— Конечно.

Он поднялся по лестнице и остановился на последней ступени, улыбаясь мне.

— Разве не плохая примета — невесту перед свадьбой видеть?

— Это и есть наша свадьба. Ну, вроде того.

Его взгляд остановился на моей шее.

— Это что, Звезда Давида?

— Да. И я как раз хотела попросить тебя об огромном одолжении.

— Если ты хочешь её на свадьбу надеть, боюсь, что ответ будет отрицательным.

— Да нет, конечно. Бабушка очень просила благословить нас перед свадьбой. Всех членов нашей семьи всегда тайно женили раввины, до официальной церемонии в церкви, и мысль о том, что её единственная внучка не будет обручена согласно иудейской традиции, её просто убьёт! Для тебя же это всё равно ничего не будет значить, так может ты позволишь ей произнести короткую молитву?

Я сделала самые большие умоляющие глаза на своего будущего мужа, который качал головой, усмехаясь.

— Ты хоть понимаешь, что спрашивая штандартенфюрера СД жениться на тебе по иудейскому обычаю — это уже ну просто совсем неправильно.

— Я знаю, я всё понимаю, но для неё это жизненно важно! Ну прошу тебя, пожалуйста?

— Только при одном условии: она больше не будет называть меня putz.

Несколько минут спустя мы стояли перед бабушкой Хильдой, сияющей от радости. Вместе с мамой они уже соорудили импровизированный навес, набросив одну из штор на два торшера. Норберт сторожил лестницу, следя за тем, чтобы никто из друзей Генриха, ждавших его в машине снаружи, не показался в доме. Мама сказала мне снять все украшения, кроме Звезды Давида и закрыла мне лицо покрывалом, согласно иудейскому обычаю. Когда бабушка велела мне обойти навес семь раз и встать справа от Генриха, я понятия не имела, что всё это значило, но сделала, как она велела. Бабушка одобрительно кивнула и заговорила:

— Я прошу у Господа прощения за эту церемонию, ибо я не раввин. Но, надеюсь, Он простит мне этот грех, потому что я желаю только счастья этой паре.

Она закрыла глаза и начала церемонию, тихо напевая благословения. Я никогда раньше не слышала, чтобы она говорила на идише, и жалела, что не понимала смысла её слов. Я была также безмерно благодарна Генриху, что он согласился на то, что противоречило всем принципам и законам партии, к которой он принадлежал. Он стоял рядом со мной в своей чёрной форме, и женился на иудейке по иудейскому обряду. Если бы кто-то об этом узнал, нас обоих немедленно расстреляли бы, без лишних вопросов.

Бабушка Хильда закончила читать молитвы и велела нам отпить немного красного вина из бокала, стоявшего на столикие рядом. Затем она спросила у Генриха про кольцо, что он должен был надеть мне на палец во время официальной церемонии. Он вынул маленькую коробочку из кармана, и бабушка сказала ему надеть мне кольцо на правую руку. Оно было очень необычным: толстым, серебряным и с древними германскими рунами, выдавленными в метале. Но так как это было официальным обручальным кольцом СС и другого у нас не было, пришлось надеть его. Должно быть, это было окончанием нашей маленькой свадьбы, потому что бабушка обняла нас обоих и сказала:

— Ну вот и всё, теперь вы — муж и жена перед Богом. Разбей бокал!

Генрих явно не понял, что от него требовалось, и бабушка указала ему на завёрнутый в салфетку предмет, всё это время лежавший перед нами на полу.

— Этот бокал, разбей его ногой как можно мельче!

Генрих с силой опустил ногу в черном сапоге на бокал, и тот с громким хрустом лопнул.

— Можно хоть мне поцеловать невесту после всего того, через что вы меня заставили пройти? — Рассмеялся он.

— Ну конечно, можно! — Бабушка, по-видимому, была слишком счастлива, чтобы возражать. — Mazel Tov!

Пощадив бабушкины чувства, Генрих едва коснулся губами моих, после чего настал мамин черёд нас обнимать. Как и бабушка, она не могла сдержать слёз.

— Mazel Tov! Генрих, не знаю, как тебя и благодарить! Это так много для нас значит!

— Забудь, Илзе. — Мой новый муж улыбнулся ей. — Я совершенно серьёзно, забудь, что это вообще случилось, если мы все не хотим оказаться у одной стенки.

— Спасибо. — Я поверить не могла, что бабушка благодарила моего «никуда не годного нациста». — И прошу тебя, береги мою девочку.

— Непременно, фрау Брауэр. У меня остался всего один вопрос: я теперь официально иудей?

— Ну, до иудея тебе ещё далеко, но ты уже точно больше не putz.

Наша официальная свадебная церемония оказалась ещё более странной, чем наша тайная иудейская. Она больше напоминала съезд НСДАП, чем праздник, судя по количеству флагов со свастиками и других нацистских символов, окружавших нас. В какой-то момент я задумалась, а не снится ли мне всё это, потому что ну никак не могло того быть, чтобы я стояла перед урной с горящим пламенем вместо алтаря, приносила клятву верности рейху и фюреру (а я-то по наивности думала, что должна была клясться в верности своему мужу), и всё это перед лицом рейхсфюрера Гиммлера. Тот затем велел нам обменяться почти идентичными кольцами, после чего я должна была положить руку поверх специально испечённого по случаю хлеба, пока Генрих держал перед собой свой парадный эсэсовский кинжал (как он позже мне объяснил, это означало клятву защищать свою новую семью). Когда я уже думала, что церемония не может стать более странной, рейхсфюрер Гиммлер вручил Генриху копию «Mein Kampf», а когда мы выходили из здания, сослуживцы Генриха приветствовали нас привычным салютом с поднятыми вверх правыми руками, под которыми мы и шли. Фотограф ослепил нас вспышкой, и я поняла, что это и будет нашей свадебной фотографией. Это стало поистине последней каплей.

Зато праздничный ужин был куда веселее, чем официальная часть, или я просто выпила столько шампанского, что мне уже было всё равно. Я наконец-то встретила лучшего друга Генриха, хауптштурмфюрера Макса Штерна, который один за другим произносил тосты в нашу честь. Генрих пояснил, что они вместе работали в СД, и пусть Генрих и занимал более высокую должность и Макс был технически его подчинённым, они всё равно были очень близки. Я невольно задумалась, а как мало я на самом деле знала о своём новом муже, если даже его лучшего друга я встретила только на нашей свадьбе.

Но вот кто завоевал мою симпатию с первого же нашего рукопожатия, была Урсула, жена Макса. Если бы я не знала, что они женаты, я бы с лёгкостью приняла их за брата с сестрой, настолько они были похожи: оба высокие, светловолосые, болтливые и остроумные. Урсула, которая была всего на пять лет старше меня, с радостью меня проинформировала, что мы теперь будем соседями, и что мы будем видеться как только можно часто, потому что «я бы всё равно возненавидела других офицерских жен, живущих на одной с нами улице, потому что они старые, ворчливые и ничего не смыслят в моде». К концу вечера я решила, что эта девушка наверняка станет моей новой лучшей подругой.

Мы много пили и ещё больше танцевали, и я чувствовала себя счастливейшей девушкой в мире. Теперь я официально звалась фрау Генрих Фридманн, и была женой офицера СД. Если бы всего пару месяцев назад мне кто-то сказал, что я выйду замуж за одного из одетых сплошь в чёрное людей, поклявшихся на мече командира уничтожить всю мою расу, я бы рассмеялась им в лицо. И тем не менее это произошло.

На пути домой, после того, как мы распрощались с нашими гостями, я полулежала на заднем сиденье в машине Генриха, закинув разутые ноги ему на колени.

— Да вы напились, фрау Фридманн.

— Не больше, чем вы, герр Фридманн.

— О чем задумалась?

— О том, что я тебя совсем не знаю. Ты вот всё обо мне знаешь, а я о тебе — почти ничего.

— Если бы ты всё обо мне знала, это значило бы, что я чертовски плохой сотрудник разведки. — Он ухмыльнулся в ответ.

Да, это был мой муж, Генрих, с которым я почти не расставалась все эти два месяца и успела полюбить, а теперь вот боялась, потому что я вдруг почувствовала себя таким несмышлёным ребёнком рядом с ним, большим и взрослым, в строгой чёрной форме и начищенных сапогах, и чёрт его знает, чем он там в своей разведке занимается. Но тут он снова повернул ко мне голову от окна, каким-то уже хозяйским жестом сжал мою лодыжку и подмигнул мне, ухмыляясь. Я совершенно растаяла, заулыбалась в ответ и заерзала на сиденье, как кошка, которая хочет чтобы её погладили, но виду подать боится, чтобы не дай бог не поняли, что ей такие собственнические поглаживания очень даже нравятся.

— А ты о чем задумался? — Спросила я только потому, что нужно было чем-то нарушить эту слишком многозначительную тишину, которая, вместе с его руками на моей ноге, всё больше и больше вгоняла меня в краску.

— О том, как красиво на тебе смотрится это платье. А ещё о том, как оно будет смотреться ещё лучше на полу спальни, когда я его с тебя сниму.

Воздух в машине стал почти ощутимо горячим от таких откровенно неприличных слов, которые он мне никогда раньше не говорил. А мне очень понравилось такое слушать.

— У тебя была куча возможностей меня раздеть до нашей свадьбы. Я не виновата, что ты ни одной из них не воспользовался.

— Твой отец и так-то не в восторге был от того, что один из его друзей женится на его дочери, а теперь представь, что было бы, если бы я этой дочери ребёнка сделал до свадьбы. Не думаю, что я бы долго прожил. — Он вдруг поймал меня за руку и потянул на себя, усаживая к себе на колени. — Но раз теперь у меня есть на это все легальные права, то я не вижу смысла откладывать это на потом.

А потом были только его горячие руки у меня под платьем, пока я расстёгивала его китель между влажными поцелуями, шёпот, обжигающий шею и ключицы под полустянутым с одного плеча платьем, и мои чулки, цепляющиеся за его парадный кинжал, когда он усадил меня сверху.

Я осторожно водила пальцами под его рубашкой, ещё совсем неумело и не зная толком, что делать, но уже чувствуя какую-то животную потребность просто быть с ним здесь и сейчас, отдать ему всё до последней капли, и пусть очень страшно и незнакомо, и пусть он слишком сильно впивается пальцами в бёдра, задевая нижнее бельё, и пусть уже почти кусает меня, но он же меня любит, а значит никогда не обидит, так пусть делает, что хочет; я тоже люблю и всё стерплю. С радостью стерплю, потому что хочу быть его женщиной, до конца.

Мы настолько увлеклись друг другом, что совершенно забыли о Гансе на переднем сиденье, который, как оказалось секундой позже, так заинтересовался происходящим позади него, что не заметил приближающуюся на перекрёстке машину. Визг тормозов и резкая остановка чуть не бросила нас обоих на пол, но к счастью, я только ударилась затылком о переднее сиденье.

— Ганс, идиот ты несчастный! — Сразу же закричал Генрих. — Ты какого черта делаешь?! Убить меня хочешь ещё до брачной ночи?

— Прошу прощения, герр штандартенфюрер! Та машина как из воздуха возникла!

— Если бы ты следил за дорогой, ты бы её увидел, недоумок!

— Я ещё раз прошу прощения, герр штандартенфюрер. Это совершенно моя вина.

Я была достаточно пьяна, чтобы найти ситуацию смешной и едва подавила смешок, но затем заметила лицо Генриха.

— Вот черт. — Я проследовала за его взглядом и увидела очень высокого и крепко сложенного мужчину, выходящего из машины, в которую мы чуть не врезались. — Ганс, вот теперь у тебя действительно большие неприятности. Ты хоть знаешь, в чью машину ты чуть не влетел? Группенфюрера Кальтенбруннера, лидера австрийских СС.

Мужчина тем временем вынул портсигар, неспешно зажег сигарету и так же не спеша направился к нашей машине. Ганс немедленно выскочил на улицу, салютовал незнакомцу по-военному, пусть на том и был обычный двубортный костюм. Генрих постарался на скорую руку привести форму в порядок и тоже поспешил выйти из машины.

— Герр группенфюрер! — Генрих салютовал ему, следуя примеру Ганса, на что тот только кивнул. — Штандартенфюрер Фридманн, мы встречались на партийном собрании несколько месяцев назад.

— Да, да, я припоминаю. — Группенфюрер выпустил облачко дыма и протянул руку Генриху. Теперь, когда они стояли друг напротив друга, я не могла не заметить, что даже рядом с моим мужем, который был отнюдь не маленького роста и явно не слабого телосложения, тот другой казался просто великаном. — Штандартенфюрер, вы что, не можете найти себе водителя, который может хоть немного водить?

— Позвольте мне принести мои извинения за этого болвана, герр группенфюрер. Он, по правде говоря, очень хороший водитель… когда следит за дорогой.

Генрих ещё раз нехорошо глянул на Ганса, и бедный парень опустил голову ещё ниже, как побитый пёс. Я придвинулась ближе к окну, чтобы получше видеть, что происходит.

— А с кителем у вас что случилось, штандартенфюрер?

— Ничего, герр группенфюрер. То есть… у меня сегодня свадьба и… это моей жены рук дело.

— Свадьба? Поздравляю! — Группенфюрер улыбнулся и снова пожал Генриху руку. — Так где же сама фрау Фридманн?

Генрих не сдержал улыбки, подошёл к моей двери, открыл её и подал мне руку. Я быстро расправила платье и вышла из машины, наконец встретив незнакомца лицом к лицу. Он совсем не был похож на идеального, «постерного» арийца, какими их предпочитало изображать министерство пропаганды, со светлыми волосами и голубыми глазами. Он же, напротив, был почти смуглым, кареглазым и темноволосым, с едва заметной щетиной и несколькими глубокими шрамами, пересекавшими левую сторону его лица. Всё это в совокупности представляло собой почти что устрашающую картину, только вот мне он почему-то показался каким-то по-дикому красивым, как горный волк с изодранной мордой. Такие бывают добрые, только когда сытые, но вот пересекутся ваши пути с хищником на охоте — в миг горло перегрызет и глазом не моргнёт.

— Вот она, герр группенфюрер. Разрешите представить, Аннализа Фридманн, моя жена. Аннализа, познакомься с группенфюрером СС доктором Кальтенбруннером.

— Приятно познакомиться, герр группенфюрер.

Я протянула ему руку, и она почти утонула в его огромной ладони. Но он пожал её очень осторожно и даже слегка склонил голову, ухмыляясь одним уголком рта.

— Честь имею, фрау Фридманн. Примите мои поздравления.

— Благодарю вас.

— Я чуть жизнью не расплатился за то, что вам не терпелось сделать первенца, так что уж придётся вам назвать его в честь меня.

Я сразу же залилась румянцем от его слов, но и улыбки сдержать не смогла.

— Полагаю, это меньшее, чем мы можем искупить свою вину, герр группенфюрер.

— Я тоже так думаю. — Он снова ухмыльнулся, снова подал Генриху руку, уже прощаясь, и опять едва заметно мне поклонился. — Фрау Фридманн, доброй ночи.

— Доброй ночи.

Уже сев в машину, он опустил окно и крикнул Генриху, заводя мотор:

— Постарайтесь больше ни в кого не врезаться сегодня, прошу вас!

Как только мы вернулись в свою машину, я сразу же спросила Генриха:

— Кто это был такой?

— Как тебе сказать? Если тебя интересует его профессия, то он — адвокат, потому-то он и «доктор» Кальтенбруннер. Когда он впервые вступил в партию, он помогал австрийским СС с юридическими вопросами, а затем его быстро стали продвигать по карьерной лестнице потому что… потому что он — первоклассный гестаповец, вот почему. Такой первоклассный, что уже генерал, а ему всего тридцать шесть.

— У нас будут неприятности?

— Да нет. Мы с ним по работе почти не пересекаемся; его основная сфера влияния — Австрия, и поэтому он большую часть времени проводит в Вене, а не в Берлине. Ганс, вот у кого неприятности.

Ганс, услышав своё имя, ещё больше выпрямился на своём месте, теперь боясь оторвать взгляд от дороги.

Когда мы наконец остановились у нашего нового дома, подаренного нам на свадьбу партией, я изумилась его размеру. Это был огромный двухэтажный особняк с чердаком и красивой, широкой верандой. Партия, похоже, не скупилась на подарки своим верным слугам. Генрих открыл переднюю дверь своим ключом и впустил меня внутрь. Внутри дом был обставлен с большим вкусом, и похоже было, что бывшие владельцы, кто бы они ни были, не жалели никаких денег на обстановку.

— Еды на кухне пока, к сожалению, нет, но Ганс отвезёт тебя завтра за какими нужно покупками. Но зато есть несколько бутылок шампанского, благодаря рейхсфюреру Гиммлеру, корзина с фруктами и очень удобная кровать наверху. — Я рассмеялась, когда Генрих подхватил меня на руки, быстро взбежал по ступеням и отнес меня прямиком к огромной кровати.

— Фрау Фридманн, я полагаю, у нас оставалось крайне важное и незаконченное дело, когда нас так грубо прервали. Насколько я помню, я обещал избавить тебя от этого платья.

Генрих развернул меня к себе спиной, чтобы расстегнуть его, но на нем было больше пятидесяти пуговиц, а он то ли был пьян, то от попросту не хотел возиться, а поэтому взял и после третьей крохотной пуговки рванул кружевную материю до самой моей поясницы. Я тут же повернулась к нему лицом от неожиданности, а он ухмыльнулся мне своими черными глазами, бесстыдно протянул руки к вороту и стащил платье вниз, небрежно уронив его на пол. А мне было уже совсем не страшно, и я уже с него начала так же бесстыдно стаскивать одежду, сначала китель, затем рубашку, пока он с интересом за мной наблюдал, а потом вдруг шагнул неожиданно близко и повалил меня на кровать, придавливая сверху весом своего тела. Это было каким-то совсем новым ощущением, радость от того, что тебя вот таким образом лишили разом всего воздуха, а он вдруг стал совсем ненужным. Только этот человек очень нужен, тот, что весь этот воздух забрал. На мне все ещё было свадебное шелковое бельё, но он и его с меня вскоре стянул, уже совсем неприличным жестом отодвинул мою ногу в сторону и лёг сверху, даже не расстегнув ремня.

А мне уже было больше не стыдно зажмуривать глаза от лёгких укусов на шее и губах, от его настойчивых рук, одной на груди, а другой на подрагивающем от прикосновений животе, а потом ещё ниже, уже между нашими телами. Он закрывал мне рот поцелуями, чтобы не очень шумела, а когда уже сил больше не осталось терпеть его такие до боли приятные пытки, я сама потянула его за ремень.

Все оказалось совсем не больно и не страшно, думала я и улыбалась, глядя в самые любимые глаза на свете, а именно так, как и должно было быть, когда отдаёшь человеку самое сокровенное, а он понимает это и сам мучается, сдерживает себя до последнего, только чтобы не обидеть ненароком своё новообретенное сокровище своей нетерпеливостью или слишком резким движением.

Я обняла его ногами и кивнула слегка, что можно уже и не нежничать, что можно уже было делать, что хочешь, потому что мне уже сейчас безумно хорошо, а значит дальше будет только лучше.

— Ты только моя, — шептал он мне между сбивчивыми поцелуями, — только моя, слышишь? Если другой мужчина тебя только посмеет тронуть, я его убью.

— Я сама его убью, — тихо рассмеялась я ему куда-то в горячую шею и обняла ногами ещё крепче. — Только твоя, до самой смерти.