Гнездо дракона

Глава семнадцатая

В тот же день Святого Николая военно-транспортный корабль из Нового Орлеана прибыл в Нью-Йорк. На нем находилась сотня раненых, а в гробах те, кого их раны больше не тревожили.

Джефф Тернер принадлежал к первой категории и был еще слишком измучен, чтобы радоваться, что не попал во вторую. Мексиканская пуля, пройдя через его левую руку и ключицу вверх, прошила щеку и, задев по касательной череп, исчезла в ярком тропическом небе.

Хотя все раны сразу же загноились, железное здоровье Джеффа помогло ему перенести все это, так же как и временную неподвижность руки и плеча. Более того, он лично руководил прижиганием своих ран и накладыванием шины на левую руку, а затем еще бодро промаршировал вместе со своей дивизией под командованием генерала Уорта до самого Салтилло. Но рана на голове дала о себе знать, в результате чего Джефф провалялся без сознания несколько дней.

В Монтеррее же его взвалили на лафет и повезли назад в Керральво, где находился лагерь генерала Тейлора. Здесь в госпитальной палатке ему торопливо оказали медицинскую помощь, а так как было неясно, придет ли он в себя или умрет, его, вместе с другими погрузили в пустой продовольственный фургон, направлявшийся на побережье, откуда шлюп доставил их в Новый Орлеан. Сестры милосердия ухаживали за ним, пока трещина в его черепе не зажила настолько, что ему было позволено отправиться домой.

Джефф намеревался сразу же отправиться вверх по Гудзону, но когда он шатаясь спустился по сходням на причал, то понял, что прежде всего должен передохнуть. Он все еще с трудом стоял на ногах, испытывая ужасное головокружение. На причале толпилось множество встревоженных родственников раненных солдат, но его не встречал никто. Он подхватил здоровой рукой свой потертый саквояж и зашагал через толпу представителей прессы, молясь лишь о том, чтобы на глазах у всех не грохнуться в обморок. Несколько сочувственных взглядов устремилось на его шрам на щеке и болтающийся левый рукав куртки. Хотя рука его зажила, ключица еще нуждалась в поддерживающей повязке.

Когда Джефф вышел на тротуар, городской шум словно молот ударил по его натянутым нервам. Дома, телеги, спешащие люди слились воедино, закружились вокруг него сумасшедшим роем.

Черт, мысленно выругался Джефф, сжимая зубы. Он буквально повалился в наемный экипаж, пробормотав при этом «В какой-нибудь отель и подешевле» и закрыл глаза.

Извозчик выполнил его распоряжение, пустив лошадь рысью вдоль Саут-стрит и высадил через два квартала у гостиницы Шмидта, где Джефф устроился в полупустой мрачной комнате ценой пятьдесят центов в день. Однако же комната была чистой и главное, в ней была кровать, на которую Джефф немедленно рухнул, как только избавился от хозяйки гостиницы миссис Шмидт, выказывавшей ему свою немецкую чувствительность со всеми вытекающими из нее охами и ахами.

Около двух часов он лежал в полном изнеможении, пока боль в ключице не заставила его быстро очнуться. Он сел и пробежал пальцами по своему плечу. На поверхности полузажившей раны скопился гной. Он нахмурился, отчаянно пытаясь повернуться, чтобы осмотреть свою рану. Зеркала в комнате не оказалось. Необходимо было быстро рассечь скальпелем нагноение и наложить влажную повязку. Однако его медицинский саквояж с инструментами остался в Мексике в Керральво среди кактусов и юкк.

Неожиданно решение пришло само, и быстро нацарапав записку, он крикнул хозяйку и попросил ее передать сложенный листок. После чего вновь повалился в постель.

Были уже сумерки, когда он услышал на лестнице тяжелые шаги и стук в дверь. В комнату вошел доктор Джон Френсис.

— Вот вы и вернулись, мой юный герой, — сказал он, широко улыбаясь, и протянул руку с таким чувством, словно они расстались только вчера. Его внимательные глаза сразу же определили состояние Джеффа, но он не стал выражать свое сочувствие больше, чем Джефф мог бы принять.

— Понравилось ли вам под пулями, мой друг? — добродушно спросил он, поставив свой черный саквояж на пол и усаживаясь на постель. — Вы разве не могли найти здесь что-нибудь получше? Нет, не вставайте. Делайте, что я скажу, мой мальчик. Лежите тихо. Я уверен, вы считаете, будто все знаете, но вы еще не такой хороший врач, как я. Да» да… вижу. Вы принимаете меня за крота?

Пока он так выразительно ворчал, его умелые пальцы тщательно исследовали рану на руке, нагноение на ключице, шрам на щеке и впадину на черепе.

— Нельзя сказать, что красоты у вас прибавилось, — добродушно усмехнулся он, пододвигая к кровати свой саквояж и с кряхтеньем нагибаясь, чтобы вытащить скальпель. — И как же это случилось?

— Всего-то одна пуля, — печально признал Джефф и быстрым движением большого пальца указал ее путь.

— И в яме было грязно, или, может вы прятались за деревом? — шутливо допрашивал старый доктор и, стараясь отвлечь Джеффа своей болтовней, сильно надавил на череп.

— Ох! — непроизвольно вырвалось у Джеффа. — Нет, я не прятался за деревом. Я был на крыше. А что вы там наливаете для компресса, сэр. Я никогда не видел ничего подобного. Обычная вода как правило… а может, надо еще раз прижечь?..

— Избави Бог лечить другого врача, — нахмурившись, заметил доктор Френсис, — особенно этих молодых всезнаек. Занимайтесь своим делом, мой мальчик, но и мне не мешайте. Вы позвали меня, не так ли? Вы хотите, чтобы это нагноение на плече прошло, хотите?

— Да, сэр, — улыбаясь, ответил Джефф. — Но что это за коричневая масса? Она жжет словно раскаленная кочерга.

— Это морские водоросли на спирту, приготовленные одним старым китайцем с Целл-стрит. И я не знаю, почему они предохраняют раны от нагноения, так что не спрашивайте меня. Китайцы вообще прекрасно разбираются в медицине, а я не столь горд, чтобы отвергать их лекарства. И вам не стоит.

Он наложил повязку.

— Вот так, молодой человек. Через пару месяцев вы станете как новенький, если не считать шрама на щеке, хотя несомненно молодые леди будут считать его очень романтичным. А если вы немного отдохнете и будете вести себя как паинька, приступы головокружения тоже пройдут.

Доктор Френсис положил в свой саквояж скальпель, бинты и бутылку с коричневой жидкостью, после чего защелкнул его. Затем он закурил черную дурно пахнущую сигару и, разместив свое грузное тело на шатком стуле, с интересом взглянул на Джеффа.

— Так какого черта вы залезли на крышу в Монтеррее?

Сначала Джефф с трудом подбирал слова, борясь с нежеланием говорить о войне с человеком, который был далек от всего этого. Но постепенно искренний интерес пожилого врача сыграл свою роль. Джефф забыл об окружающих его неприглядных стенах, в его глазах они превратились в пустыню и пыль, в коричневый саман и слепящую белизну штукатурки под мексиканским солнцем.

Старина Тейлор разработал смелый план захвата Монтеррея. Он послал генерала Уорта с восемнадцатью сотнями солдат — среди которых был и Джефф — окружной дорогой на другой конец города, в то время как сам Тейлор для прикрытия этого марша совершил диверсию в восточной части. В двадцатых числах сентября Уорт прибыл на свои позиции, а перед ними лежал город Монтеррей, взятый им в окружение. Один за другим пали мексиканские форты: Федерасьон, Индепенденсия и Епископский дворец на западе, Тенерия и Либертад на востоке.

Утром двадцать третьего сентября американцы с двух сторон вошли в ошалевший от ужаса город. Но вместо того, чтобы рисковать жизнью на улице, где их мог смести артиллерийский огонь, или поразить пуля снайпера, американским солдатам было приказано входить в дома и прорубать себе путь сквозь стены, и поэтому те продвигались вперед в клубах пыли от штукатурки и падающих обломков.

К закату обе части армии подошли на расстояние одного квартала от площади. Там теснились мексиканские войска, ожидающие приказа своего предводителя Ампудии, чей опыт, увы, не мог тягаться с его мужеством.

Генерал Уорт вызвал добровольцев, чтобы они установили небольшую мортиру на выступающей крыше, господствующей над площадью.

— Как я донимаю, вы сразу же выскочили, как черт из люка, — проворчал доктор Френсис, — хотя должны были бы вернуться на базу и нести раненных.

Джефф, покраснев, смущенно засмеялся.

— Ну, мы втащили эту мортиру и поставили там, где от нее было больше* всего пользы. Горяченькие снаряды скосили не меньше дюжины мексиканцев. Но они не дали нам долго радоваться, — Джефф вновь остановился. — Странно, — задумчиво заметил он, — я даже видел, как летит моя пуля. Я видел, как рослый мексиканец целился в меня, там, на улице. Секунду мы смотрели друг на друга и этого оказалось достаточно: я пригнулся, но не слишком быстро.

Он усмехнулся.

— Вот и все, что я знаю о захвате Монтеррея, потому что не сразу пришел в себя, а потом меня доставили в Новый Орлеан.

— Вы мне нравитесь, — мрачновато заметил доктор Френсис. — Вам нужно было получить пулю, чтобы она вбила вам в голову хоть немного здравого смысла. Что ж, теперь вы здесь, и на этот раз вы останетесь в Нью-Йорке, мой мальчик. Приходите завтра ко мне, начнете привыкать к делу. Я не заставлю вас слишком много работать, пока вы полностью не поправитесь.

Джефф с благодарностью посмотрел на пожилого врача. Он прекрасно понял его желание предоставить ему и отдых и жалованье. На мгновение он даже чуть было не поддался соблазну. Если он пойдет к доктору Френсису, это будет означать врачебную практику в высшем обществе, что ему не особенно нравилось, но также и деньги, необходимые на исследования, и сотрудничество с человеком, которым он восхищался.

Но здесь была существенная проблема. Джеффа столь независим, что не мог вынести даже мысли, что он окажется кому-то обязан или же с легкостью получит чужую практику. Кроме того он был нужен дома. В нем нуждались его собственные пациенты.

Старик все легко прочел по его лицу.

— Ясно, вы уезжаете, — проворчал он. — Знаю я этот упрямый взгляд. Независимость, независимость. Отправляйтесь в свое захолустье и губите там себя ради этих неотесанных деревенщин.

Он обиженно скривил губы. Второй отказ Джеффа оказался для него большим разочарованием. Любой человек, чего-то достигший, обязательно жаждет иметь ученика, человека, с которым он мог бы поделиться полученной мудростью и накопленным опытом. Доктор Френсис прекрасно понимал, что очень немногим удавалось найти таких учеников. И теперь для него было крайне неприятно получить отказ от Джеффа. И все же он понимал и уважал его решение.

Оба некоторое время молчали. Старый врач сидел в клубах табачного дыма, а молодой отсутствующе смотрел в потолок.

— Этим летом я видел одного вашего друга, очень вами интересующегося, — неожиданно произнес Френсис.

Джефф повернулся и вопросительно взглянул на доктора.

— Очень хорошенькую девушку. Но замужнюю, так что не очень радуйтесь. Миссис Николас Ван Рин, жена этого высокородного господина, как его можно назвать, живущая в верховьях Гудзона.

Джефф задержал дыхание и сел.

— Вы имеете в виду Миранду? — быстро спросил он.

Его собеседник приподнял лохматую бровь.

— Да, ее зовуг Мирандой. Я встретил ее в коттедже Эдгара По, и она своими собственными лилейно-белыми ручками приготовила мне чай.

— Как она выглядела? Старик усмехнулся.

— Насколько я помню, она была в розовом атласном платье и на шляпке у нее были эти чертовы финтифлюшки. У нее были стройные ножки и изящная талия… хорошо, хорошо, — произнес он в ответ на нетерпеливое восклицание Джеффа. — Она выглядела вполне здоровой, если вы спрашиваете об этом.

Потом пожилой доктор насмешливо взглянул на своего молодого коллегу и усмехнулся.

— Правда, полагаю, что теперь ее талия уже не такая тонкая. Через два месяца подходит ее срок.

— Что?! — дико вскрикнул Джефф.

Доктор Френсис хмыкнул, заметив остолбенение Джеффа.

— Вам когда-нибудь рассказывали об аисте, Джефф? Той птичке, что прилетает к молодоженам? Ну и не только к ним, если уж на то пошло.

Джефф нетерпеливо махнул рукой.

— Откуда вы знаете, что… что она беременна?

Ему почти удалось забыть Миранду за долгие месяцы пребывания в Мексике, безжалостно вычеркнуть ее из своей памяти, решив, что все его страдания из-за нее уже в прошлом. И тем не менее он был глубоко задет, обнаружив, как возмущает его мысль, что Миранда может вынашивать ребенка Николаса.

— Я знаю, — заговорил доктор Френсис, — потому что великий мистер Ван Рин написал мне об этом. Он снизошел до просьбы… это больше походило на королевское распоряжение… чтобы я отправился в его поместье и провел там несколько недель, пока его леди не произведёт на свет этого драгоценного младенца.

— Вы поедете? — медленно спросил Джефф.

— Нет! Как можно вежливее я ответил ему, что могу использовать свое время лучше, чем суетиться вокруг одной единственной здоровой девушки, считая удары ее пульса. Пусть ищет себе другого ручного щенка. Многие будут рады принять предложенный им гонорар. Подумайте об этом, вы и сами это можете. Вы-то будете у него под рукой.

— Нет! — яростно ответил Джефф.

Старый врач откинулся назад и некоторое время созерцал молодого человека.

— Да вы очарованы этой леди, мой друг?

— Дело не в этом. Но… честно говоря Ван Рин и не захочет обращаться ко мне. Я присутствовал при смерти его первой жены.

Доктор Френсис кивнул.

— Кстати, от чего она умерла? Это случилось так внезапно.

— Острое расстройство желудка… внезапно, — отрывисто ответил Джефф. Ему было стыдно вспоминать о своих подозрениях относительно Николаса. Должно быть, они были причиной его неосознанной ревности. Его лицо вспыхнуло, когда он думал о тех глупых экспериментах, которые он проводил над куском торта.

— Когда вы женитесь, Джефф? — старик отложил сигару и с сочувствием положил свою руку на здоровое плечо молодого человека. — Должна же существовать какая-нибудь порядочная женщина, которая вам понравится. И если сразу вы и не влюбитесь в нее, в конце концов вы привыкнете, что она ваша жена.

Он хмыкнул.

— В конце концов старина Бенджамин Франклин был не так уж и неправ, когда говорил, что ночью все кошки серы.

Джефф улыбнулся и подумал о Файт Фолгер. В тот день, когда он отплывал вниз по реке, чтобы присоединиться к своему полку, она стояла на городской пристани рядом со своей матерью, и ее черные глаза были полны слез.

— Я буду ждать тебя, Джефф, — прошептала она, — ждать твоего возвращения.

Он быстро поцеловал ее, а ее мать притворилась, что ничего не видит. Этот поцелуй ничего не значил для него, ведь все его мысли в то время принадлежали Миранде, да и в любом случае он не имел больших шансов вернуться. Но сейчас он в первый раз подумал, что Файт ему вполне подойдет.

— Думаю, я последую вашему совету, сэр, — ответил он доктору Френсису, — как только у меня будет две здоровые руки и голова, которые можно будет предложить женщине.

Гудзон встретил Джеффа с диким восторгом. Если бы он позволил, его бы превратили в национального героя, но так как он не пожелал, чтобы его, как говорится, подняли на щит, его друзья и просто знакомые все время толпились в его маленьком домике на Фронт-стрит, принося с собой всевозможные угощения — студень из говяжьих ног, пироги, только что поджаренных гусей и цыплят. Старая черная Раилла все хлопотала вокруг Джеффа и подавала приносимые лакомства.

К новому году Джеффу стало казаться, что он и вовсе никуда не уезжал. Его левая рука была все еще малоподвижна, но к ней понемногу возвратилась былая работоспособность, приступы головокружения стали проходить, и он смог наконец-то вновь вернуться к практике.

Он до сих пор так и не сделал предложение Файт. Правда он отправил ей небольшой подарок — «Золотую чашу», популярную подарочную книгу этого года, переплетенную красной кожей и украшенную золотым тиснением. Файт подбодрилась. «Шкатулка любви» или «Свадебный гость» были бы более показательны в этом случае, но в конце-концов любой подарок свидетельствовал о серьезности его намерений, и Файт стала мечтать о скорой свадьбе. Теперь, когда он вновь был дома, она ни в коем случае не должна была позволять их взаимоотношениям вновь сползти до уровня дружеских поддразниваний и заигрываний. Она желала Джеффа и ради него отвергла три очень лестных предложения руки и сердца. Пора бы ему было сделать решительный шаг.

Но прошел январь, а Джефф по-прежнему был неуловим. Он отвергал приглашения в гости, ссылаясь на необходимый ему отдых. Тогда Файт, дойдя до крайности, выдумала сильную головную боль и поплелась через заснеженные улицы, чтобы «проконсультироваться» у врача. Он принял ее тепло, пожалуй даже нежно, но заветных слов так и не произнес. Он посоветовал ей некоторое время не есть жаренной пищи и принимать каломель, а потом отправил домой озадаченную, но не безутешную, потому что она знала мужчин, а в голосе Джеффа ей слышались особые нотки, точно так же, как и нечто интимное в его манерах. Кроме того Файт была уверена, что у нее нет соперниц. Вряд ли в городе была девушка, которая не пыталась бы привлечь внимание Джеффа, но он не обращал ни на одну из них никакого внимания.

Вообще-то Джефф собирался в конце концов сделать ей предложение, но как и всякий мужчина он не торопился терять свободу.

Наконец он решился на этот роковой шаг в день Святого Валентина. Послать ей что-нибудь из тех сладостей, чувствительных излияний, что так радуют девичье сердце и предшествуют официальному появлению в доме родителей.

Но когда пришло четырнадцатое февраля, бедняжка Файт никакого поздравления так и не получила. Джефф в это время был в Драгонвике.

Он вновь попытался забыть Миранду и это ему почти удалось. На Гудзон обрушилась эпидемия гриппа и, конечно, Джефф был так занят и так уставал, что не мог думать ни о чем другом.

А потом он получил письмо из Нью-Йорка от доктора Френсиса. После обычных приветствий и любезностей тот писал:

Джефф бросил письмо на стол. Даже если за ним и пошлют, он не поедет. Ничто не заставит его вновь встретиться с Миррандой и тем более в этом мрачном Драгонвике. Доктор Френсис прав и весь этот бум нелеп. У нее под рукой квалифицированный врач, и без всякого сомнения с ней будет все в порядке. Она всегда была здоровой фермерской девушкой, выносливой как лошадь, несмотря на ее внешнюю хрупкость.

На следующее утро ровно в восемь зазвенел колокольчик, и когда Джефф открыл дверь, он увидел на ступенях закутанного в меховое пальто Николаса Ван Рина, а за ним красные сани.

Мужчины некоторое время молча смотрели друг на друга, затем Николас протянул руку.

— Вы поедете со мной, Тернер? — спросил он почти смиренно. — Вы нужны нам.

Джефф нахмурился и отступил от двери.

— У вас и так есть врач. Я не могу сделать больше, чем он, — холодно ответил Джефф. — Доктор Френсис писал мне.

Николас негодующе затряс головой.

— Браун глупец. Я не доверяю ему. Я прошу вас ехать… торопиться. Браун говорит, начались схватки.

Николас говорил отрывисто. Его лицо сильно осунулось. Его глаза, лишенные теперь снисходительности и иронии, буквально умоляли о помощи.

Джефф видел многих взволнованных отцов, но волнение Николаса не шло ни в какое сравнение.

— А почему вы считаете, что миссис Ван Рин в опасности? — бесцветным голосом спросил Джефф.

Николас быстро взглянул на него.

— Миранда? — удивленно спросил он. — Я не говорю, что Миранда в опасности. Торопитесь, Тернер… я прошу вас.

Джефф опешил. Значит все это дикое беспокойство было из-за будущего младенца? Почему этот человек никогда не руководствуется нормальными человеческими чувствами? Неожиданно он ощутил острую жалость к заточенной в Драгонвике молодой женщине.

Он вздохнул и потянулся к своему пальто, с трудом вдевая раненную руку в рукав.

— Не знаю, к чему это, но я поеду с вами.

Когда они проехали в ворота, а Николас остановил дрожащую лошадь, дверь открылась и на пороге появилась Пегги.

— О хозяин, — выпалила она, ее губы дрожали, — миссис стало плохо, а мне не позволяют быть рядом с ней, пожалуйста, позвольте мне пойти к ней.

Николас грубо оттолкнул ее в сторону, даже не утруждая себя ответом, и мужчины побежали наверх.

У огромной кровати, на которой стонала Миранда, находились двое — доктор Браун и немка-кормилица, которую Николас привез из Нью-Йорка. Браун, щеголеватый молодой человек, с подкупающими заискивающими манерами, обеспечивающими ему много влиятельных пациентов, представлял сейчас жалкое зрелище — напомаженные волосы были в беспорядке, а его аккуратная бородка блестела от пота, струящегося по лицу.

— Что случилось? — закричал Николас, яростно поворачиваясь к Брауну.

Маленький доктор взглянул на хозяина в совершеннейшем ужасе.

— Н-ничего плохого, мистер Ван Рин, — заикаясь ответил он. — Начались схватки, но все в порядке… в полном порядке…

Никто не поверил его наигранной бодрости, даже кормилица, что-то бормотавшая сквозь зубы и округлившимися глазами пялившаяся на Николаса.

— Мистер Ван Рин, не могли бы вы с кормилицей ненадолго выйти из комнаты, пока я проконсультируюсь с доктором Брауном? — спокойно вмешался Джефф, чтобы разрядить накалившуюся атмосферу. — Я уверен, нет никаких оснований для тревоги.

Как только дверь закрылась, доктор Браун вытер лицо и с облегчением вздохнул.

— Слава Богу, что вы здесь, Тернер. Я не могу в одиночестве брать на себя такую ответственность.

Его больше не волновало, что придется делиться таким замечательным гонораром, он с радостью бы и вовсе отказался от него, если бы только мог с честью вернуться к своей тихой и безмятежной практике в Грамерси-Сквер.

— Этот человек — сумасшедший, — всхлипнув, добавил он. — Уверен, он убил бы меня, если бы что-нибудь пошло не так.

— Глупости! — ответил Джефф и подошел к кровати.

— Дорогой мой… вы его не знаете, — зашептал доктор Браун, нервно поглядывая на дверь, за которой скрылся Николас. — Я хотел отказаться от этого дела, а он запер меня в моей же комнате. Он все время следит за мной, следит своими ледяными голубыми глазами. Иногда мне кажется, что он меня гипнотизирует.

— Чушь, — произнес Джефф, пряча улыбку. Он поднял руку, призывая к молчанию, потому что Миранда издала долгий жуткий стон и открыла глаза.

— Джефф? — вопросительно сказала она тоненьким голоском, напоминающим голос удивленного ребенка. — Вы же в Мексике?

— Нет, — улыбаясь ответил он. Он отодвинул пряди золотых волос с ее влажного лба. — Я здесь с вами.

Откуда-то издалека боль вновь прислала ей свое предупреждение. Во всем смутном мире для нее не было места ни для чего иного, кроме этой боли. Она судорожно схватила Джеффа за руку и извлекла из его дружеского рукопожатия первую поддержку, которую она получила сегодня.

Словно демон накинулся на ее трепещущее тело, и она забилась как рыба на льду, пока наконец в изнеможении не откинулась на подушки.

— А я и не предполагал, что вы знаете миссис Ван Рин, — удивленно произнес доктор Браун.

— Знаю, — быстро ответил Джефф. Он воспользовался этой минутной передышкой для быстрого осмотра. Ему показалось, что все идет хорошо. Он не видел никаких причин для беспокойства и немедленно заявил это своему коллеге.

Маленький доктор немного приободрился.

— Рад это слышать. Должно быть, мрачная атмосфера этого замка заставляет меня ежиться. Хотя не знаю. Мне кажется в сердцебиении плода есть что-то подозрительное. Оно почти не прослушивается стетоскопом.

— Это часто случается, — отрезал Джефф. Теперь он готов был полностью согласиться с доктором Френсисом и Николасом, что Браун был глупцом, и что его нервозность совершенно лишили его способности соображать.

В четыре часа утра следующего дня — День святого Валентина — Миранда родила сына. Младенец выглядел очень хорошеньким, да иначе и быть не могло, ведь у него были такие красивые родители. У малыша были темные волосы и прямые брови совсем как у отца, а в уголках рта заметны крошечные ямочки, как у Миранды. Рождение малыша было встречено диким восторгом. Звонили все церковные колокола Драгонвика, послужившие сигналом для арендаторов, что весь день им будут подавать пиво и пунш. Слуги наливали себе кружку за кружкой, забыв обо всех своих обязанностях.

Пегги заковыляла в свою комнату, чтобы вознести благодарственную молитву Пресвятой Деве. Ей разрешили вернуться в комнату роженицы, как только Джефф услышал от Миранды, что она желает присутствия маленькой служанки.

Что до Николаса, то он не желал ни на секунду отходить от колыбели в детской, где в шелках и кружевах лежал младенец, и все это время стоял неподвижно, с восторгом вглядываясь в маленькое личико.

Джефф оставался с Мирандой. Она находилась в каком-то постоянном забытье, которое обычно следует за родами. В этом состоянии, когда радость кажется нереальной, она ощутила слабую обиду из-за того, что Николас не пришел к ней, и тем более она была благодарна Джеффу за его поддержку. Он был скалой, за которую она цеплялась, его спокойный мягкий голос служил ей единственным утешением. К страстной благодарности, которую большинство женщин испытывают к врачам, помогающим им при родах, Миранда прибавила что-то еще. Хотя она долго и не догадывалась об этом, именно в эти первые часы после рождения ребенка, Миранда, впервые почувствовала к Джеффу любовь. Но в данный момент она знала только то, что ей хорошо и спокойно.

Но для него уже больше не было ни мира, ни счастья. Он знал, что с того момента, как она безумно схватила его руку, он уже никогда не попросит руки ни Файт ни какой-либо другой девушки.

Однако он отодвинул прочь это тревожное открытие. Сейчас он столкнулся с более важной проблемой и потому сидел неподвижно у постели Миранды, стараясь решить, что же ему делать.

Оказалось, что дурное предчувствие доктора Брауна имело под собой основание, и тот теперь с чувством напивался в своей комнате, поглощая лучшее бренди Николаса.

Джефф сразу же заметил синеватый оттенок кожи младенца и его крохотных ноготков. Как только он осмелился покинуть Миранду, он положил деревянную трубку своего стетоскопа на маленькую грудь и обнаружил, что его худшие опасении подтвердились. Сердцебиение было таким слабым и неровным, что казалось, будто каждый вздох малыша может оказаться последним.

Я могу ошибить мрачно думал Джефф. Я и раньше ошибался. Но сейчас он знал, что не ошибается. Сердце младенца определенно было поражено. Он мог прожить час, неделю, месяц, но никак не дольше.

Он вошел в детскую, где все еще сидел Николас у колыбели, в то время как кормилица в углу комнаты кормила грудью собственного ребенка.

Джефф глубоко вздохнул.

— Мистер Ван Рин, — мягко произнес он, — я должен кое-что сказать вам. Ребенок серьезно болен. У него очень плохое сердце.

Он подождал, но ни один мускул не дрогнул на лице Николаса, подсказывая, что он слышит его. Да что с этим человеком? — сердито думал Джефф, потому что странная неподвижность Ван Рина заставляла его против воли нервничать. Неожиданно у него появилось дурное предчувствие и он заглянул в колыбель, но малыш все еще дышал.

Джефф попытался вновь объясниться.

— Иногда такое случается. Не могу даже выразить, как мне искренне жаль. В конце концов у вашей жены все в порядке и… — он запнулся, а потом продолжил, героически наступая на собственные чувства, — когда-нибудь у вас будут другие дети.

Николас быстро вскинул голову и от его взгляда молодой врач инстинктивно отступил. Спокойствие Николаса выражало такую угрозу, что Джефф неожиданно ощутил атавистический страх.

— С моим сыном все хорошо, — мягко произнес Ван Рин. — Я ценю ваши услуги и они будут достойно вознаграждены. А теперь вы можете идти.

Дикий гнев охватил Джеффа, а рана на голове заныла.

— Вы не верите мне, да? — грубо крикнул он. — Вы никогда ничему не верите, если не желаете это, так?

Он сжал губы, пытаясь обрести спокойствие. Ребенок издал слабый болезненный писк, совсем не похожий на здоровый плач новорожденных. Джефф быстро склонился над колыбелью, чувствуя, что делает это словно защищаясь от сидящего напротив мужчины, словно бы Николас мог выкинуть его вон.

— Послушайте, Ван Рин, — заговорил Джефф. Его гнев пропал, потому что неожиданно он увидел в этом упрямстве что-то трогательное, — вы должны это понять. Этот ребенок уже не жилец. Это чудо, что он вообще родился живым.

И было бы гораздо лучше, если бы этого не произошло, мысленно добавил он.

— У него порок сердца, возможно сужение аорты, никакие врачи и сиделки не смогут помочь. В этом нет ничьей вины, ничего нельзя было предотвратить. Это просто несчастный случай.

Он осторожно подбирал слова, пытаясь сломать непробиваемую стену, возведенную перед ним. С отчаянием он увидел, что его слова не оказали никакого воздействия.

— Вашему мнению доверяют, доктор Тернер, — довольно вежливо произнес Николас, — но в данном случае вы ошибаетесь..

Он встал и подошел к окну.

— Сани ждут вас, чтобы доставить домой.

В комнате воцарилась тишина, нарушаемая только радостным гуканьем другого, здорового младенца на груди кормилицы и скрипом ее кресла-качалки.

— По крайней мере, — выкрикнул Джефф, — дайте мне подготовить Миранду. Во что бы там вы не хотели верить, это не может помочь ей.

Николас отвернулся от окна.

— А вам нет никакой надобности снова видеть миссис Ван Рин. До свидания, сэр.

Он проводил Джеффа до лестницы и встал наверху, наблюдая за тем, чтобы Джефф не мог встретиться ни с Мирандой, ни с доктором Брауном. Подчиняясь всесокрушающей воле Николаса, Джефф стал спускаться по лестнице.

Я не могу ее так просто покинуть, думал он, перед лицом трагедии наедине с этим сумасшедшим. Но едва он произнес слово «сумасшедший», его научный склад ума сразу же отверг этот термин как неточный. Николас не был безумен в общепринятом смысле слова. Он умел контролировать свои чувства лучше, чем могли бы того желать большинство людей. Не сумасшедший, но гораздо более опасный человек, сильная натура, не подчиняющаяся ничему, кроме собственных желаний. Но сейчас у него не было времени для анализа. Джефф ничего не мог сделать с Николасом. Он в нерешительности стоял в холле нижнего этажа, пока вид проходящего мимо слуги не навел его на ценную мысль.

— Немедленно позови сюда Пегги! — негромко приказал Джефф. — Служанку миссис Ван Рин.

Он услышал, как открылась дверь на половине слуг, затем негромкие неровные шаги. К нему быстро подходила Пегги.

— Да, сэр. Вы хотели меня видеть? Джефф мрачно кивнул.

— Да, кроме тебя никто не сможет помочь.

Он рассказал ей все, и ее карие глаза наполнились слезами.

— О, несчастная добрая хозяйка… как это ужасно! Я не думала, что с крошкой сразу случится такое.

— Ты позаботишься о ней, Пегги, и поможешь ей это перенести.

Девушка всхлипнула.

— Я люблю ее, — просто ответила она, и заметив, как изменилось при этом лицо Джеффа, слегка улыбнулась. — Думаю вы тоже, дорогой доктор, — мягко добавила она. — И не надо на меня так смотреть. Не могла же я ослепнуть в эти страшные часы прошлой ночью… в этом странном большом доме было так мало любви.

Да, похолодев подумал Джефф, возможно, так и есть. Но Миранда сама выбрала этот странный большой дом и страстно жаждала мужчину, которому тот принадлежит. И, насколько Джефф знал, она ни разу не пожалела о своем выборе.

Он поднял свою сумку и улыбнулся Пегги.

— Я рад, что у нее есть ты. Если будешь в Гудзоне, приходи ко мне, я осмотрю твою ногу. Может, удастся что-нибудь сделать.

Вот он какой, добрый и мягкий, с благодарностью думала Пегги, спеша прочь, пока некто не заметил ее в холле, некто, кто не желает видеть доктора наверху, некто с глазами холодными как зимнее небо.

Пегги не потребовалось подготавливать Миранду. Она все поняла с первого взгляда, как только взяла ребенка на руки. Она в забытьи проспала двенадцать часов подряд, а затем в комнату вошла кормилица с крохотным живым свертком.

— Я нихт мочь его сосать, gnadige frau[23] — печально сказала женщина и положила младенца рядом с Мирандой, которая приподнялась на локте и расправила одеяльце. Она долго смотрела вниз, а потом ее голова упала на подушку. Она закрыла глаза.

— Пожалуйста, уйдите, — сказала она кормилице. Когда позже к ней тихонько подошла Пегги, она так и застала их. Миранда лежала с закрытыми глазами и ее слезы медленно падали на пушистые волосы малыша там, где его головка прижималась к материнской щеке.

— О, дорогая госпожа, не надо! — воскликнула Пегги и опустилась на колени перед кроватью. — Он будет счастлив на небесах, бедный крошка. Сама Пресвятая Дева будет заботиться о нем, дожидаясь вас.

Миранда зашевелилась и открыла глаза.

— Его надо немедленно крестить. Пусть вызовут отца Хайсманна, — слабо сказала она.

Во время возникшего спора по поводу спешного крещения Миранда впервые поняла, что Николас не хочет верить, что с его сыном что-то не в порядке.

Лишь когда она разразилась мучительными слезами, он согласился послать за священником, хотя и считал это нелепой уступкой. Позднее, через месяц или два будет совершена достойная церемония в церкви в полном соответствии с традицией, в присутствии всех соседей в качестве свидетелей, заявил Николас, но Миранда не ответила. Ей немного полегчало, когда малыша все же окрестили Адрианом Питером Ван Рином, после чего расстроенный пастор помчался к своей жене, которая вскоре разнесла печальную весть по всей округе.

Ребенок прожил всего шесть дней и все это время, невзирая на сердитые протесты Николаса, Миранда держала сына при себе, никому кроме Пегги не позволяя к нему притрагиваться. Она отказалась пользоваться услугами кормилицы и кормила младенца собственной грудью. Но у него не было сил, чтобы сосать молоко, и в ненастную ночь с четверга на пятницу он тихонько вскрикнул и больше не нашел сил дышать.

Пока тянулись эти шесть ужасных дней, Миранда много думала о Боге. Она послала Пегги за Библией, подаренной ей отцом. Та месяцами лежала ha дне ящика, но сейчас она положила ее под подушку и все время читала. То, что годами казалось ей набором бессмысленных слов, в свете ее горя вдруг само собой превратилось в спокойное понимание и силу.

Она прижимала к себе младенца и дрожащими губами шептала шестидесятый псалом:

— Услышь, Боже, вопль мой, внемли молитве моей! От конца земли взываю к тебе в унынии сердца моего; возведи меня на скалу, для меня недосягаемую.

И смирение постепенно приходило к ней.

Для Николаса смирения не было. Когда в ту страшную ночь он вошел в комнату Миранды и увидел ее лицо, он дико закричал.

Она покачала головой, с жалостью глядя на него.

— Тише, — прошептала она. — Бог забрал его, Николас, дорогой.

Он отбросил одеяло, глядя на маленькую, неподвижную фигурку. Его лицо исказилось. Он повернулся к Пегги, которая сжавшись у постели тихо плакала.

— Это ты, ты виновата, мерзкая калека? — выкрикнул он, указывая на нее. — Ты плохо обращалась с ним, ты уронила его!..

— Матерь Божья! — дрожа, воскликнула Пегги. Ее руки ухватились за горло и она попятилась прочь от его горящего ненавистью взгляда.

— Николас! — закричала Миранда, стараясь встать.

Мгновение он колебался, и Пегги с трудом испуганно дышала. Затем ярость исчезла с его лица, и оно стало серым, и он шатаясь вышел из комнаты.

Николас не показывался три дня. Он заперся в башенной комнате, которую уже давно не использовал. Отчаиваясь из-за своей беспомощности, так как она была еще слишком слаба, чтобы встать, Миранда постоянно посылала к нему дворецкого и миссис Макнаб. Она не решилась послать Пегги. Но Николас всем отвечал через запертую дверь, что Миранда может делать все, что считает необходимым и больше не говорил ничего.

Крохотный белый гробик отправился в церковь, сопровождаемый лишь слугами и Пегги, которая так и не позволила своей хозяйке вставать.

На следующее утро после похорон Николас сошел вниз. Он вошел в спальню Миранды и поприветствовал ее быстрым поцелуем.

— Доброе утро, любовь моя. Вы хорошо выглядите. Белое всегда так шло вам.

Она ошеломленно уставилась на него. Ее глаза в недоумении опустились на белый ночной наряд, затем вновь поднялись на лицо мужа. Оно похудело, осунулось и приобрело землистый оттенок, которого раньше никогда у него не было. Его костюм и галстук были измяты, и явственно ощущалось, что он давно не принимал ванну,

— Николас, — заплакала она, — я так волновалась за вас.

— Что за глупости, — ответил он и улыбнулся. Под этой улыбкой скрывалось явное предупреждение. Он подошел к окну и раздвинул шторы.

— Должно быть на западном канале лед не менее трех футов толщины, да и на пристани он достаточно крепок. Кстати, мы можем устроить прием. Я сейчас же составлю список. Ты когда-нибудь каталась на коньках, дорогая?

— Прием? — повторила она. — Я просто не понимаю тебя!

Миранда отвернулась. Она была уверена, что когда первый приступ его горя пройдет, они смогут утешить друг друга, и что это несчастье сделает их гораздо ближе друг к другу.

И вот теперь, когда Николас продолжал спокойно говорить о приглашениях, о состоянии дорог и возможности нового снегопада, она с ужасом представила свое будущее.

И действительно, за всю их последующую совместную жизнь он никогда не упоминал об этом ребенке и, казалось, даже не слышал, когда несколько раз кто-нибудь заговаривал о нем. Можно было подумать, что этого младенца никогда не существовало и вовсе.