Гнездо дракона

Глава шестнадцатая

В следующие недели физическое состояние Миранды было слишком расстроено, чтобы оставлять место каким-либо иным чувствам. Она очень страшилась возвращения в Драгонвик, но когда пароход «Экспресс» направился к причалу и она увидела на фоне синего неба знакомый башенный силуэт, дом показался ей всего лишь местом, в котором есть удобная кровать в затемненной комнате и где можно прилечь и тем самым избавиться от нового приступа тошноты.

Николас подхватил ее на руки и понес в Драгонвик.

— Нет, пожалуйста, — слабо воскликнула она. — Я могу идти. Это унизительно.

Все эти протесты были вызваны присутствием слуг, выстроившихся в два ряда для встречи хозяев по обе стороны большого холла.

— Именно так муж должен вносить свою жену в ее новый дом, — весело воскликнул Николас. — Не капризничай, моя дорогая.

Тошнота прошла. К Миранде наконец-то пришло пусть и слабое, но успокоение. Она открыла глаза и посмотрела на охваченное тревогой лицо Николаса. Потом оглядела комнату. Она увидела перед собой три больших окна, а затем справа еще два, глядевшие на север.

Комната Джоанны, вспомнила она, и дрожь, не имеющая физического происхождения, пробежала по ее телу. Но я же не должна пугаться, приказала она себе и, приподняв слегка голову, заставила себя осмотреть комнату, после чего с благодарностью и облегчением увидела, что все здесь было полностью изменено. Зеленый атлас сменил красные плюшевые портьеры, а желтовато-коричневый ковер покрывал пол. Исчезло все неопрятное нагромождение мебели, которой окружала себя Джоанна. Теперь в комнате находилось лишь немного мебели из красного дерева и пара небольших кресел. Комната вновь обрела свои нормальные пропорции.

Изменилось все, за одним существенным исключением. Несмотря на невероятную усталость, Миранда все-таки блуждала взглядом по комнате, и ее глаза неожиданно наткнулись на один предмет. Она вся немедленно напряглась, хотя и не сразу поняла, в чем тут дело, потому что старый парчовый балдахин был заменен зеленым атласным, подходящим к драпировкам. Однако нельзя было спутать фамильный герб на высокой спинке кровати и четыре резных столба. Миранда резко отвернулась и закрыла глаза. *

— Тебе опять плохо? — встревоженно спросил Николас.

— Нет. Не в этом дело. Я не хочу спать на этой кровати.

Он ответил ей с неожиданным терпением. Это была родовая кровать Ван Ринов, на протяжении многих поколений все его предки рождались и умирали именно здесь. Именно здесь всегда спали лорд и леди Ван Рин. И именно здесь должен родиться его сын. Во всем остальном он с радостью уступит ей, но только не в этом.

Пусть так, устало решила Миранда. В конце концов какая разница.

Вскоре она сроднилась с этой большой кроватью, потому что та оказалась на редкость удобной. Ее больше не будет преследовать кошмар той жуткой ночи, когда по обеим сторонам кровати стояли длинные свечи, а на ней самой лежало неподвижное тело женщины с тихой улыбкой на восковом лице. Она не должна оглядываться назад — никогда.

Теперь она была хозяйкой Драгонвика — миссис Ван Рин. Прошлое ушло безвозвратно. Она не должна больше терзаться виной или страхом, или даже сожалением. Она должна помочь Николасу в искоренении всего того, что могло бы напомнить им о ее недавнем пребывании в Драгонвике.

Тем не менее от прошлого осталось еще одно наследие, которое она не могла так же спокойно отринуть. Это была Кэтрин.

Конечно, пришло время, когда ребенок должен был вернуться к отцу. Через два дня она сказала об этом Николасу.

— Если ты хочешь, чтобы Кэтрин навестила нас, я не возражаю, — ответил он. — Но, честно говоря, я не вижу в этом необходимости. За ней прекрасно смотрит ее тетя, которой я делаю очень щедрые выплаты. И полагаю, имеет рядом с собой много маленьких кузенов и кузин, с которыми она может играть.

Это было разумно, но Миранда почувствовала за его сдержанными словами отвращение к самой идее возвращения дочери домой, что доказывало его полное к ней равнодушие.

— Но она твоя дочь, Николас. Разве ты не скучаешь по ней и не хочешь ее видеть? — с неожиданной горячностью воскликнула Миранда.

Несколько минут он молчал.

— Я сомневаюсь, что она сама захочет сюда приехать, дорогая. Сейчас она под другим влиянием. Она не сразу поняла его.

— Ты хочешь сказать, Кэтрин не захочет видеть меня?

Он пожал плечами, вспомнив о гневных письмах, которые он получил от родственников Джоанны, после того как новость о его новом браке достигли Олбани.

— Полагаю, что хоть ребенок и может быть предубежден, но все же ей хорошо у своих родственников. Как-нибудь я навещу ее.

Миранда молчала. С ее стороны было глупо не замечать, что будучи совершенно заброшенной после смерти матери, Кэтрин должна очень сильно страдать, и что вряд ли она сможет признать Миранду своей второй матерью. \

Не только Ван Таппены не одобрили новый брак Николаса. Все благородные семейства, живущие на реке Гудзон, пришли в ужас. Эта тема занимала многие чайные вечера в гостиных Клаверака, Киндерхука и Гринбуша.

— Маленькая самонадеянная выскочка! — негодовали они. — Ни происхождения, ни манер, ничего, кроме молодости и смазливого личика! Почему мужчины столь глупы?

Некоторые, вроде миссис Генри Ван Рансселир, разочарованные крушением своих надежд породниться с Ван Рином благодаря одной из своих дочерей, были из числа особо недовольных.

— Между этими двумя что-то было… даже при жизни бедняжки Джоанны. Я видела это собственными глазами, — так они заявляли. — Все это отвратительно. Ничто не заставит меня пригласить их в гости.

И действительно никто их не приглашал.

Николас был глубоко оскорблен этим фактом, но скрыл его от Миранды, оберегая ее от всех треволнений. Он окружил ее удивительная заботой, постоянно заказывал те блюда, которые не могли причинить вреда ее нежному желудку, заставлял ложиться спать в девять вечера и брал на короткие прогулки, с которых они всегда возвращались до того, как она могла бы устать.

Все это радовало и подбадривало ее. Ван Рины воплощали собой в это время образец супружеского счастья. Жизнь остановилась, скрываясь в приятном однообразии. В отношениях супругов отсутствовала всякая дисгармония, а прошлое и будущее исчезло в туманной дали.

Миранда была отгорожена от внешнего мира каменной стеной Драговника. Она смутно слышала, что исход войны с Мексикой представлялся обнадеживающим. В сентябре была достигнута победа при Монтеррее, и она подумала о Джеффе. Но победа не подразумевает за собой опасность, и поэтому воспоминание о Джеффе, так же как и все остальное, даже ее разочарование в том, что ее мать не сможет приехать, вскоре исчезло.

Николас изменил свое решение насчет Абигайль. Если Миранда жаждет приезда матери, она может ее пригласить. Письмо сразу же было отправлено.

Осторожный спокойный ответ не дал никаких намеков на то, что у ее автора имеются серьезные проблемы.

Уже несколько лет Абигайль страдала от систематических приступов ревматизма, которые она переносила со стоическим терпением. Как раз в этот момент у нее был очередной приступ. У Абигайль распухли пальцы ног, правое бедро, так что она испытывала теперь постоянную боль. Она еле ходила вокруг дома, и, конечно же, не перенесла бы никакой поездки в Драгонвик.

Но в своем письме она указала на совсем другую причину, по которой она не сможет приехать:

Дело в том, что письма Миранды были полны восторгов по поводу заботы и нежности Николаса.

Но в ноябре даже желание Николаса защитить жену от любых волнений, способных повредить ребенку, не устояло перед одним сокрушительным бедствием.

Когда это сообщение дошло до них, они после ужина сидели в Красной комнате. У Миранды больше не было никакого суеверного предубеждения против этой комнаты. Временами она даже удивлялась, как же она могла быть такой глупой, что вообразила себе невесть что.

Дверь резко распахнулась, и в комнату влетел Дирк Дюкман, бейлиф Николаса. Его круглое лицо блестело от пота, а домотканый костюм находился в полном беспорядке.

— Плохо дело, сэр. Совсем плохо, — выкрикнул он, безуспешно стараясь выровнять дыхание.

Миранда с недоумением переводила взгляд с одного на другого. Она увидела, как Николас, вздрогнув, быстро оборвал Дюкмана.

— Хватит! Нечего здесь попусту болтать.

Но бейлиф, не слушая его, провел по лицу мокрым платком.

— Прошел Янг, сэр. Он всех их простит… гадов! Даже Боутона! Конституция штата будет изменена. Это конец, сэр. Конец поместья.

Миранда охнула, ее испуганные глаза обратились на Николаса, который застыл, словно был вырезан из того самого гранита, на котором возвышался Драгонвик. На прошлой неделе в день выборов он ездил в город Гудзон голосовать. Но он ничего не сказал ей о важности для них этих выборов. Но он еще раньше предполагал, что губернатор Райт может перевыборы проиграть, а Джон Янг, страстный противник арендной системы, захватить власть.

— Что это значит, Николас? — прошептала Миранда. — Я не понимаю.

Так как он не отвечал, продолжая стоять неподвижно, а его сузившиеся глаза смотрели на них, ничего не видя перед собой, Миранда повернулась к бейлифу, неловко шаркающему ногой и бросающему нервные взгляды на Николаса, перед которым он всегда робел.

— Это значит, мэм, что поместье больше нельзя будет сохранить. Фермы должны будут отойти к любому, кто захочет их выкупить. Противники поместья выиграли.

— Нет, —спокойно ответил Николас.

Это спокойное утверждение напугало бейлифа гораздо больше, чем если бы Николас сейчас закричал и проклял бы весь мир. Он облизнул пересохшие губы.

— Тут уже ничего не поделаешь, сэр. Таким будет закон. Ван Рансселиры уже сдались. Говорят, патрун даже сказал, что это не так уж и плохо.

— Может это и так, Николас, — робко произнесла Миранда, надеясь изгнать с его лица замороженное выражение. — Если вы откажетесь продавать, это приведет к еще большим неприятностям. Да и в конце концов, какая разница? У нас по-прежнему будет вся эта земля вокруг дома.

Он резко повернулся к ней, вспыхнув от ярости.

— Вы маленькая дурочка… Неужели вы думаете, что если этот болтливый идиот в Олбани отдаст приказ, я ему подчинюсь?..

Его взгляд упал на белую кружевную шаль, скрывавшую ее несколько расплывшуюся фигуру.

— Простите меня, моя дорогая, — произнес он уже будничным голосом. — Я совсем забылся. — Дирк, — он повернулся к таращившему на него глаза бейлифу, — вы можете идти.

Бейлиф вышел, что-то бормоча. Если патрун желает сражаться с законом и со всей страной, это его личное дело. Он достаточно упрям, чтобы попытаться это сделать. Но я не хочу в этом участвовать, рассуждал Дирк. А я в своей жизни острых ощущений испытал предостаточно. Отправлюсь-ка я на Запад. Для разнообразия буду своим собственным господином.

Миранда с легкостью простила Николасу его гнев. Она знала, что система помещичьего землевладения означала для него гораздо больше, чем для всех остальных, и что для него всякое ограничение власти было немыслимо — просто немыслимо, и он отказывался даже признавать такую возможность. Отчасти она понимала, что поместье было для него символом. Оно было его королевством, его наследием.

Будь он королем Неаполя или Пруссии, он и тогда вел бы себя точно так же.

Но они жили не в Европе, и Америка была не королевством, а республикой. Нравилось им это или нет, но над ними довлели законы демократии, которым они были вынуждены подчиняться. Поместья были пережитком прошлого, причем даже не американского прошлого. Они были бесплодным побегом средневековой Европы. Крепнущая республика обрубила его, как и все другие мертвые ветви.

Миранда не осознавала, до какой степени она обязана Джеффу своей готовностью быстро воспринять эту ситуацию. Когда он жил на их ферме, он часто говорил о вреде помещичьего землевладения, и она в упрямом неведении, смешанном с презрением, отказывалась принимать его правоту, но тем не менее слушать ей все-равно приходилось.

В конце концов, размышляла она с извечной женской практичностью, ликвидация поместья никак не отразится на их финансовом состоянии, к тому же это превратит враждебно настроенных против них арендаторов в мирных соседей.

Если бы только Николас мог признать поражение! Она тоскливо смотрела на него, понимая, как тщетны ее надежды. Он никогда не примирится с ущемлением его прав ни большим ни малым. А если бы он и сделал это, то лишь в том случае, если бы у него появилась другая, еще более честолюбивая цель.

— Не знаю, Николас, что бы вы могли сделать, — спокойно произнесла она, — если закон принудит вас уступить фермерам.

— Я никогда им не уступлю, — ответил он с тем же спокойствием, — поместье должно перейти к моему сыну.

Он подошел к ней и, положив руку ей на плечо, заговорил:

— Миранда, неужели ты сомневаешься, что я смогу справиться с любыми обстоятельствами? Разве ты была бы здесь, со мной, носила бы моего ребенка, если бы я не мог ничего сделать?

Она удивленно взглянула на мужа. Он сказал правду, и все же в его голосе ей почудился другой, более мрачный смысл. Казалось, она услышала из тумана предупреждающий об отмели голос колокола. Слабый зловещий далекий звон. Ее глаза расширились.

— Почему ты так странно смотришь, Николас? — прошептала она.

Он убрал руку с ее плеча и ласково улыбнулся.

— Вам не о чем тревожиться, любовь моя. Дела поместья — это моя забота. И не думайте о них. А теперь идите спать, уже поздно.

Он наклонился и поцеловал ее в лоб.

Миранда молча повиновалась. Она прошла мимо мужа и поднялась по большой лестнице.

Как обычно в спальне уже ждала Пегги. За последние месяцы ее худое личико округлилось, и девушка стала хорошенькой словно эльф. Она была счастлива в Драгонвике, счастлива служить леди этого поместья. Остальные слуги любили Пегги, потому что ее бойкий ирландский язычок был всегда скор, но никогда не был зол, а то, что она немного прихрамывала, даже несколько трогало их. И потому они прощали ей тот ореол важности, который она присвоила себе благодаря своему положению личной горничной хозяйки, как прощали и ревнивый отказ позволить кому-либо прислуживать Миранде кроме нее самой.

— Сегодня вы поздно, мэм, — встревоженно заметила горничная, когда увидела, что хозяйка входит в комнату с опущенной головой. — Вы не слишком устали?

Миранда только слабо улыбнулась, но не ответила. Непонятный страх, охвативший ее, когда Николас взял ее за плечо, исчез, но оставил где-то на задворках ее сознания смутную тревогу.

Она устало упала в одно из расшитых кресел, закрыв глаза, пока Пегги расчесывала ее длинные распущенные волосы. Вскоре она почувствовала себя легче. Дрова из кедра весело потрескивали в огне, распространяя слабый аромат. Комната содержалась в идеальном порядке с тех пор, как Пегги научилась ее убирать. Простыня на огромной кровати была аккуратно подогнута, а горячий кирпич, завернутый во фланель, согревал холодное, благоухающее лавандой полотно. Пегги не забывала ни о чем, и, заботясь о своей хозяйке, старалась изо всех сил.

— Теперь лучше? — нежно спросила Пегги, заправляя одеяло.

Миранда собиралась кивнуть, но вместо этого в удивлении вскрикнула. Ее руки прижались к животу.

— Пегги, — позвала она, — что это? Маленькая горничная побледнела.

— Больно?

Миранда покачала головой.

— Нет. Странное трепыхание, словно внутри птица. Пегги всплеснула руками.

— О, благодарение святым. А то я уже волновалась, мэм. Это вы почувствовали новую жизнь, дорогая леди. Ваш маленький шевелится внутри вас.

Миранда откинула одеяло и изумленно осмотрела себя.

— Раньше мне все казалось таким нереальным, — заявила она.

Все эти месяцы болезни и апатии малыш казался ей лишь умозрительной фантазией и ничем больше. Даже превращение ее старой комнаты в детскую не привело ее к осознанию того факта, что это именно она, Миранда, действительно ожидает ребенка.

Теперь к ней пришла дрожь благоговейной радости, предвосхищение столь трогательное, что оно стерло последние следы беспокойства, вызванные поведением Николаса.

— А почему ты сказала, что тревожилась, Пегги? — сонно спросила Миранда. — Мне даже приятно мое новое ощущение, здесь не о чем беспокоиться.

Горничная поколебалась, но теперь, когда все оказалось благополучно, ее откровение не могло причинить вреда.

— Вы поздновато почувствовали это, мэм, когда вы уже на седьмом месяце. Я наблюдала и ждала шесть недель.

Она не стала добавлять, что подкрепила свои незначительные познания в акушерстве заботливой консультацией с миссис Макнаб, экономкой.

Миранда, защищенная своим невежеством, безмятежно рассмеялась.

— Ну, возможно, он такой большой, что ему лень лишний раз двигаться.

Пегги тоже засмеялась. Но когда она задернула полог и поставила экран перед затухающим огнем, она обратилась к Святой Деве. Святая Матерь Божья, сделай так, чтобы она была права, и бедный крошка не был слишком слаб, чтобы дать о себе знать.

Дождливый ноябрь сменился холодным снежным декабрем. В результате Николасу не пришлось оказывать открытое сопротивление попыткам уничтожить его имение, поскольку новые законы еще не были приняты, потому что новый губернатор еще не вступил в должность. Фактически, должно было пройти еще восемь лет, чтобы завершился последний процесс штата против землевладельцев за право собственности.

А тем временем арендаторы, выиграв сражение и уверенные в окончательной победе, почивали на лаврах.

Шестого декабря помещичий дом вновь был открыт для праздника Святого Николая. В этот год никто из детей из аристократических семейств с верховьев реки приглашен не был. Николас не желал рисковать возможностью получить отказ. Если бы не состояние Миранды, он перед праздником сосредоточил бы все свои силы на то, чтобы вновь покорить те семьи, что дерзнули отвергнуть их. Он бы пригласил важных гостей из Нью-Йорка, прибег к помощи старого Мартина Ван Бурена, и дал такой великолепный бал, что все соседи были бы полностью ошеломлены.

А так надо было ждать до весны, когда Миранда разрешится от бремени, и у Драгонвика появится наследник.