Жена штандартенфюрера

Глава 4

Тем утром мы завтракали раньше, чем обычно, потому как никто толком не мог сомкнуть ночью глаз. Аппетита ни у кого из нас не было, поэтому мы просто молча передвигали еду по тарелкам, пока Гризельда наконец не выдержала вида не тронутого никем завтрака, и не нарушила тишину:

— Да что же это вы, голодом себя заморить что ли решили? Герр Мейсснер, ну прошу вас, хоть вы-то подайте пример вашей жене и детям, доешьте хотя бы омлет! Нельзя же целый день на одном кофе работать, и так-то вон уже что с собой сделали! Скоро совсем отощаете, как эта тростиночка! — Кивок в мою сторону. — Ну пожалейте старую женщину, ну съешьте хоть что-нибудь!

Отец ответил вымученной улыбкой и только чтобы не расстраивать Гризельду, которая, как он сам всегда говорил, напоминала ему его бабушку, он подобрал несколько кусочков со своей тарелки. Громкий стук в дверь отвлёк нашу домработницу от её любимой обязанности — следить, чтобы все вышли из-за стола сытыми, и она поспешила выяснить, кто же это осмелился показаться без приглашения, да ещё и в такую рань. Скорее всего, незваному гостю придётся выслушать лекцию по этикету прежде чем его допустят в дом, подумала я, зная нашу Гризельду.

Она вернулась меньше чем через минуту и, на вопрос моего отца о визитёре, только пожала плечами.

— Солдат какой-то, Бог его знает! Эти дети уже и вовсе разучились представляться! Принес какой-то свёрток для Аннализы, наверняка подарок от того господина, которого я не люблю.

— С чего ты решила? — Я искренне удивилась, но старушка только руки сложила на груди и поджала губы.

— Потому что машина та же, что и всегда, снаружи. Да и кто бы ещё стал приносить тебе подарки? Я бы на твоём месте отослала бы его прямиком назад. Нечего тебе от него подачки принимать, сами не бедные.

Снедаемая любопытством, я извинилась и вышла из-за стола. И точно, в холле на маленьком столике у двери лежал небольшой свёрток. Я разорвала оберточную бумагу и ахнула, увидев внутри моё платье, платье, что я должна была надеть в свой день рождения, законченное и готовое к носке. Всё ещё сжимая его в похолодевших руках, я поверить не могла бездушному цинизму этого подонка: он прекрасно знал, что той ночью все еврейские магазины и конторы будут разрушены, и приказал этим бедным людям закончить платье, чтобы успеть до погрома. Он послал своего водителя забрать это платье за какие-то минуты до того, как первые камни полетели в их окна, и штурмовики вместе с разъярённой толпой, опьяненные ненавистью к невинным людям, которые в жизни своей не сделали ровным счётом ничего плохого и всего лишь хотели спокойно трудиться и жить своей жизнью, разнесли вдребезги их уютное ателье.

Я почувствовала, как гнев начал закипать внутри. И не просто гнев, но самая настоящая ненависть. Он за это заплатит, богом клянусь, заплатит! Ненависть к Райнхарту уже начала жечь лёгкие изнутри. Я стиснула кулаки и, никому не сказав ни слова, схватила своё пальто и выбежала на улицу.

Я бежала не останавливаясь до самого еврейского района, отчасти потому, что хотела поскорее добраться до Либерманов, а отчасти потому, что не могла смотреть на разруху вокруг. Здесь мы совершали покупки, здесь ходили в салон завивать волосы, здесь шили себе платья, покупали драгоценности и домашнюю утварь. Мы знали всех этих людей, каждого продавца или владельца магазина по имени, они были нашими друзьями, а теперь все их сияющие витрины были разбиты, а сами лавки выглядели так, будто кто-то сбросил на всю улицу бомбу. Осколки стекла хрустели у меня под ногами, вместе со всем тем, что штурмовики вместе с разъярёнными вандалами повыбрасывали из магазинов и разломали уже снаружи.

Опустевшая улица была непривычно тихой. Казалось, вся жизнь отсюда напрочь исчезла всего за одну ночь, только солдаты громко перекликались вдалеке. В какой-то мере я испытала облегчение, увидев пустынные тротуары: я-то боялась увидеть на них окровавленные трупы. Может, мой отец был все же прав, и их действительно никто не тронул?

Я наконец дошла до того, что осталось от ателье Либерманов, и осторожно ступила внутрь. Если бы я так часто туда не ходила, я скорее всего и не узнала бы его теперь, потому как все лавки и конторы на этой улице выглядели после страшной ночи абсолютно одинаково: тёмные, разорённые до основания и пустынные. Я огляделась вокруг, до конца не веря своим глазам. Всё это было уж слишком ненастоящим, и в глубине души я надеялась, что может всё это было всего лишь ещё одним кошмаром, и я скоро проснусь. Вряд ли Либерманы смогут заново всё отстроить после того, что штурмовики сделали с их лавкой: что они не прибрали к рукам (все свёртки высококачественных материалов вместе с уже пошитыми костюмами и шелковыми рубашками — гордостью герра Либермана, исчезли), они разломали, разодрали в клочья и выбросили на улицу. Даже манекены выглядели так, будто и им досталось от этих нацистских выродков. И последний плевок в лицо, свежевыкрашенными красными буквами по стене: «Жиды, пошли вон!»

Не знаю, зачем я начала подбирать лоскутки кружева с пола, не находя даже, куда их сложить. Закройный стол герра Либермана был сломан, так что всё, что я могла сделать, так это перевернуть его крышку лицом вверх и стала раскладывать кружево и ленты, валявшиеся на полу. А когда они вернутся, я помогу им всё здесь вычистить. Может, папа ссудит им денег, чтобы заново открыть своё дело…

— Простите, фройляйн, вы кого-то ищете? — тихий женский голос с едва заметным выговором вернул меня в реальный мир. Я обернулась и увидела невысокую женщину примерно маминого возраста, держащую несколько книг в руках.

— Да, вообще-то ищу. Либерманов, портных. Это раньше было их ателье. Вы их, случайно, не знаете?

— Конечно, знаю. У нас лавка через дорогу… была. — Она махнула в сторону ещё одного обезображенного магазина. — Это раньше был Книжный Магазин Бергеров. Наше семейное дело. Меня зовут Сара.

— Аннализа. — Мы пожали руки. — Я не знаю, где они живут, но это же не может быть далеко? Когда, вы думаете, они вернутся? Я бы хотела помочь им прибраться.

— Ох, девочка моя… — Моя новая знакомая посмотрела на меня с ещё большим сожалением в глазах. — Они уже больше никогда не вернутся. Машины их всех забрали.

— Какие машины?

— Грузовики. Многие хозяева магазинов жили на втором этаже над своими лавками, как и Либерманы, вот тех-то солдаты в первую очередь и похватали. Всех увезли, кто здесь жил.

— Куда увезли?

— В работные лагеря, куда же ещё?

Она почти прошептала слово «лагеря», будто опасаясь, что кто-то может её услышать.

— Концентрационные работные лагеря, — Сара объяснила, заметив мой непонимающий вид. — Эти лагеря работали ещё с тридцать третьего, но раньше туда только политических заключённых свозили, как я слышала. Теперь вот, похоже, и наш черёд настал.

— Я ни о чем подобном никогда не слышала. А вы уверены, что это не… Уловка, чтобы людей напугать, заставить их добровольно покинуть страну?

Вместо ответа Сара только обвела вокруг себя руками.

— А куда же тогда все люди делись?

Я молча смотрела на неё, почти не мигая. День ото дня знакомый мир все быстрее рушился вокруг меня, и я ничего не могла с этим поделать. Я опустила глаза на кружевные ленты, которые я всё ещё держала в руках, те самые ленты, что всегда улыбающаяся Руфь Либерман держала в её ловких руках всего день назад, и почувствовала, как слёзы заполнили мои глаза. Я их больше никогда не увижу… Я медленно опустилась на пол и тихонько заплакала.

— Мне очень жаль, дорогая. — Сара села рядом и обняла меня за плечи. — Ты хорошо их знала?

— Они были нашими семейными портными. Я всю жизнь к ним ходила. Они были нашими друзьями. Они были такими добрыми, чудесными людьми! Я только вчера здесь была, когда они заканчивали платье мне ко дню рождения. А мы им даже не успели заплатить!

Не знаю почему, но эта последняя мысль так меня расстроила, что я совсем зарылась лицом в пальто Сары и разрыдалась.

Я стояла за сценой, разогреваясь перед выступлением. Сегодня опять был полный зал. Те же самые люди, что всего несколько дней назад сожгли все до одной синагоги в Берлине, решили обратиться к искусству. После того, как большую часть их неарийских соседей согнали в лагеря, они решили нарядиться по такому случаю, вывести своих дам в свет и отправиться на балет, словно награждая себя за прекрасно выполненную работу. Животные. Бездушные животные.

Раньше тем вечером один из работников сцены принёс мне букет роз от «какого-то важного господина в форме». Цветы продержались на моём столе ровно минуту, пока я «случайно» не столкнула вазу на пол и она разлетелась на мелкие осколки. На секунду мысль промелькнула у меня в голове, а не наступить ли мне на это стекло и не сказать фрау Марте, что выступать я ни сегодня, ни в ближайшее время не смогу, пока всё не заживёт. Так мне хотя бы не придётся танцевать для этих «важных господ в форме» в первом ряду, с Райнхартом во главе. Но прежде чем моя ступня коснулась стекла, я задумалась, а не будет ли это означать, что они победили? Что сломили мой дух также, как и дух моего народа? Ну уж нет, так просто я сдаваться не собиралась.

Тем вечером я танцевала с таким чувством, что даже фрау Марта, крайне скупая на похвалу, несколько раз одобрительно мне кивнула за сценой, повторяя: «Умничка! Отличная работа!» Тем вечером я посвятила свой танец моим людям, всем тем, кто уже погиб, и тем, кто ещё будет долго страдать от рук их мучителей. Я не знала, как ещё выразить свою грусть и жалость, но уже тогда пообещала себе, что я обязательно найду способ, чтобы им помочь, чего бы это мне не стоило. Я не дам себя запугать, как мой отец дал себя запугать этим нацистам. И никогда частью этой новой страны я не буду. Я найду способ с ними бороться.

Однако, моя решительность, наполнившая меня необъяснимой радостью и облегчением после выступления, долго не продлилась. Как только я попыталась быстро выбежать через черный ход, штурмбаннфюрер Райнхарт, чьего общества я как раз и пыталась избежать, поймал меня за руку.

— Куда вы так спешите, Аннализа? Я хотел представить вас важным людям. Вы произвели на них такое впечатление вашим танцем, и я хотел бы, чтобы вы присоединились к нам за ужином.

— Простите, Ульрих, но давайте отложим это на другой день. Я ужасно устала и безумно хочу спать.

Моё первое «нет» Райнхарту вышло намного проще, чем я того ожидала. Я даже испытала какую-то гордость за себя. Но в самом деле, после того, что он сделал с Либерманами, я больше не собиралась изображать перед ним не то, что дружбу, но даже элементарную вежливость. Только вот оказалось, что штурмбаннфюрер не привык принимать отказы.

— Я боюсь, это невозможно, Аннализа. — Хоть он и улыбался, хватка его на моей руке не ослабла ни на секунду. — Вы — мой трофей на сегодня, и мне не терпится вас всем показать.

Я попыталась выдернуть руку, но безрезультатно.

— Ульрих, вы делаете мне больно. Не забывайте, что я балерина, а не солдат.

— Да? А может ваша рука болит после того, как вы два дня подряд вычищали весь этот еврейский хлам с улиц? — Он сощурил свои ледяные глаза.

Я действительно помогла нашим соседям, и особенно доктору Крамеру, который, к счастью, пережил и погром, и депортацию, привести их бывшие лавки и конторы в более или менее надлежащий вид, но вот как Райнхарту стало об этом известно?

— Я помогла нашему семейному доктору. Он спас жизнь моего брата.

Ответ явно его не удовлетворил.

— Ваша семья начинает вызывать у меня всё больше и больше интереса, Аннализа. Вы ходите к евреям-портным, ваш врач — еврей, ваш бывший партнёр… Может, мне следует сделать запрос в гестапо, или лучше сразу в головной офис СД, прямиком в секретную службу, чтобы расследовать это крайне любопытное дело? Вы, похоже, очень симпатизируете этим грязным крысам.

Я хотела крикнуть «Ты — самая большая и грязная крыса, которую я только встречала!» ему в лицо, но в последнюю секунду прикусила язык. Гестапо прозвучало совсем даже нехорошо, и меньше всего я хотела втягивать свою семью в неприятности. С другой стороны, если Райнхарт решил начать меня запугивать в надежде, что я сразу же стану покладистой и начну следовать всем его требованиям ни слова не говоря, то в этом он точно ошибался. Поэтому я просто пожала плечами и спокойно ответила:

— Делайте, как считаете нужным, герр Райнхарт. Мы люди честные, и скрывать нам нечего. Мой отец жертвует достаточно денег партии, чтобы считаться добропорядочным гражданином.

— А его дочь в это время даже не знает базовых принципов этой самой партии, судя по расовой принадлежности тех, с кем она водит дружбу.

— Благодаря вашей партии, у меня скоро и вовсе не останется друзей.

— Да, кстати, что случилось с тем маленьким жидёнком, что с вами танцевал? Как его звали? Адам?

— Он покинул страну. И правильно сделал.

— Скучаете по нему?

Несмотря на саркастичный тон, штурмбаннфюрер Райнхарт выглядел уже по-настоящему угрожающе. В плохо освещённом коридоре в его чёрной форме и с сверкающими от гнева глазами, он был воплощением зла. Не знаю, почему мне вдруг вспомнилось, как отец однажды учил меня, что если вдруг мне когда-то встретится рычащая собака, готовая напасть, я ни в коем случае не должна выказывать страха. Надо смотреть ей прямо в глаза и ни на шаг не отступать. Вот я и не отступила.

— Каждую минуту.

Что случилось дальше я не могла предвидеть и в страшном сне: Райнхарт схватил меня за горло и со всей силы швырнул к стене, не разжимая пальцев вокруг моей шеи. Я сильно ударилась головой, но к счастью хотя бы не потеряла сознания. Он прижался щекой к моей и процедил сквозь стиснутые зубы:

— Ты, маленькая потаскуха, ты с ними шляешься, а со мной, штурмбаннфюрером СС, в игры вздумала играть?! Ну ничего, я тебя научу, как любить свою страну!

К моему великому облегчению я заметила работника сцены, который по случайному стечению обстоятельств вошёл в коридор и остановился в нескольких шагах от нас, явно раздумывая, что делать. Я едва могла дышать, не то, что крикнуть о помощи, поэтому я только бросила на него умоляющий взгляд.

— На что уставился? Пошёл. Вон.

К сожалению, командный тон Райнхарта и его эсэсовский китель произвели на старика большее впечатление, чем все мои взгляды, и он молча развернулся и начал уходить. Я знала, что та секунда, когда Райнхарт отвлёкся на то, чтобы проводить старика взглядом, была моим единственным шансом на спасение, и я недолго думая со всей силы пнула эсэсовца в самое слабое мужское место — пониже пояса. Трюк, которому Норберт научил меня в школе, чтобы защищать себя от настойчивого внимания других мальчишек, снова сработал, и как только Райнхарт отпустил моё горло, я немедленно оттолкнула его плечом, уже почти проскочила между ним и стеной, но он так просто решил не сдаваться и поймал меня за рукав. Я к тому времени уже ни о чем, кроме побега, не думала, поэтому я быстро вывернулась из пальто и бросилась на улицу в одном платье.

Я бежала не останавливаясь минут десять, по самым тёмным аллеям, сменяя одну улицу на другую, пока уже не могла дышать. Казалось, что никто меня не преследовал, но вот куда было теперь идти? Домой? Но Райнхарт был явно не идиот (грязная свинья, но не идиот), и скорее всего будет ждать меня прямо у входа. К доктору Крамеру? Нет, это ещё хуже, этот чёртов выродок наверняка уже на него детальный доклад насобирал, как и на всех тех, с кем я имела несчастье быть в дружеских отношениях. А в таком случае доктора отправят прямиком вслед за Либерманами. Нет, этим рисковать нельзя.

После пяти минут, проведённых на чьих-то ступенях в пробирающем до костей ноябрьском холоде в одном тоненьком хлопковом платье, я начала трястись крупной дрожью. Снаружи я тоже долго не просижу, я до утра насмерть замёрзну. Черт! Черт возьми Райнхарта и всех его нацистских приятелей!

Когда у меня закончились возможные варианты, и когда я уже перестала чувствовать свои руки и ноги, я наконец поймала машину на углу и попросила оцепеневшего водителя отвезти меня домой. Когда он начал расспрашивать, что со мной случилось, я соврала, что какие-то хулиганы украли моё пальто, но денег и документов они не взяли, а потому в полицию можно было не идти.

Он остановил машину через дорогу от моего дома, где я и попросила, и отказался брать деньги, что я предложила ему за его трудности. Как только он уехал, я хорошенько осмотрелась и, не заметив ничего подозрительного на улице, побежала к дому. Я уже почти пересекла улицу, когда меня ослепили фары быстро приближающейся машины. Я инстинктивно отпрыгнула назад и не поверила своим глазам: это был так хорошо знакомый мне черный мерседес.

Я медленно начала пятиться подальше от него. Водительская дверь открылась, и как только я увидела чёрное кожаное пальто, я развернулась в противоположную сторону и бросилась к дому наших соседей. Я не видела в их окнах никакого света, и мне оставалось только надеяться, что они спали, а не уехали загород. На этот раз мне вряд ли удастся сбежать, и я уже слышала быстро приближающиеся шаги у себя за спиной.

— Аннализа! Это вы?

Голос за спиной не был похож на голос Райнхарта, но шум в голове после того, как я стукнулась о стену, все ещё никуда не делся, и кто знает, может, это он искажал все звуки. Как бы то ни было, останавливаться я не собиралась.

— Аннализа! Да постойте же вы!

Я наконец добежала до соседского крыльца и начала долбить в дверь обоими кулаками, крича так, как будто меня уже убивали. Это долго не продлилось: сильная хватка отстранила меня от двери, поймав оба моих запястья, крепко, но на удивление осторожно.

— Отстань от меня, подонок!!! Отпусти сейчас же!!!

На этот раз он просто-напросто зажал мне рот рукой, всё ещё держа мои руки вместе, явно не желая, чтобы я перебудила всю улицу.

— Я отпущу, как только перестанешь кричать и брыкаться, идёт?

Это был не Райнхарт, теперь я была в этом точно уверена. Этот человек был намного выше, да и голос у него был куда приятнее, и почему-то показался знакомым. Немного успокоившись, я кивнула и прекратила все попытки вырваться. Мужчина за моей спиной медленно разжал руки, как будто опасаясь, что я сейчас опять что-нибудь выкину. Я повернулась чтобы посмотреть на него, но из-за безлунной ночи и его форменной фуражки, закрывавшей всю верхнюю часть его лица, я ничего не смогла разглядеть.

— Что же вы такое делаете, бегая посреди ночи в одном платье, юная леди? И почему бросились наутёк, как только заметили мою машину?

— Я вас приняла за другого…

Он быстро снял своё пальто и набросил его мне на плечи. Долгожданное тепло и запах его одеколона произвели такой успокаивающий эффект, что я сразу же почувствовала себя в безопасности и под надёжной защитой.

— Интересная вы девушка, Аннализа. В прошлую нашу встречу вы чуть меня с ног не сбили, а теперь вот сбежать пытались. У нас хоть раз будет нормальная встреча?

«О чем это он? Или я так головой стукнулась, что у меня начались галлюцинации?»

— Мы знакомы?

— Очень даже. Это я, Генрих. Генрих Фридманн, друг вашего отца, помните?

Я так давно его не видела, что какое-то время стояла, не зная, что сказать. Но как только я до конца осознала, что да, это действительно был он, папин хороший друг офицер Фридманн, стоящий сейчас рядом и улыбающийся мне, я разом забыла про все хорошие манеры и бросилась к нему на шею.

— Слава богу, это и правда вы, офицер Фридманн!

Он рассмеялся и обнял меня в ответ.

— Погодите-ка, минуту назад вы меня убить готовы были, а теперь рады меня видеть? Ну, я рад, что хотя бы не наоборот. А теперь рассказывайте-ка, что случилось с вашим пальто.

Мне наконец стало стыдно вот так обнимать папиного друга, да и к тому же женатого мужчину, и я отступила на шаг, заворачиваясь в его тёплое кожаное пальто.

— Один человек… напал на меня. Мне удалось сбежать, но у него осталось моё пальто.

— Какой ещё человек??

— Один офицер…

— Офицер СС???

— Да… Поэтому я так и испугалась, когда увидела вашу машину. Он на такой же ездит.

— Вы его знаете?

— Вроде того. Он ходил за мной пару месяцев, приходил на мои выступления… Заставлял ходить с ним на ужины… Папа предупреждал меня о нем, но я раньше как-то не осмеливалась ему отказать, потому что… Как оказалось, он не любит, когда ему говорят «нет», как я сегодня выяснила.

— Как его зовут?

— Штурмбаннфюрер Ульрих Райнхарт. Он пригрозил мне, что если я не продолжу с ним видеться, он сделает на меня донос в гестапо или даже СД. Но я ему все равно сказала идти к черту. Как вы думаете, у меня теперь будут неприятности?

— Вам совершенно нечего бояться. Вы всё сделали верно, и ваш отец будет вами очень гордиться. А я же лично прослежу, чтобы необходимые меры были приняты против того мерзавца, что вас обидел.

— А что, если он и вправду пойдёт с доносом в СД?

— Я бы на вашем месте об этом не беспокоился.

— Почему?

— Я работаю в СД.