Гнездо дракона

Глава двенадцатая

Николас приехал в Гринвич второго апреля, ровно через год после того памятного дня, когда он в последний раз видел Миранду. Он отправился в гостиницу Уидов на Мейн-стрит, и, обнаружив, что предложенные ему комнаты тесные и шумные, так как они выходили на Бостон-Пост-Роуд, где без перерыва сновали торговые фургоны, кареты и дилижансы, отправил своего лакея наводить справки, а затем сел в карету и поехал через весеннюю слякоть на Нарт-стрит в Стэнвич, где занял второй этаж маленького отеля.

Как только он поселился там, и смущенный владелец отеля, редко видевший в эти дни постояльцев и уж тем более такого ранга, вылезал из кожи вон, распаковывая его вещи. Николас распорядился подать бокал мадеры, а затем раскрыл свой несессер для письменных принадлежностей и достал перо и бумагу.

Через час мальчик-посыльный передал его записку на ферму Уэллсов. Она была вручена Эфраиму, который в это время мыл под насосом свою голову. Он вошел на кухню, где Миранда и Абигайль накрывали на стол. В его влажных пальцах была зажата записка.

— Ничего не понимаю! — воскликнул он. — Твой распрекрасный кузен Николас остановился в Стенвиче и он желает поговорить со мной по какому-то важному делу.

Миранда бросила беглый взгляд на знакомый почерк. Кухонная печь, отец и мать, стоящие рядом, медленно закружились перед ее взором. Она уцепилась за стол и закрыла глаза. Затем совершенно неожиданно она успокоилась. Долгая неуверенность осталась позади. Сейчас могут возникнуть новые трудности — папа бывает иногда невыносимым человеком, но она знала, что Николас справится с ним и добьется всего, чего он захочет.

— Чего, интересно, ему надо? — ворчал Эфраим, расчесывая гребнем бороду. — Ренни… — он повернулся к дочери, но Миранда уже убежала наверх.

Зеленое шелковое платье, хоть и давно не надеваемое, было уже готово. Она вытащила его из пахнущего лавандой шкафа, где оно с нетерпением ожидало своего часа.

Она разделила свои волосы и намотала их вокруг пальца, чтобы образовались локоны по обеим сторонам лица, а остальные сложила в тяжелый пучок на затылке. Затем она побрызгала гелиотроповой туалетной водой запястья и лоб и, тщательно одетая, развязала шелковый шнурок, вытащив из потайного места обручальное кольцо, затем поцеловала его и надела на палец.

Когда она сошла вниз, с улицы раздался шум подъезжающей кареты. Когда она вошла в кухню, все услышали стук в парадную дверь, ту самую дверь, которой они не пользовались.

Эфраим пошел открывать, и вся семья столпилась позади него в холодной передней комнате. Он отодвинул засов, и вошел Николас. Ван Рин поклонился Эфраиму, и остановившись у порога — его голова почти касалась низкого потолка, — внимательно рассмотрел другие лица, которые видел в первый раз. Когда он взглянул на Миранду, державшуюся позади, ее сердце готово было выскочить из груди, а руки затряслись от радости, что этот миг наконец-то наступил.

Лицо Николаса посветлело, когда он пристально посмотрел в ее глаза. Он словно задавал ей вопрос, который не нуждался в ином ответе, кроме выражения ее лица. Он быстро прошел через комнату, и взяв руку Миранды, поднес ее к своим губам.

— Что все это значит, сэр! — загромыхал Эфраим. Николас отпустил руку девушки и повернулся лицом к ее ошеломленному отцу.

— Могу я поговорить с вами наедине, мистер Уэллс?

Его тон явно давал понять, что он спешит и желает как можно скорее покончить со своими делами. Он сделал жест рукой, словно отпуская остальных, и все сразу же повиновались, кроме Абигайль, которая сначала взглянула на Эфраима, чтобы убедиться, действительно ли он хочет, чтобы они ушли. Дверь за ними закрылась.

— Ну и ну! — прошептал юный Нат, усаживаясь на кухонный стул и глядя на сестру. — Вот значит какой этот мистер Ван Рин! Ну ты оказывается и штучка, Ренни.

Мальчики уставились на Миранду, словно никогда ее раньше не видели. Мать взглянула на дочь и почувствовала острую тревогу. Этот Николас действительно оказался таким, как представляла его Миранда и даже гораздо более значительным. Она никогда не видела такого красивого мужчину, никого, кто был бы хоть столь же величественен. В том, как он приветствовал Миранду, проявлялась нежность и уважение. Вы не можете требовать от мужа большего, чем эта нежность и уважение, особенно если она сопровождается немалым богатством и достойным положением в обществе.

Но тогда что со мной? — размышляла Абигайль.

Она открыла дверцу печи и перевернула хлеба. Что бы там ни было, но хлеб печь надо. И это получалось у нее хорошо. Она захлопнула дверцу и схватив нож, принялась с гневным видом чистить яблоки. Но дочистив второе яблоко, она отложила нож. Нужно спокойно разобраться. В тот момент, когда Николас вошел в дверь их дома, Абигайль ощутила какое-то странное чувство, не то страх, не то что-то родственное ему. Для этого же нет причин, уговаривала она себя, но чувство беспокойства у нее все-таки осталось.

— Занимайтесь своими делами, мальчики, — резко велела она сыновьям. — Вас это не касается.

Они встали, замерев на мгновение, когда услышали гневный громкий голос отца, спокойный и неторопливый ответ Николаса. Они нехотя вышли. Том направился на вечернюю дойку, а Сэт и Нат пошли складывать дрова. По пути они незаметно бросали взгляды на сияющую карету, двух холеных красивых лошадей и кучера, который демонстративно их не замечал.

На кухне обе женщины подошли поближе друг к другу. Миранда схватила руку матери и сжала ее. По телу девушки пробежала дрожь, когда дверь распахнулась и Эфраим закричал:

— Миранда, иди сюда!

Николас стоял у камина, и его окружала привычная аура непоколебимой уверенности, а Эфраим сидел в кресле и его пальцы отбивали дробь по столу. Миранда увидела, что на его раскрасневшемся лице был не только гнев, но и недоумение.

— Он говорит, что хочет жениться на тебе, — заявил Эфраим дочери тоном, в котором звучало мрачное недоверие. Он сдвинул свои лохматые брови. — Говорит, что ты знаешь об этом.

Мгновение она колебалась, затем кивнула.

— Да, папа. Я хочу выйти замуж на Николаса. Она подошла к камину и робко улыбнулась любимому человеку. В его глазах сохранялось выражение сдерживаемого недовольства, поскольку он считал всю эту разыгрываемую Эфраимом сцену излишней и скучной, однако же, положив руку на стройную талию девушки, привлек ее к себе.

Эфраим уставился на обоих, чувствуя, как дочь на его глазах становится для него чужой. Он подыскивал слова, чтобы задеть этих двоих, придумать что-нибудь, чтобы запретить их брак и выгнать Ван Рина из дома. Но он не находил таких слов. У него не было уважительных причин для отказа, как презрительно утверждал позднее сам Николас.

— И что ты думаешь об этом странном деле? — Эфраим повернулся к жене, которая вслед за Мирандойвошла в комнату.

Она посмотрела на стоящую возле камина пару. Она уже ушла от нас, с болью думала Абигайль, потому что видела, как лицо девушки приняло точно такое же выражение, что и у Николаса: отчужденность и снисходительность. Матери казалось, будто меж дубовых досок настила открылась бездонная пропасть, и эти двое стояли на одной стороне, а она сама на другой. Она положила свою руку на плечо мужа.

— Полагаю, нам нужно ответить «да», Эфраим. И мы должны приготовить все как можно лучше, — спокойно ответила она.

Эфраим выдвинул еще несколько возражений, но он был бессилен против неумолимого стремления Николаса и страстного желания Миранды. Он был вне себя от негодования, узнав, что все приготовления к венчанию уже сделаны. Николас, обратившийся к преподобному Кларку, пригласил его к трем часам на следующий день прийти на ферму Уэллсов.

— Это неслыханно, это слишком быстро! — громыхал Эфраим. — Моя дочь должна выйти замуж в церкви, как хорошая христианка. Я не позволю никаких тайных браков.

— Наш брак не будет служить развлечением для всяких зевак, — парировал Николас. Он считал, что и так пошел на уступки, согласившись на пастора Уэллсов, вместо того чтобы привезти с собой голландского священника, который гораздо больше подходил для венчания Ван Рина. — Что же до дня, — продолжал он, — то я не вижу причин его откладывать.

— Но она не готова, — вставила Абигайль, — у нее нет свадебного платья.

— Ей ничего не нужно. В моем доме в Нью-Йорке ее ожидает полный гардероб.

Абигайль в волнении закусила губу. Она посмотрела на Миранду, надеясь, что решение Николаса заденет ее чувство собственного достоинства и она будет настаивать на своих привилегиях невесты, таких как самостоятельное назначение времени и места венчания. Но карие глаза, устремленные на Николаса, были слепы ко всему остальному.

И потому Миранда венчалась с Николасом Ван Рином в три часа дня в воскресенье, четвертого апреля, в простой гостиной фермерского дома почти без свидетелей, кроме членов своей семьи и Обадии. Табита и ее молодой муж прижались друг к другу в углу за столом из вишневого дерева; оба ошеломленные таким развитием событий. Я не завидую ей, уверяла Табита, она выходит замуж позднее меня, а он такой старый. Но когда она перевела взгляд с гордого профиля Николаса на простодушное круглое лицо Оба, то непроизвольно вздохнула.

На улице пошел дождь, не простой весенний дождичек, а сильный ливень, чьи капли громко стучали по оконным стеклам. По гостиной распространилась сырость, и тоска нашла путь к сердцу Абигайль. Она закрыла глаза, желая избавиться от вида священника в черном, прямой спины Николаса в темном костюме, и Миранды в зеленом шелковом платье, очень бледной, отвечающей на вопросы приглушенным зачарованным голосом.

Зеленое не годится для невесты, размышляла Абигайль. И не только зеленое платье, но и все в этом венчании не сулило удачи. Она была в этом уверена, хотя откуда она все это знала, объяснить не могла.

— Ну же, Эбби, подбодрись, — сказал Эфраим, дергая ее за руку. — Теперь нет причин печалиться. Девчонка сама постелила себе постель и теперь должна лечь. Нет никакого сомнения, что все у нее пойдет хорошо, если она будет следовать Святому писанию, следить за домом и не вкушать от хлебов безделья.

Теперь, когда все было кончено, он не видел смысла для дальнейших протестов и опасений.

Абигайль приготовила свадебный ужин, но Николас на него не остался.

— Я намерен ехать прямо сейчас. Хочу остаться тобой наедине, — тихо сказал он Миранде. Это были первые слова, которые он сказал ей после церемонии. И хотя он даже не прикасался к ней, во время их торопливого прощания он смотрел только на нее.

Когда пришло время, Миранда вцепилась в Абигайль, но Николас не оставил ей времени на излияние чувств при расставании.

— Идем, Миранда, — позвал он и указал на ожидавшую их карету, где рядом с открытой дверцей почтительно стоял лакей со шляпой в руке.

— Я уезжаю ненадолго! Я скоро навещу вас, скоро! — крикнула Миранда родным, собравшимся на ступенях дома. Они вдруг стали необыкновенно дороги ей, даже Эфраим и Тибби. О, что же я сделала Почему же я их так оставляю! Мамочка… родная! Она протянула к ним руки, словно отвергая расставание, но Николас быстро подсадил ее в карету. Он закрыл дверцу и махнул кучеру. Лошади двинулись вперед.

Миранду охватило ощущение нереальности происходящего. Она прислонилась к синей бархатной подушке и закрыла глаза. Это не я, думала она. Не может быть, что я замужем. Когда я открою глаза, я снова окажусь в своей маленькой комнатке на чердаке. Внизу на кухне мама ставит тесто, а малышка плачет в колыбели в ожидании, когда я возьму ее на руки. Папа и мальчики в поле.

Она открыла глаза и увидела, что Николас смотрит на нее. Она подняла левую руку, недоверчиво глядя на золотое кольцо, сверкавшее на ее пальце.

— Да, — подтвердил Николас. — Мы поженились, Миранда.

Его слова еще больше усилили панику в ее душе.

Но я же не знаю вас, думал она. Как я могла выйти за вас замуж, если я вас не знаю? Она вновь посмотрела на обручальное кольцо. Она увидела другую руку, очень толстую, с совершенно таким же золотым кольцом, на толстом пальце, увидела, как эта рука лежит на черном покрывале, четко вырисовываясь в свете двух длинных свечей. Она тихонько охнула и забилась в дальний угол своего сиденья.

Глаза Николаса сузились. Он положил руку ей на плечо — его пальцы держали ее так цепко, что ей стало больно, — притянул ее к себе и страстно поцеловал. От этого поцелуя она забыла и Джоанну и напряженное лицо Абигайль. Она вдруг почувствовала страх, а под этим страхом странное наслаждение, от которого ей стало неловко. Он отпустил ее и засмеялся.

— Скоро мы будем дома, — сообщил он. — Здесь не место для занятий любовной наукой.

Ей стал обиден его смех. Можно было подумать, он одержал над ней победу и, увидев ее подчинение, потерял к ней интерес.

В Пилхэме он повернулся к ней и произнес:

— Здесь есть гостиница, где мы могли бы немного поесть, если вы этого хотите, хотя для нас уже все приготовлено в городе.

Она дрожала и была на грани обморока, но видела, что ему очень не хочется останавливаться.

— Нет, — пробормотала она. — Со мной все в порядке. Если вы этого хотите, поедемте.

— Хорошо, — мягко произнес он в полумраке. — Мы поедем дальше.

К чему? — думала она, ощущая все возрастающий ужас.

Накануне вечером Абигайль поднялась к ней в комнату под крышей, чтобы поговорить на одну деликатную тему.

— Ренни… я даже не знаю как… как подготовить тебя… — мать остановилась, и на ее впалых щеках медленно выступила краска. Она отвернулась от Миранды, устремив несчастный взгляд в дальний угол комнаты. — Ты должна подчиняться своему мужу, даже если… не важно, что… ты должна делать то, что он хочет, Миранда. Понимаешь?..

— Да, мамочка… я знаю, — перебила Миранда. Она тоже была смущена, но гораздо сильнее было чувство обиды на Абигайль. Даже ее мать не должна была вмешиваться и осквернять чуда ее любви к Николасу.

И вот теперь они обвенчаны и церемония венчания не превратила их в совершенно других людей, как она того ожидала. Она знала его не лучше, чем раньше. Но все будет хорошо, уговаривала она себя. Я просто дурочка, что боюсь. И все невесты боятся. Даже Табита, уж я то это знаю.

Она тихонько вздохнула, и Николас посмотрел на нее.

— Мы почти дома, — успокоил он. — Смотрите, вон огни Йорк-вилла. Осталось всего три мили.

На Десятой-авеню они свернули, и лошади, почувствовав, что совсем рядом их конюшни, перешли на галоп. Миранда увидела блеск открытых железных ворот, и карета остановилась перед большим кирпичным трехэтажным домом с красивым белым портиком.

Николас взял ее руку и провел через парадную дверь в отделанный панелями холл, который показался ей, при ее усталости и головокружении от возбуждения и страха, заполненным качающимися головами в белых чепчиках.

— Это ваша хозяйка, — провозгласил Николас, пропуская ее вперед.

И смущающий хор голосов ответил:

— Добро пожаловать, миссис Ван Рин. Ошеломленная, она отступила на шаг и оглянулась назад. Николас нахмурился и сильнее сжал ее руку.

— Ваши слуги приветствуют вас, — произнес он,

Она напряглась, еще плотнее закутываясь в плащ, и выдавила из себя робкую извиняющуюся улыбку. Фартуки, чепчики, малиновые ливреи исчезли.

— Они незнакомы мне, — прошептала она, а в ее мозгу все время раздавалось: миссис Ван Рин. Я миссис Ван Рин. Миранда Уэллс — это миссис Ван Рин.

— Конечно, — ответил он, провожая ее в небольшую комнату, где перед очагом был установлен стол. — Я уволил прежних слуг Драгонвика. Ешьте, моя дорогая.

Он указал на стол.

— Вы, должно быть, голодны.

— Все слуги уволены, — удивленно повторила она. Томкинс, Аннета, Магда — все преданные Ван Рину люди, служившие ему годами. Слава Богу, что теперь их нет. Они никогда бы не приняли меня и не подчинились бы мне. Значит, Николас уволил их ради меня? Значит, он понимал, как это было бы для меня тяжело? Она с благодарностью посмотрела на мужа.

— А старая Зелия? — спросила она.

— Зелия умерла. Когда я уволил остальных, она отказалась уходить. И осталась одна. Бейлиф написал мне, что она умерла этой зимой.

Он быстро сел рядом с ней.

— Родная, это наша первая брачная ночь. И теперь, когда мы наконец дома, почему бы нам не забыть обо всем, кроме нас двоих? Возьмите бокал вина. Выпейте.

Ужин был приготовлен великолепно. Здесь было желе из холодного каплуна, устрицы, грибные котлеты и роскошный свадебный торт, украшенный сверху узором из оранжевых цветов. Но хотя вино немного подействовало на Миранду, она почувствовала, что не может есть. Увидев, что она так же как и он не прикасается к еде, Николас быстро поднялся.

— Идем, — сказал он, обращаясь к жене.

С лица Миранды исчезли все краски, а в горле стало сухо, словно она наглоталась песку.

Они поднялись по лестнице роскошного дома. Николас распахнул двери и, подхватив ее на руки, внес в приготовленную для них комнату.

Он велел переделать ее в стиль ампир. Великолепная мебель, инкрустированная позолотой, лазурные атласные драпировки с вытканными на них розами. Но Миранда ничего этого не замечала. Именно стойкий аромат цветов в комнате ужаснул ее с самого порога. Белые розы и лилии в великолепных вазах у стола, сияющие удивительной чистотой в свете длинных восковых свечей. Две такие же свечи в золотых канделябрах были установлены по обе стороны огромной кровати. Ее глаза медленно остановились на них, а затем застыли на море свадебных цветов.

— Николас… нет, — прошептала она, протягивая руки в умоляющем жесте. — Разве ты не видишь?..

— Цветы и свечи у кровати… Разве ты не помнишь?..

Она вскрикнула, когда он подошел к ней. Его глаза горели огнем. Ей показалось, что он ударит ее, и она в страхе прижалась к стене.

Но Николас ее не ударил. Он просто подошел к свечам, поочередно затушил их, а затем вернулся к ней.

— Нет! — закричала она. — Нет, нет, пожалуйста! Он подхватил ее и бросил на кровать…

В пять утра сквозь холод и туман рассвета колокола в церкви Святого Марка в полуквартале от дома Ван Ринов возвестили о времени, и слабые лучи солнца робко прокрались в комнату между синими шторами. Миранда давно ждала этого мига — ее воспаленные, уже не способные плакать глаза в течение нескольких часов не отрывались от окна.

Она осторожно отодвинулась от того, кто лежал на кровати рядом с ней. С большим трудом она подняла голову, всматриваясь в полумрак, чтобы различить свою одежду.

Если она ухитрится собрать свои вещи, то, возможно, найдется и место, где она могла бы одеться, а потом она попытается отыскать какой-нибудь путь к бегству. Хотя у нее совсем не было денег, ее отчаяние могло бы убедить какого-нибудь погонщика или торговца показать ей дорогу.

Светлело, и она вновь пододвинулась к краю кровати. Она приподнялась на локте и заметила, что на ее белоснежной коже, в основном на руках и груди, остались синяки. Миранда отодвинулась еще дальше, размышляя, сможет ли она одним быстрым движением соскользнуть с кровати, однако ее длинные распущенные волосы оказались плененными человеком, лежащим рядом с ней. Она подалась назад и постаралась высвободить их, но ей это не удалось.

Миранда вонзила ногти в ладони. Осторожно, словно это происходило против ее воли, она повернула свою голову и из-под опущенных ресниц взглянула на своего мужа.

Ее ужас отступил робкими волнами, оставив одно удивление. Это был не тот человек, который бросил ее в жуткую тьму прошедшей ночи, который безжалостно растоптал ее душу и тело. Это был не гордый хозяин Драгонвика и даже не тот обаятельный собеседник, которого она знала всего один раз или два. Она видела перед собой лицо молодого и очень беззащитного человека, с которого сон словно согнал всю напыщенность, и Николас сейчас выглядел почти юношей с взъерошенными черными волосами, чего она никогда у него не видела, а жесткие линии вокруг его рта разгладились.

Он несколько раз вздохнул, пока она смотрела на него сверху вниз, и зашевелил рукой. Она заметила, что его щека и правая рука лежат на ее волосах, и ее горло сжал спазм, потому что его бессознательные движения показались ей очень трогательными. Казась, он инстинктивно ищет уюта в мягком золоте ее волос, что лежали рассыпавшись на подушке.

Николас открыл глаза и взглянул на жену. Она сжалась, ожидая, что сейчас на его лице произойдет перемена и вот-вот появится то холодное выражение, которое она так хорошо знала. Но, заметив мгновенный страх в ее глазах, он просто тихо смотрел на нее.

— Миранда… — с мольбой прошептал он.

Она все еще колебалась. Ее напряженное как струна тело изготовилось к борьбе.

Его губы изобразили подобие улыбки, улыбки, окрашенной печалью.

— Ты не оставишь меня, — прошептал он. — Разве ты не помнишь? Ничто, кроме смерти не разлучит нас.

— Нет, — ответила она. — Я боюсь. Слезы покатились по ее щекам.

Он протянул руки руки и нежно прижал ее к себе. Ее напряжение сразу исчезло. Так вот, значит, он какой, думала она. Я никогда не должна этого забывать, что бы он ни делал и ни говорил. Он на самом деле добрый и он действительно любит меня. Это было началом ее долгого и болезненного самообмана, поскольку того человека, наделенного ею добротой и любовью, которых жаждало ее сердце, никогда не существовало в природе. С того самого дня, когда не стало его матери, все эти чувства навсегда умерли в его душе.