ЛОРЕНЦО
Обычно, когда я кончаю с кем-то в своей постели, то потом отключаюсь. Но когда я возвращаюсь в свою квартиру после того, как покинул Милу, я долго лежу без сна, несмотря на удовлетворенную расслабленность, пронизывающую каждый сантиметр моего тела.
Я не стал принимать душ, когда вернулся, — хотел, чтобы теплый, сладкий аромат ее тела еще немного оставался на моей коже. Я все еще чувствую отголосок ее кожи на своей, ощущение ее губ на моем рту, на моем ухе, теплое прикосновение ее тела ко мне. Я хочу этого снова, отчаянно. Мне это необходимо. Я слишком давно не был с кем-то, но это было нечто большее, и я знаю это, как бы я ни пытался убедить себя в обратном. То, что я чувствовал с Милой, было другим.
То, чего я никогда не испытывал раньше. Что-то опасное для нас обоих.
Все, что происходило сегодня вечером, было плохой идеей. Я знал это с того момента, как получил ее сообщение. Я знал, что не должен был идти к ней в квартиру, не должен был давать себе шанс увидеть эту сторону ее жизни, то, ради чего она все это делает. Я никогда не должен был ставить себя в такое положение, чтобы позволить своим стенам рухнуть вокруг нее.
Теперь мне гораздо сложнее снова оставить дистанцию между нами. Теперь, когда я знаю, какая нежная у нее кожа, какие звуки она издает, когда я вхожу в нее, какая она горячая, тугая и изысканно влажная… Я чувствую, как мой член дергается при одной мысли об этом, угрожая снова набухнуть и затвердеть от воспоминаний.
Если бы она была здесь, в моей постели, мы бы провели так остаток ночи. Я бы заставил ее кончать для меня снова и снова, выяснил бы, сколько раз я смогу напрячься для нее, трахал бы ее до тех пор, пока утром мы оба не изнывали бы от боли и усталости.
Боль охватывает меня, и я закрываю глаза, пытаясь отгородиться от нее. Секс никогда не был для меня приоритетом, а романтика — тем более. Я искал удовольствия, когда чувствовал, что нуждаюсь в них, это была функция, о которой нужно заботиться, как голод или жажда. Но я никогда не жаждал никого так, как Милу сегодня. Я никогда не говорил ничего подобного тому, что вылетало у меня изо рта, слова, которые я говорил без смысла, не думая. Потом их невозможно было взять обратно, и не в последнюю очередь потому, что я имел в виду именно их. Было бы ложью пытаться заставить ее думать иначе.
Но теперь все это открыто между нами. То, что она заставляет меня чувствовать, то, что она заставляет меня нуждаться. И это не меняет того факта, что это не должно повториться.
Я сжимаю руки в кулаки, думая о том, что именно привело меня в ее квартиру сегодня вечером. Этот гребаный, вмешивающийся кусок дерьма коп. Я стискиваю зубы, борясь с желанием самому выследить его и проучить за то, что он лезет в дела, которые его не касаются. Утром, рассуждаю я, снова глядя в потолок, я пойду и еще раз поговорю с Доусоном. На этот раз более настойчиво, чтобы убедиться, что Адамс оставит Милу в покое.
Я снова закрываю глаза, пытаясь погрузиться в сон. Мой член неприятно пульсирует, и я морщусь, изо всех сил стараясь не обращать на это внимания. В любую другую ночь я бы потянулся вниз и погладил себя, чтобы быстро достичь кульминации, но сегодня я знаю, что это бессмысленно. Это не сравнится с тем, что я чувствовал, лежа в постели с Милой, а все, что меньше, только заставит меня хотеть ее еще больше.
И это тоже проблема, которую нужно решить скорее раньше, чем позже. Я не намерен проводить остаток жизни в безбрачии, размышляя о женщине, которую не могу иметь, и у нас с Милой нет будущего. Сама мысль об этом так же нелепа, как то, что Данте влюбился в свою татуировщицу.
Но ведь сейчас они счастливы, не так ли? Этот вопрос эхом отдается в моей голове, когда я наконец засыпаю, и все мои сны наполнены Милой.
Утром боль по ней не утихает, как и моя злость на то, что Адамс последовал за ней. Я одеваюсь, все еще игнорируя постоянную пульсацию похоти, которая, кажется, поселилась в моем паху, и стараюсь не думать о том, что, когда я проснулся сегодня утром, моей первой мыслью было желание, чтобы она лежала в постели рядом со мной. Я перевернулся, задев рукой гладкие простыни на другой стороне кровати, и почувствовал волну разочарования от того, что коснулся ткани, а не мягкой плоти.
Я никогда ни с кем не просыпался. И никогда не хотел. Даже когда мне нравилось трахаться с кем-то до поздней ночи, я всегда отправлял ее домой. Я всегда старался, чтобы секс был именно таким — физическим удовольствием, и не более того. Все остальное размывает границы, которые я никогда не был заинтересован смягчать.
До Милы. Внезапно оказалось, что я не могу не размывать эти границы. Превысить их. Стереть их совсем.
Я выхожу из дома без завтрака, попросив водителя заехать в кафе по дороге. Я беру кекс и черный кофе, съедаю его по дороге в участок, но почти не чувствую его вкуса. Я чувствую, как холодная злость завязывается узлом в моем животе, и она только растет, когда я вхожу через парадную дверь.
Меня встречает та же секретарша, что и всегда, и ее кокетливая улыбка немного тускнеет — предположительно от выражения моего лица.
— Шеф Доусон на совещании…
— Скажите ему, что я здесь. Я хочу поговорить с ним прямо сейчас.
— Его совещание…
Я стиснул зубы, делая шаг ближе. Я знаю, что лучше не устраивать сцену посреди полицейского участка, даже с нашими пожертвованиями придется постараться, чтобы замять это дело, но я чувствую себя на острие ножа от ярости.
— Скажи ему, что это срочно. Или я зайду туда и сам ему все расскажу.
Я не совсем уверен, что последняя угроза — пустая. Похоже, секретарша думает так же, потому что она быстро выскальзывает из-за стола и бежит в сторону заднего кабинета.
Когда она снова появляется, то выглядит еще более нервной, чем раньше.
— Мистер Кампано…
Это не пустая угроза. Я проскакиваю мимо нее, и мое терпение лопается, когда я направляюсь обратно в кабинет Доусона. Перед глазами проплывает нервное лицо Милы прошлой ночью, и у меня сводит челюсти, когда я открываю дверь кабинета Доусона и делаю шаг внутрь.
Офицер Адамс сидит по другую сторону, его лицо приятно пустое. Доусон открывает рот, когда я вхожу, видит, что это я, и останавливается на полуслове.
— Мистер Кампано.
Лицо Адамса темнеет, когда он видит меня. Я подозреваю, что это зеркальное отражение моего собственного, мне требуется все, чтобы не сделать шаг вперед и не поднять его со стула, бросив через всю комнату, чтобы я мог загнать его в угол и избить до полусмерти. Пульс бьется в венах, краснеет лицо, и я не уверен, что когда-либо был так зол.
Из братьев Кампано я самый уравновешенный. Тот, кто хладнокровен в кризисной ситуации, практически безэмоционален, способен смотреть на свои чувства сквозь пальцы. Меня часто обвиняют в том, что у меня их вообще нет. Но сейчас я чувствую, что переполнен ими.
— Мистер Кампано, присядьте, пожалуйста. — Голос Доусона ровный. — Адамс, мы поговорим позже.
Выражение лица Адамса слегка темнеет. Он проталкивается мимо меня, слегка задевая плечом, с тихой угрозой. Я вижу блеск в его глазах, его желание что-то сделать со мной.
И для этого он выбрал Милу.
— Врываться в чужой офис невежливо. — Доусон сжимает пальцы, когда я сажусь. — Но деньги автоматически не придают человеку хороших манер. Как и власть, если уж на то пошло.
— С моими манерами все в порядке. Тебе нужно беспокоиться о манерах твоего офицера. — Я киваю в том направлении, откуда только что вышел Адамс на случай, если Доусон не понял, что я имел в виду. — Я говорил тебе, что хочу, чтобы мои люди не напрягались. Мы вносим слишком большой вклад, чтобы мне приходилось постоянно приходить сюда и вести этот разговор.
Доусон пристально смотрит на меня.
— У тебя проблемы с одним из моих офицеров, мистер Кампано?
— Да, — говорю я прямо, уже не желая изящно обходить с ним пресловутый куст. — Офицер Адамс преследует и домогается моего друга. Я подозреваю, что это происходит исключительно потому, что она связана со мной. Он вбил в свою смелую юную голову идею, что именно он должен что-то сделать с мафиозной проблемой Лос-Анджелеса. Ты должен был разубедить его в этом.
— Я так и сделал. — Доусон нахмурился. — Когда он в последний раз беспокоил этого твоего друга?
— Прошлой ночью.
— И что именно он делал?
— Он проследил за ней от автобусной остановки до ее квартиры на своем круизере.
Доусон приподнял густую серую бровь.
— Он заговорил с ней? Вышел из машины? Включил фары и потребовал, чтобы она остановилась?
Я чувствую, как мои пальцы снова скручиваются в ладони. Я уже понимаю, к чему все идет.
— Нет. Он медленно ехал за ней по улице, пока наконец не проехал мимо.
— И он вернулся? Постучал в ее дверь?
Я стиснул зубы.
— Нет.
— Похоже, твою подругу просто напугала полицейская машина поблизости. — Доусон откинулся в кресле. — И как будто она в чем-то виновата, если ее это так расстроило. — Он пожимает плечами, поднимая одно плечо. — Может, Адамс и прав, что присматривает за ней.
— Она под моей защитой. Он уже домогался ее однажды, на ее работе, а потом снова следил за ней. Мы это обсуждали. Ты не убедишь меня в том, что вчерашний вечер был случайным совпадением.
— Как бы то ни было, ваши пожертвования многое делают для этого участка. Но они не делают вас полностью выше закона. Вернее, делают, но не всех, кто с вами связан. Иногда кому-то приходится брать вину на себя.
Я медленно выдыхаю, напоминая себе, что нападение на полицейского, особенно на начальника полиции, ничего не даст для исправления сложившейся ситуации.
— Я не собираюсь играть в эти игры, Доусон, — говорю я ему ровным голосом. — Убедись, что офицер Адамс найдет себе новое дело, которое будет отстаивать. Я хочу, чтобы он был подальше от моей семьи и тех, кто с нами связан. Пусть оставит в покое девушку, к которой он приставал. Оставит в покое все мои контакты. Я не хочу, чтобы мы снова обсуждали это.
— Я тоже. — Доусон долго рассматривает меня и, наконец, выдыхает, качая головой. — Ладно. Я поговорю с ним еще раз. Но подумай о том, чтобы переосмыслить свой подход, Кампано. Ваши деньги не могут полностью компенсировать ваше вмешательство.
Когда я выхожу из участка, меня не покидает ощущение, что все прошло не совсем в мою пользу. Это чувство не покидает меня в течение всего дня, пока я пытаюсь справиться с делами, а мои мысли снова и снова возвращаются к Миле. Она не пыталась связаться со мной со вчерашнего вечера.
Я хочу позвонить ей. Я хочу снова услышать ее голос, вспомнить, как она звучала подо мной. Я хочу снова увидеть ее. Не разговаривать с ней, не видеть ее после того, что мы сделали, это четкий сигнал. Кстати, именно тот сигнал, который я должен был бы послать. Но не тот, который я хочу.
Мы не можем сделать это снова.
Я отвлекаюсь на весь день. Не помогает и то, что сегодня вечером мне предстоит разбираться с грузом в доках, и я должен быть начеку. Закончив работу над бумагами, я не иду домой, а отправляюсь в бар неподалеку от офиса, намереваясь поужинать и выпить. Я не могу позволить себе быть сегодня в тумане, но один стаканчик не повредит. Я беру с собой часть незаконченных бумаг, на которых так и не смог сосредоточиться, и занимаю столик у заднего входа, где могу расположиться со своей работой, хорошим стейком и бокалом коньяка.
Мне нравится моя жизнь такой, какая она есть, думаю я про себя, устраиваясь за столиком и бросая взгляд на официантку, когда она уходит. Она высокая, красивая, фигуристая, с мягкими каштановыми волосами, которые завиваются вокруг плеч, и я не пропустил ее взгляд, когда она принесла мой напиток. Но один взгляд на нее, и мой разум снова заполняют мысли о Миле. Нравится мне это или нет, но встреча с ней изменила порядок моей жизни.
Я больше не погружен полностью в работу, в бизнес, в собирание осколков семьи, с которыми Данте не хочет иметь дело. Поиск женщины, чтобы снять напряжение, больше не сводится к выбору той, которая подойдет на ночь. Когда я думаю о боли, все еще неуклонно пульсирующей в моих венах, я вспоминаю бледную кожу Милы. Ее мягкие, розовые губы. Маленькие, кошачьи звуки, которые она издает, когда я прикасаюсь к ней, и то, как она умоляет меня о руках, рте, члене.
Боже, да у меня сейчас будет стояк в ресторане. Мой член неловко прижимается к ширинке, и я вдруг радуюсь, что у меня есть дела на сегодня. Если бы я не сделал этого, у меня было бы тревожное чувство, что я снова окажусь у двери Милы и в ее постели, когда вечер подойдет к концу.
Ничто в этой ночи не соответствовало моему представлению о себе. Я очень забочусь о своей семье, но никогда не был неравнодушен к детям или самой идее их появления. Одно время я допускал, что они могут стать для меня необходимостью, поскольку Данте вряд ли остепенится, а Кармину точно нельзя доверить семейную линию… Но все изменилось. Мне больше не нужно обеспечивать наследников Кампано. А это означало, что я мог спокойно задвинуть все мысли о необходимом браке и детях на задворки своей головы, туда, где я хотел их видеть в первую очередь.
Но я почувствовал нечто иное, когда младший брат Милы приглянулся мне. Я почувствовал мягкость, желание быть нежным с чем-то хрупким. У меня было некоторое представление об их обстоятельствах, хотя я все еще не знал, что именно произошло, и мне захотелось увидеть, как засветилось лицо маленького мальчика. Быть с ним дружелюбным. Мне редко приходилось иметь дело с детьми, но то немногое время, которое мы провели вместе, показалось мне естественным.
Я видел выражение лица Милы. Его невозможно было не заметить. Вспышка защитного чувства, инстинкт оттащить брата от опасности — от меня, а затем то, как она растаяла, увидев, что происходит на самом деле. На мгновение я почувствовал в комнате свечение, чего никогда раньше не испытывал. Комфорт. Счастье.
Я сидел там и ел один из худших обедов в своей жизни, и он мне нравился, потому что его приготовила она. Из-за того, что она приложила к этому усилия. Вино было ужасным, но я не обращал на это внимания. Я бы вернулся и снова съел то же самое, поменял бы филе, которое подали к моему столу, на ту ужасную тарелку спагетти, если бы это означало снова увидеть такую улыбку Милы.
Не так уж много нужно, чтобы понять, что я влип гораздо глубже, чем следовало бы. Будь у меня хоть капля здравого смысла, я бы отверг ее в тот день, когда она вошла в мой кабинет. Или, с другой стороны, перекинул бы ее через плечо в ту ночь, когда увидел ее в особняке Альтьере, и никогда бы не отпускал.
Я стиснул зубы, стараясь не думать о ее предложении. О том, как я мог бы иметь ее в своей постели каждую ночь, по любой своей прихоти, в безопасности от вмешательства этого копа, если бы принял ее предложение. Но сейчас, как никогда, когда она была мягкой, готовой и умоляющей без всякой сделки между нами, я не мог представить, что превращу это в контрактное обязательство. Обмен секса на деньги — то, чем я никогда не занимался и не собираюсь начинать сейчас.
И дело не в напитке, который мутит мне голову, когда мой водитель подъезжает к краю доков в одиннадцать часов вечера и паркуется в тени, чтобы я мог выскользнуть и присоединиться к мужчинам, ожидающим груз и охраняющим его во время разгрузки. Такое ощущение, что половина моей головы находится здесь, где и должна быть, а половина — с Милой.
Из-за этого я чуть не погиб.
Я наблюдаю за тем, как мужчины поднимают ящики на причал, а часть моего сознания размышляет о том, как поздно я смогу проскользнуть в ее квартиру в субботу вечером, захочет ли она увидеть меня после ночи на работе. Мысль о ее работе заставляет мое нутро сжиматься от негодования — мысль о том, что другие мужчины смотрят на нее, прикасаются к ней, возбуждаются от нее. Я почти не обращаю внимания, когда воздух внезапно рассекается рядом с моим ухом, и почти сразу же раздается тихий стук пули, ударившейся о дерево.
Все сразу приходит в движение. Люди у ящиков падают, доставая оружие, те, кто охраняет их, достают свое. Мой пистолет рефлекторно оказывается у меня в руке, когда я отступаю назад и нахожу Федерика, мою правую руку. Он подходит ближе, чуть подавшись вперед, и ищет источник выстрела.
Справа от меня стреляют несколько моих людей. Я улавливаю направление их прицела как раз вовремя, чтобы увидеть, как падает фигура в черной одежде, а тени других расходятся в темноте. Еще один падает, а потом они исчезают, растворяясь в ночи.
С нашей стороны потерь нет, но это не проблема. Теперь нужно быстро вынести эти ящики, пока не приехали копы. С телами нужно разобраться. За несколько секунд моя ночь значительно усложнилась.
Сегодня я не увижу Милу. Я должен был бы почувствовать облегчение от того, что решение принято за меня, но все, что я чувствую, это сжимающее разочарование. Чувство, что после этого, особенно после такого, я хочу, чтобы она была рядом со мной. Этого должно быть достаточно, чтобы заставить меня бежать за холмы — от мысли о том, что мне нужно не просто удовольствие, а ее компания. Ее тепло в моей постели. Ощущение моих рук вокруг нее.
Но это не так. Все, что я чувствую, это раздражение от того, что моя ночь будет поглощена осложнениями, вместо того чтобы быть предоставленной мне.
Ближайшее к нам тело в черной одежде не имеет никаких опознавательных знаков — кроме татуировки на запястье. Орел с расправленными крыльями, символ Братвы.
— Один из людей Егора, — бормочу я, глядя на Федерика. — Избавься от тел. Сделай так, чтобы не осталось никаких следов.
Уже после часа ночи ящики благополучно перевезли в другое место, на другой склад. Я возвращаюсь в свою квартиру, с трудом принимаю душ и падаю, обессиленная, в постель. По телу пробегает дрожь желания, в нем вновь вспыхивает тоска по ней, но я слишком устал, чтобы отвлекаться на это надолго.
И снова, когда я засыпаю, все мои сны — о ней.