Гнездо дракона

Глава пятнадцатая

К середине июня прочно установилась невыносимая жара днем и изнуряющая духота ночью.

Все, кто мог, из города уехали, и Ван Рины втом числе. В четверг утром Николас и Миранда поднялись на борт «Северного оленя» и направились к Гудзону. Они высадились на пристани Кэтскилл и проехали двенадцать миль до стоящего среди сосен Маунтин-Хауз.

Миранда надеялась, что раз Драгонвик еще не готов, они с Николасом отправятся путешествовать. За последние две недели они посетили несколько приемов, которые давали Шермерхорны и Асторы, где Миранда встретилась с людьми, у которых были гораздо более грандиозные планы на лето, чем у них. Одни собирались отправиться к океану, другие к горам Уайт-Маунтинс, а две супружеские пары думали даже поехать к Ниагарскому водопаду и на озеро Эри.

— Как бы я хотела увидеть настоящий океан! Я никогда там не была, ты же знаешь, Николас… или Ниагарский водопад! — мечтательно говорила она, но он менять свои планы не намеревался. Он уже вдоволь наездился во время их годовой разлуки, к тому же он хотел находиться поближе к Драгонвику, чтобы иметь возможность присутствовать при выплате аренды, а также наблюдать за открытием дома.

— Если нам надоест Маунтин-Хауз, мы сможем съездить на несколько дней в Саратогу.

Должно быть, я тщеславная и неблагодарная, если мне всего мало, размышляла Миранда, прислонившись к сделанным из красного дерева поручням «Северного Оленя». Как эта нынешняя поездка отличается от того первого ее путешествия вверх по реке! Пароход был очень похож на тот, на котором они плыли тогда, но «Ласточка», удивительная «Ласточка» с таким стремительным как и она сама именем, дерзко выведенным синими буквами на колесе, была теперь не более, чем грудой гниющих обломков на дне Гудзона.

«Ласточка» с «Экпрессом» так часто устраивали между собой гонки, что в один прекрасный день пароход, принадлежащий Николасу Ван Рину, разбился на камнях крохотного островка, называемого Корабль Ноя. Погибло не менее дюжины человек.

Интересно, размышляла Миранда, действительно ли было предчувствием то, что в тот день я так сильно испугалась гонок. Повернув голову, она могла видеть угол палубы почти идентичный «Ласточке», куда Николас усадил ее в погожий июньский день ровно два года назад — неуклюжую девчонку в коричневом шерстяном платье и ужасной дешевой шляпке, вцепившуюся в деревенскую корзину. Как она была ошеломлена теми резными завитушками парохода, великолепными канделябрами, красными плюшевыми дорожками и скульптурами! На самом деле «Северный Олень» был куда более великолепен, но Миранда уже привыкла к роскоши.

До чего же я изменилась, размышляла она. Однако под внешним самообладанием она ощущала смутное беспокойство. Ее мечты полностью осуществились, все, что два года назад Миранда считала раем — богатство, положение и Николас, — судьба ей подарила. Так почему же она вдруг вспомнила испанскую пословицу, когда-то давно вычитанную в «Цыганской мести», одной из тех глупых книг, которые так часто брала у Дебби Уилсон? «Осуществи свои мечты, и они погубят тебя».

Даже не знаю, что со мной, недоумевала Миранда, и повернулась к приближающемуся Николасу.

— Пойдемте обедать, моя дорогая, — сказал он, взяв ее под руку. — Капитан ждет нас в своей каюте.

Николас наслаждался путешествием. Он глубоко чувствовал величие реки, омывающей его владения, и хотя у него было мало общего с остальным человечеством, он разделял со всеми ощущение бесконечной свободы, даруемой путешествием по воде.

В пустом проходе перед капитанской каютой Николас наклонился и нежно поцеловал Миранду. Это был тот трепетный поцелуй, который новобрачный может подарить своей обожаемой невесте. Миранда вошла в каюту сияющая и счастливая.

Это ощущение не покидало молодую женщину во время их суетливой высадки и скучного путешествия к отелю в горах.

Пайн-Орчард-Хауз в горах Сауг-Маунтин считался одним из самых удивительных чудес Востока. Всех иностранцев неизменно приводили сюда, чтобы они могли полюбоваться этим восхитительным местом.

Харриет Мартинеу писала, что она скорее отказалась бы от прерий, Миссисипи и даже от Ниагарского водопада, чем от этого отеля. Слава Маунтин-Хауза заключалась не в великолепной кухне, не в элегантном греческом фасаде, украшенном тринадцатью белыми коринфскими колонками, и даже не в прекрасном обслуживании. Оно восхищало романтическое сердце девятнадцатого века своим необычным местонахождением, громоздясь на краю скалы высотой в две тысячи пятьсот футов, и фантастическим, захватывающим дух, видом.

Когда Миранда через отель первый раз вышла на веранду, она вскрикнула, как и все остальные. Далеко внизу расстилалась долина Гудзона, а ее плодородные поля в солнечных лучах отливали лиловым. В восьми милях к востоку большая река, казавшаяся сверху маленьким ручейком, извивалась серебряной лентой от Олбани до Ринебека. В пяти милях в Массачусетсе в графстве Беркшир вздымались на горизонте темные вершины гор. Время от времени клочья тумана скрывали фермы, находящиеся далеко внизу, и тем самым усиливали ощущение пугающей высоты.

— Мы словно летим! — воскликнула Миранда. Всегда способная испытывать сильное впечатление от окружающего ее мира, она полагала, что человек, живущий в таком месте, будет здесь вечно счастлив и даже станет ближе к Богу, который в последнее время отступил от нее в смутную тьму, куда ее торопливые застенчивые молитвы не могли проникнуть. Негативное отношение Николаса к религии сыграло свою роль. Миранда больше не читала свою Библию, и более того, она уже три воскресенья не была в церкви. Не то чтобы Николас не пускал ее, просто от посещения церкви возникало слишком много проблем. Хотя церковь Св. Марка находилась за углом их городского дома, Николас настаивал, чтобы ее сопровождал лакей и она ехала в карете. Сам же он с ней не ходил. К тому же с каждым утром она вставала все позднее и позднее, ведь по вечерам шла непрерывная светская жизнь, и в конце концов это вошло у нее в привычку. Николас редко ложился спать раньше полуночи.

Несколько дней Миранда наслаждалась всем вокруг — их трехкомнатными апартаментами, прохладой горного воздуха, хорошо одетыми любезными людьми, которых она видела в большой столовой во время трапезы, в бальном зале во время вечерних концертов или на веранде, наслаждающихся восхитительным видом. Ей хотелось познакомиться с некоторыми из этих людей, например с молодой четой из Чарльстона или шумной семьей Бентонов — мама, папа и четверо совершенно непохожих друг на друга детей, которые приехали сюда из Бостона и не уставали поражать всех остроумными рассказами о своем путешествии — или даже с трио невозмутимых пожилых леди, которые всегда сидели в одном и том же углу веранды, где что-то вязали в креслах-качалках или пили лимонад.

Но Николас, похоже, не собирался ни с кем завязывать дружбу. Он ловко избегал любых попыток завести какие-либо знакомства, и поэтому вскоре их предоставили самим себе. Это отчуждение не вызывало враждебности — все знали, что у них медовый месяц, и это по-своему усилило интерес других гостей к красивой романтичной паре.

Две недели пролетели как одно мгновение, потому что если рядом с Николасом не было ни минуты покоя, то не могло быть и скуки. Инстинктивно она жаждала в их отношениях ослабления напряжения. Сравнительнее равнодушие Николаса к своим супружеским обязанностям, равнодушие, которое длилось неделями и которое в своей наивности она считала нормой, вновь уступило место неистовой страсти.

Эти противоположные циклы продолжались на протяжении всего их брака с пугающей нерегулярностью, и не удивительно, что она так и не научилась предугадывать их и не осмеливалась отвечать на них ничем, кроме простой покорности. Брак, считала она, только таким и должен быть, а если и нет, то не существует никакой возможности это узнать. Она бы скорее умерла, чем заговорила бы с кем-нибудь об этом.

Очень часто она испытывала сумрачное, вызывающее стыд удовольствие, но при этом испытывала боль, отлично понимая, что для него ее тело служило лишь инструментом наслаждения. Но она была обязана подчиняться, из страха — потому что малейшее сопротивление усиливало его грубость; из долга — жена всегда должна слушаться мужа. Но под всем этим, словно гранит под сыпучим песком, лежала самая главная причина — добровольное порабощение ее души и тела.

Первого июля Николас сообщил ей, что следующим утром он собирается на три дня уехать, и Миранда ощутила волну быстро подавленного облегчения.

— Я распорядился, чтобы в мое отсутствие всю еду вам подавали в нашу гостиную, — сказал Николас. — Естественно я не хочу, чтобы вы появлялись в столовой в одиночестве.

Она знала, что протестовать бесполезно, но была несколько разочарована. Она очень хотела подружиться с семьей Бентонов или хотя бы с одной из этих замечательных старых леди, которые постоянно сидели на веранде. Если бы я могла с кем-нибудь поговорить, подумала она, но сразу же упрекнула себя. Жена не должна думать ни о ком постороннем.

— Идем, дорогая, — предложил Николас, вызывая звонком лакея отеля, — пора одеваться на прогулку.

Это было их обычное утреннее занятие. Они исследовали все горные тропинки на мили вокруг.

Николас отправил своих слуг в Драгонвик, чтобы они помогали подготавливать дом, зная, что великолепное обслуживание отеля не заставит их о чем-то заботиться. К тому же Миранда редко пользовалась помощью своей горничной. Ей нравилось самой следить за своими нарядами. Но очень много проблем возникало со стиркой и глаженьем. Нижние юбки надо было накрахмалить, льняное белье ежедневно менять, утренние чепцы освежать, и все это Миранда делать сама не могла. Это работа была поручена одной из двух горничных, приписанных к их апартаментам, молчаливым автоматам в ситцевых передниках и простеньких чепцах, начисто лишенных какой-либо индивидуальности, за исключением того, что, как заметила Миранда, одна горничная была очень молода и ходила слегка прихрамывая.

Именно она и предстала утром перед Мирандой в ответ на сердитый звонок, потому что та, осмотрев стопку свежевыстиранного белья, обнаружила, что оборка ее лучшего неглиже из индийского муслина сожжена, а затем неловко зашита в явной попытке скрыть дыру.

— Что это значит? — резко спросила Миранда указывая на испорченное неглиже.

Ответа не было. Горничная сжала руки под передником.

— Ну? — спросила Миранда уже спокойнее. — Это твоя работа?

Девушка была страшно худой и бледной, ее розовое форменное платье висело на изможденном теле как на вешалке, чепец кривд сидел на тусклых волосах. На простодушном лице с явно кельтскими чертами выделялись огромные перепуганные глаза.

Миранда ждала, пока девушка наконец не разомкнула губы.

— Утюг был очень горячий, мэм… пожалуйста, не рассказывайте им, мэм… Они выгонят меня без рекомендации.

Ее била дрожь, а пальцы нервно мяли передник.

— О леди, прошу вас, — добавила она дрожащим голосом, — мне так стыдно, что я испортила ваше чудесное платье, но я не держала утюг в руках с тех пор, как приехала сюда.

Миранда положила неглиже на кровать.

— И ты должна была гладить, не умея этого?

— Нет, мэм, — девушка опустила голову и поглядывала на Миранду сквозь темные ресницы. — Они даже не знали этого, мэм. Правда-правда, леди… Мне пришлось чуточку соврать, чтоб получить эту работу, да простит меня Пресвятая Дева.

К собственному изумлению Миранда почувствовала, что девушка нравится ей. Она была очень трогательна и могла бы даже стать хорошенькой, если бы не эта невероятная худоба.

— Это работа так важна для тебя?., да, кстати, как тебя зовут? — спросила она.

— Пегги О'Мелли, мэм, прошлым месяцем я сошла с парохода. Конечно, я совсем зеленая, совсем как трилистник, что растет у нас дома на полях, но что до работы, мэм… — она вновь всхлипнула, и ее глаза загорелись, — это все что у меня есть… только моя работа… Ее было нелегко найти.

Неожиданно Миранда вспомнила про хромоту девушки. Да, нелегко необученной эмигрантке из Ирландии найти другое место, особенно когда есть возможность выбора из множества других крепких и здоровых девушек.

— Я починю оборку, Пегги, но впредь будь аккуратнее, хорошо?

Девушка схватила руку Миранды и порывисто поцеловала ее.

— Да благословят вас святые за вашу доброту, мэм. Я сначала попробую утюг на собственной коже, а уж потом буду гладить ваши платья.

Неловко присев, она торопливо вышла.

На следующее утро в семь часов Николас отправился из отеля на пристань Кэтскилл и сел на пароход до Драгонвика. После того, как он уехал, Миранда без устали слонялась по своим комнатам, не способная сесть и заняться теми немногими делами, дозволенными Николасом. В одиннадцать она могла выйти погулять, но в остальное время он хотел, чтобы она оставалась в своей комнате. Молодая миссис Ван Рин не может гулять по всему отелю без сопровождения.

Что ж, можно написать письма домой, почитать книги, полистать журналы, по которым изучают последние моды. А еще ее ждут пяльцы с вышивкой, где она создает цветным шелком чудесные цветы садов. И есть великолепный вид, которым можно бесконечно восторгаться. Всех этих развлечений с лихвой хватит на три дня.

Но когда пришел утренний час, она поняла, что ни одно из этих занятий ее не прельщает. Постепенно она осознала, что ее странная нервозность происходит от какого-то физического недомогания. Она ощутила мимолетный приступ тошноты и тяжесть в животе.

Может, это из-за вчерашней рыбы? — гадала она. Она зашла за ширму, где находился мраморный умывальник, и стала перебирать все свои баночки и коробочки. Их было так много, что она давно забыла, где что находится, но она почти не надеялась найти здесь какие-нибудь лекарства. И она, и Николас обладали идеальным здоровьем.

Я должна послать за настойкой Хатчинга, подумала Миранда, вспомнив неизменное средство Абигайль от всех подобных неприятностей. Однако всякие попытки позвонить лакею и отдать распоряжения по этому поводу показались ей излишними и вместо этого она легла.

Через два часа она проснулась, чувствуя себя гораздо лучше, но страшно голодной. Она заказала для себя обильный обед: ростбиф, холодный язык, заливного цыпленка, взбитые сливки и сладкое. Но когда слуга установил в гостиной круглый стол, накрытый яствами, она почувствовала, что ее аппетит полностью пропал. Один вид полных блюд и горячих тарелок вызывал у нее отвращение.

Она отодвинула стул и вызвала лакея, но тот уже ушел, справедливо полагая, что у него есть по крайней мере час, пока миссис Ван Рин будет обедать. Поэтому на звонок явилась Пегги.

— Да, мэм? — спросила она, приседая. — Вам что-нибудь надо?

Миранда кивнула, слабо махнув рукой на еду.

— Унеси это, пожалуйста… немедленно!

Она прислонилась гудящей головой к спинке кресла и закрыла глаза.

Пегги с удивлением взглянула на молодую женщину и послушно захромала к столу. Она посмотрела на толстой кусок кровавой говядины в холодном соусе, на пышную гору картофельного пюре, вокруг которого струился масляный ручей, на половину языка, куриное желе с трюфелями, и тихонько воскликнула.

— Пегги! — прикрикнула, поднимаясь, Миранда. — В чем дело? — Девушка закусила губу и быстро начала складывать тарелки.

— Это просто моя глупость, мэм. Это на меня находит с тех пор, как все это случилось…

— Что? — мягко настаивала Миранда, положив руку на плечо горничной.

Пегги подняла голову.

— Мама и малышка умерли в день святого Патрика, — растерянно сказала она. — В Ирландии страшный голод, мэм.

Миранда в ужасе посмотрела на девушку. В газетах иногда упоминалось о нехватке продовольствия в Ирландии, но это не производило на молодую женщину никакого впечатления точно так же, как и на всех остальных американцев.

— Я хотела бы тебе помочь, — медленно произнесла Миранда.

Деньги, думала она, крупная сумма, но у нее не было денег, во всяком случае не больше доллара в кошельке. Николас всегда платил слугам отеля в соответствии с их услугами, и он уже не раз отмечал, что Пегги неаккуратна и плохо обучена.

Пегги улыбнулась теплой улыбкой, осветившей все ее лицо.

— Благодарю вас, но не стоит беспокоиться. У меня есть мои руки и скоро я скоплю достаточно денег, чтобы вернуть долг отцу Доновану, который помог мне купить билет на пароход, — решительно заявила она. — Сядьте, мэм, сядьте, вы что-то побледнели. А я тут все болтаю, вместо того, чтобы заниматься делом.

Обогнув стол, она ненадолго исчезла, а когда вернулась с подносом, изумленно вскрикнула — Миранда, переживающая очередной приступ тошноты с трудом добрела до кресла, и без чувств рухнула в него.

Горничная бросила поднос и кинулась на помощь. Даже несмотря на свое ужасное состояние, Миранда ощущала нежность рук, поддерживающих ее голову, и слышала нежный шепот.

— Бедная, дорогая леди, все будет хорошо. Положите голову мне на плечо. Я протру вам лицо влажным полотенцем. А теперь в постель… быстро.

Миранда вдруг обнаружила, что лежит на кровати, над ней склонилась обеспокоенная Пегги, гладя ее по голове.

— Спасибо, — прошептала Миранда, стараясь улыбнуться. — Мне очень жаль. Наверное, во всем виновата вчерашняя рыба.

Глаза маленькой горничной заискрились.

— Не думаю, что это рыба, мэм.

— Но ведь это не может быть холерой! — встревоженно воскликнула Миранда.

Пегги весело рассмеялась.

— И не холера, я уверена.

Она наклонилась к молодой женщине и шепотом задала вопрос.

— Но… да, — ответила Миранда, мысленно подсчитывая дни, но все еще недоумевая. — Но что же?..

Миранда в изумлении замолчала. У нее не было никаких познаний на этот счет, за исключением того, что ей приходилось наблюдать у животных на ферме, но неожиданно она смутно вспомнила состояние Абигайль перед рождением Чарити.

— Да, мам, — ответила Пегги, одновременно забавляясь и умиляясь.

— Даже не могу поверить, — бормотала Миранда, по большей части обращаясь к самой себе. У нее не было радости, не было понимания неизбежных изменений, не было никаких мыслей, даже о Николасе, ничего, кроме непомерного удивления.

— Такова жизнь, — быстро заметила Пегги. — Сначала постель, потом колыбель, как говорила моя бедная мать. А теперь я пойду, а вы отдыхайте.

— Нет, пожалуйста, не уходи, — Миранда протянула ей руки. — Я не хочу оставаться в одиночестве. Я все улажу с твоими хозяевами, если ты боишься за работу. Только останься и поговори со мной.

Горничная вгляделась в бледное лицо Миранды. Жалобные нотки в ее голосе проникли в самое сердце. Как Пегги всегда казалось, бедной леди не стоило ни о чем тревожиться, кроме болей в животе, а вот однако же та сильно беспокоилась. Даже слепые летучие мыши могли бы это заметить. Да и правда, богатые не всегда счастливы, как бы не трудно было в это поверить.

— О чем мне говорить, мэм? — Теперь спросила она.

— Расскажи о своем доме в Ирландии… если, конечно, это не причинит тебе боль.

Миранде было все равно, о чем станет говорить девушка. Ей просто было нужно чье-то общество, пока она пыталась привыкнуть к этой удивительной перемене, которую в своей судьбе не была еще готова встретить.

Когда Пегги заговорила, ее ирландский акцент стал особенно силен, — она так увлеклась, что забыла и себя, и бедную леди в постели.

Пегги родилась в одном из самых красивейших мест в Ирландии, на берегах озера Лох-Лин в Килларни. Под соломенной крышей земляной хибары всегда царила бедность, но там присутствовала и любовь. Неважно, что молока в деревянных чашках было мало, а картошки раз, два и обчелся, с ними всегда было веселое остроумие красивой рыжеволосой матери, помогавшее им забыть о пустых желудках. А потом пала их корова Керри, и молока не стало совсем. Затем не стало и картошки. А однажды рыжеволосая мать тихонько легла на соломенный тюфяк вместе со своей малышкой на руках, которой был всего месяц от роду, и больше не встала. Все они голодали — и соседи их были в том же положении, — на помощь приходского священника и помещика рассчитывать было нечего. Эти двое, совершенно сбитые с толку ширящимся несчастьем своих горожан, делали все, что могли. Они отправили отца Пегги в Белфаст, где еще можно было найти работу. Они поместили трех оставшихся в живых детей О'Мелли в благотворительную школу, и смогли отправить Пегги и несколько ее ровесников в Америку, в страну изобилия.

Но Пегги рассказывала не только о прошедшей страшной весне, не только о двадцати одном дне, которые она провела, забившись вместе с другими эмигрантами в вонючий трюм. Она говорила о красоте Килларни, о трех его озерах, сияющих словно алмазы в мягкой дымке под горами. Она рассказывала о розах, которые в их теплом влажном климате растут сами по себе, вовсе не нуждаясь ни в каком уходе, и о земляничном дереве, из которого она и ее братья любили строгать душистые коробочки.

Миранда засмеялась.

— Пегги, благодаря тебе мне стало лучше, — она больше не думала о ней, как о невежественной и неловкой маленькой горничной. За прошедший час она стала думать о ней как о подруге. Симпатия между ними преодолела различие в воспитании и положении. Тем более, что их происхождение не так уж сильно отличалось, осознала Миранда с неожиданным потрясением. Она тоже воспитывалась на ферме, где выращивали картофель.

— Сколько ты получаешь в месяц, Пегги? — неожиданно спросила Миранда.

Девушка встревожилась: беспокойство часто охватывает нас при неожиданном милосердии, а работа эта была для нее так драгоценна.

— Четыре доллара в месяц, мэм… не считая чаевых, которые мне дают.

Миранда быстро села на постели.

— Можешь ты оставить это место и стать моей горничной? Я дам тебе… — она заколебалась, понимая, что здесь могут возникнуть трудности с Николасом. Затем быстро произнесла: — Двадцать долларов в месяц. Это поможет твоим младшим братьям, и ты отдашь долг отцу Доновану, хорошо?

Пегги попятилась от кровати, пристально глядя на леди, чье лицо, обрамленное длинными косами пшеничного цвета, было умоляющим, словно она просила о величайшей милости.

— Пресвятая Дева, а вы не смеетесь надо мной, мэм?

— Конечно, нет. Ты нужна мне, Пегги.

И как только она произнесла эти слова, она поняла причину своего желания. Она отчаянно нуждалась в Пегги, нуждалась в союзнике, который был бы с ней в том мире, где Николас подавляет своим присутствием все вокруг. Особенно в Драгонвике, потому что до этого мгновения Миранда и не подозревала, до чего же она страшится возвращения туда.

Пегги опустилась на колени перед кроватью и робко положила свою круглую голову на тонкие пальцы Миранды.

— Благослови вас небеса, дорогая леди, но разве вы забыли — она остановилась… — Моя нога сломана. Десять лет назад я упала со стога сена, и нога криво срослась… но так я сильная и все смогу для вас сделать, — пылко добавила она, чтобы предупредить жалость, которая могла за этим последовать.

— Все это неважно, — ответила Миранда. Она сжала руки девушки. — Так мы договорились?

И вот за два дня до приезда Николаса, Пегги утвердилась в качестве личной горничной Миранды, которая развлекалась, что одела девушку в новую форму. Она собственноручно заузила и укоротила свое хлопчатобумажное утреннее платье, сшила кокетливый чепец и передник и научила Пегги закалывать свои каштановые волосы двумя тугими баранками вокруг ушей. Превращение порадовало обеих. Пегги выглядела теперь очень хорошенькой и держалась гордо. В благодарность она выхаживала Миранду во время ее утренних приступов и следила за гардеробом своей хозяйки с пылким старанием, заставляющим ту мириться с недостатком умения. Сначала она выворачивала наружу металлические обручи кринолина, шиворот-навыворот шнуровала корсет из китового уса, пришивала золотые пуговицы корсажа на перчатки и лучшую белую шляпку положила в коробку для обуви. Но она быстро все схватывала, и ее смущение при подобных ошибках было сдобрено таким милым раскаянием, что Миранда веселилась и не раздражалась. Миранда подготовила сцену для возвращения Николаса с таким искусством, которого в себе даже и не подозревала. Она заказала изысканный ужин, состоящий из его любимых блюд: паштета из печени, филе заливного окуня и холодного белого французского вина-сотерн. С помощью Пегги Миранда, вымыв голову, тщательно расчесала волосы.

— Ему нравится, когда они распущенны, — задумчиво сказала она. — Мне кажется, мои волосы нравятся ему больше всего остального.

— Не удивительно, мэм, — ответила Пегги, глядя на сияющий золотой поток. — Вы не сможете оставить их свободными?

Обе они вошли в молчаливый заговор, прекрасно понимая, даже не упоминая об этом, что продолжение их новых взаимоотношений, которые так много значили в их одиночестве, зависят от подготовки и от использования любого мыслимого и немыслимого оружия.

Миранда покачала головой.

— Это неприлично. В качестве компромисса она спрятала всю сияющую массу волос под розовую сетку из синели, очень подходившую к ее воздушному платью из муслина такого же цвета.

— А теперь ваши драгоценности, мэм! — воскликнула Пегги, сжимая руки и восхищенно глядя на стоящую перед ней хозяйку.

Миранда улыбнулась и покачала головой.

— Это платье не нуждается ни в каких драгоценностях, кроме возможно, броши с камеей. Хотя, подожди немного.

Она замолчала, прикалывая камею. И тем не менее была одна драгоценность, подходящая к платью в совершенстве. Миранда некоторое время колебалась. Но в конце концов почему бы и нет?

Она отправила Пегги к сейфу отеля за большим кожаным саквояжем, а когда та принесла его, вытащила из него два поддона. На самом дне, в коробочке, обшитой бархатом, лежал рубиновый кулон. Она взяла его, и положив на ладонь, стала рассматривать с почти болезненным отвращением. Сколько же женщин — ныне навеки неподвижных — носило этот холодный и безразличный ко всему живому камень? Ей показалось, что он сияет со зловещей насмешкой.

— Что случилось, мэм? — прошептала Пегги.

— Последняя женщина, носившая этот камень, умерла, — вполголоса ответила она.

— Да защитят нас святые! — вскрикнула горничная и перекрестилась. — Не одевайте это, мэм, положите обратно!

Миранда не двигалась, по-прежнему не отрывая глаз от кулона. Затем ее взгляд медленно перешел на открытый ларец.

— Все эти драгоценности принадлежали умершей. А потом перешли ко мне.

— Ну что же, тогда конечно, — рассудительно заметила Пегги. — Большая часть дворянских владений переходит к новым хозяевам после чьей-нибудь смерти. Это ваше новое положение заставляет все видеть в мрачном свете. Вам, мэм, следует думать о новой жизни, которую вы носите в себе, а не тревожиться об ушедших.

Постепенно тень грусти исчезла с лица Миранды.

— Да, — согласилась она. — Полагаю, ты права. Она взяла кулон, обвила тонкую золотую цепочку вокруг шеи и склонила голову, чтобы горничная могла застегнуть замок.

— Вы просто королева, мэм! — воскликнула Пегги, восхищаясь полученным результатом.

Миранда слабо улыбнулась и взглянула на китайские каминные часы.

— Теперь иди. Время пришло.

Горничная кивнула и торопливо скрылась в своей каморке на чердаке. Она достала из-под набитой соломой подушки четки, вырезанные из земляничного дерева, поцеловала маленькое распятие и стала молиться за благополучный исход переговоров внизу.

Миранда сразу же с удовлетворением заметила, что Николас вернулся домой в прекрасном настроении. Сбор арендной платы прошел спокойно, без всяких эксцессов. Каждой арендатор отдал положенную плату, и бейлиф доложил ему, что дела идут хорошо. Дом тоже был готов.

Когда Николас, поприветствовал Миранду, сразу же похвалил ее наряд, и его глаза лишь на одно мгновение задержались на кулоне. Ей показалось, что он напрягся. В этот миг, пока он глядел на камень, Миранда подумала, что он велит ей немедленно снять его. Но она ошиблась. Вместо этого он довольно рассмеялся.

— Я вижу, что камень наконец-то нашел себе подходящего обладателя.

Он наклонился и поцеловал ее в грудь прямо поверх кулона.

После изысканного ужина — за что он вновь похвалил ее — он подвел ее к открытому окну. Была ясная ночь, и среди звезд высоко над темной долиной висел тонкий серп молодой луны.

После ее первых же восклицаний: «Николас, я должна вам кое в чем признаться. Пока вас не было…», он убрал свою руку с ее талии, затем закрыл окно и задернул занавески.

— Ну, моя крошка, так в чем же дело? — спросил он достаточно спокойно, но его голубые глаза стали жестче.

Вдохновенная красота звездной ночи была выведена со сцены, а от изысканной комнаты отеля и горящих масляных ламп помощи, разумеется, ждать не приходилось. Тщательно подготовленная речь вылетела из головы Миранды, и она довольно бессвязно ее закончила.

— Вы хотите сказать, — недоверчиво произнес Николас, — что наняли эту неряшливую маленькую калеку в качестве своей личной горничной!

Миранда в волнении сцепила пальцы.

— Она больше не неряшлива! И она не калека! У нее была очень несчастная жизнь…

— Моя дорогая девочка, это очень своеобразная рекомендация. Если вы хотите нанимать всех нерях, чья жизнь была несчастна, вам придется поселить в Драгонвике целый город.

Николас уселся на покрытую плюшем софу и закинул ногу за ногу.

— Вы все преувеличиваете, — в отчаянии воскликнула она. — Пожалуйста… пожалуйста, постарайтесь понять… Я нуждаюсь в Пегги, она такая милая и старательная… Вы же сами сказали, что у меня должна быть личная горничная.

— Я уже нанял вам ее. Это хорошо обученная француженка. Она присоединится к вам в Драгонвике.

— Но я не хочу никого другого. Мне нужна только Пегги.

Детская беспомощность ее тона эхом отозвалась в ее собственных ушах. Ее охватило отчаяние. Он терпеть не мог слез. Они не вызывали в нем ничего, кроме злой иронии. Она сдержала себя неимоверным усилием воли.

— Пожалуйста, Николас, если ты любишь меня. Я прошу так немного.

Она подошла к нему, соблазнительно протягивая руки, в своем немом отчаянии пытаясь использовать самое безотказное оружие женщины — откровенный призыв своего тела.

Он засмеялся, но продолжал разглядывать ее с прежней холодной неумолимостью.

— О да, вы прекрасны, моя дорогая. Но тем не менее я не могу одобрить ваш выбор.

Она резко вздохнула, глядя на него с беспомощной яростью. У нее осталась последняя козырная карта. Она не хотела вводить ее в ход, так как даже не надеялась, что это может помочь.

Она вскинула голову я заговорила с резкостью, прежде ей не свойственной.

— Последние дни я плохо себя чувствовала. Меня тошнило. Полагаю, что я жду ребенка.

Перемена в его лице ошеломила ее. Он вскочил и, резко схватив ее за локти, чуть не затряс.

— Ты ждешь ребенка, Миранда? Ты уверена?! Она кивнула.

— Вы рады? — сердито спросила она. — И наконец довольны?

Восторг в его глазах служил ей лучшим ответом.

— Так я могу нанять Пегги? — настойчиво спросила она.

Он взял ее руку и поднес к губам.

— Вы можете перевернуть небеса и ад, Миранда, если подарите мне сына.

Много раз в последующие месяцы Миранда обдумывала это странное заявление и тон, каким оно было произнесено. Но в тот момент она была слишком утомлена борьбой за Пегги и слишком рада неожиданной победе, чтобы обратить на это особое внимание. Она всегда знала, что Николас, как и большинство мужчин, в особенности тех, кто владел собственностью, хотел иметь именно наследника. Это было вполне естественно. Но вот пыл, с которым этот наследник ожидался, естественным ей не показался.

С этой ночи в Маунтин-Хауз его отношение к ней в корне переменилось. Каждое его слово или действие были направлены исключительно на заботу о ее здоровье и спокойствии. Если раньше ему нравилось противоречить ее желаниям и подчинять ее волю своей, то теперь он всеми возможными способами развлекал ее. Он лелеял ее, как люди волей-неволей лелеют курочку, несущую им золотые яички.