Гнездо дракона

Глава вторая

На сухое письмо Эфраима, в котором он принимал приглашение Ван Рина, быстро пришел ответ с рекомендациями, касающимися поездки Миранды в Драгонвик, и в понедельник четырнадцатого июля в три часа утра Миранда проснулась оттого, что кто-то нежно касался ее плеча. Она открыла глаза и увидела мать, стоящую у кровати со свечой в руке.

— Пора, родная, — сказала Абигайль, и непривычная ласка, поразившая девушку, помогла ей понять, что значит для нее этот день. Она покидала дом, покидала привычную обстановку, покидала эту тихую женщину, к чьей любви и сочувствию она всегда инстинктивно прибегала. А если вдруг что-нибудь случится с мамой, с внезапным ужасом подумала Миранда, если, не дай Бог, что-нибудь случится с кем-нибудь из них, она даже не узнает об этом много-много дней.

Она опустила с кровати босые ноги и с тревогой посмотрела на Абигайль.

— Может, мне не следует ехать, — медленно сказала она. — Мало ли что может случиться, а я буду нужна тебе. И… о мамочка, я буду так по тебе скучать.

Ее горячие слова разбудили Табиту, которая зевнув, сказала, преисполненная добродетели:

— Не волнуйся о маме, Ренни. Я вовсе не против делать лишнюю работу, когда ты уедешь.

Мать знала, что это правда. Табита не только возьмет на себя работу Миранды, но и сделает ее гораздо лучше, чем сестра. Миранда ощутила раскаяние.

Она была тщеславна, ленива и невнимательна. Она слишком много думала о том, чужом мире, и забывала о родных. Она, как утверждал Эфраим, важничала. А вот Табита, наоборот, всегда отличалась благонравием, так что уже в шестилетнем возрасте ее совсем не требовалось журить.

Как же так, думала Абигайль, что имея такую трудолюбивую дочь, как Табита, она могла смотреть на ее круглое и простодушное лицо почти равнодушно, в то время, как нежный облик Миранды всегда наполнял ее сердце нежностью и теплотой? Ей приходилось прилагать много усилий, чтобы не взять эту золотистую головку и не прижать к своей груди, как она это делала много-много лет назад. Вместо этого она сказала:

— Глупости. Конечно, ты поедешь, Ренни, — и она поставила свечу на умывальник. — Не надо трусить, мисс. Вы получили то, что хотели и должны теперь радоваться.

Ответа не последовало, но бодрый голос Абигайль постепенно успокоил ее.

Миранда быстро оделась. Она выбрала для поездки коричневое шерстяное платье, в котором ходила в церковь. Они не смогли найти денег на новое, но она как могла украсила это платье белоснежной кружевной косынкой и накрахмалила свои нижние юбки так, что они стали жесткими и колоколом поддерживали шерстяную юбку, имитируя кринолин. Она прикрепила к косынке красивую брошь, которая была ее единственной драгоценностью.

Брошь была подарена ей в ее тринадцатый день рождения, когда Миранда выздоравливала после жестокой скарлатины, и состояла из настоящей золотой оправы, в которой под стеклом была помещена роза, сплетенная из волос всей семьи — прядь Эфраима цвета гризли, сплетаясь с темно-каштановыми волосами Абигайль и рыжеватыми волосами братьев и сестер, создавали очаровательный красно-бурый оттенок как у стула из орехового дерева в их гостиной. Эфраим заказал брошь у ювелира в Стэмфорде, и Миранда ей очень гордилась. Она бесспорно оттеняла ее платье и почти в точности подходила к ее новой элегантной шляпке. Сестры Лейн, модистки из «Кос-Коб», сотворили это чудо после многократных разглядываний дамских журналов и даже одного экземпляра «Парижских мод», который оказался в их распоряжении. Шляпка, созданная из настоящей соломки, была украшена розовыми атласными лентами, а вместо предлагавшихся там страусовых перьев, с обеих сторон красовались большие красные розы из бумажной ткани. Денег от продажи яиц, заплаченных за шляпку, было недостаточно много, чтобы их хватило и на страусовые перья. Миранда, завязав под подбородком ленты этого удивительного творения, посмотрелась в крохотное зеркальце, а затем повернулась к матери в поисках одобрения. Абигайль решила, что ее дочь очень красива.

— Шляпка слегка легкомысленна, но тебе идет, — сказала она. — Вот твоя шаль. Попрощайся с детьми и торопись. Я слышу, Том уже запрягает.

Миранда взяла свою дорожную корзину, сплетенную старым Харди, последним здешним индейцем, живущим у Стенвичских лесов. Корзина была большой и крепкой и подходила ее скромному наряду, затем она наклонилась к Табите, которая вновь начала дремать.

— До свидания, Тибби, — сказала она. Табита села, и сестры нежно поцеловали друг друга, забыв в этот миг расставания свои маленькие ссоры.

Младшие дети — Сет, Натаниэль и малышка — так и не смогли проснуться, когда Миранда поцеловала их, и ее глаза наполнились слезами, предчувствуя расставание.

К счастью для нее, в последующие полчаса у нее не было времени на переживания. Торговое судно до Нью-Йорка отплывало из Майануса в пять, и они должны были прибыть на пристань вовремя, чтобы можно было спокойно разгрузить фургон и поднять кое-какие продукты на борт.

В четыре часа, когда первые сероватые проблески рассвета показались вдали над Палмер Хиллом, Ми-ранда забралась в фургон и села рядом с Эфраимом. Том, вынужденный сопровождать их, чтобы привести обратно волов, уселся на мешок картошки в самом углу фургона. Эфраим крикнул на волов, и те спокойно двинулись вперед.

Миранда до самой последней минуты махала исчезающей вдали матери, думая о сотне вещей, которые могла бы ей сказать на прощанье:

«Мамочка, я буду часто писать. Если я буду тебе нужна, я сразу же вернусь домой. Не работай слишком много, ладно, дорогая? И пожалуйста, береги себя».

Ничего этого она не сказала, да и Абигайль только лишь заметила:

«Теперь ты самостоятельна. Постарайся быть полезной мистеру и миссис Ван Рин. Молись каждое утро и вечер».

Миранда проглотила слезы, и до боли знакомые места затуманились перед ее взором. Крытая повозка громыхала вверх и вниз по холмам Кэтрокской дороги. Когда они съезжали с последнего склона, спускаясь в долину Майанус-Ривер, фургон жалобно заскрипел. Множество других фермерских повозок запрудили дорогу ниже моста. Айзек Тейлор, ехавший в фургоне рядом с ними, сердечно поприветствовал Эфраима, а затем с удивлением уставился на Миранду.

— Куда это вы собрались? — спросил он. — Увидеть в такую рань молодую леди, да к тому же еще так вырядившуюся…

Эфраим кивнул.

— Мы с Ренни отправляемся с баржей в Нью-Йорк. Она хочет навестить родственников своей матери на Гудзоне.

Айзек даже присвистнул.

— А ты никогда не говорил об этом. Надеюсь, вы не заблудитесь в таком большом городе. Прошлый раз я был в Нью-Йорке в тридцать девятом, и чего там только не было — конки, кэбы, запутанные улицы, разносчики, которые все время пытались мне что-нибудь всучить, что я даже растерялся. Рад-радешенек был вернуться домой. А ты ведь никогда не был в Нью-Йорке, а, Эфраим?

— Надеюсь, мы как-нибудь справимся, — буркнул Эфраим. — С Божьей помощью. Давай, Ренни, поднимайся скорее на борт. Похоже, «Дорд» собирается уже отчаливать.

Миранда, торопливо спрыгнув о повозки, прошла по сходням на баржу. Присесть там было негде, и она направилась на корму, с трудом пробираясь между горами овощей и грязными мешками с картошкой, и осторожно опустилась на один из них.

Том вылез из трюма и подошел к ней.

— До свидания, сестричка, — сказал он, протягивая руку. — Удачи!

Некоторое время он колебался, а затем, густо покраснев, все-таки произнес:

— Конечно, мне тоже хотелось бы поехать, просто для того, чтобы взглянуть на город.

— Как это было бы замечательно, Том, — с жаром воскликнула Миранда, — И правда, почему бы тебе не поехать с нами?

Том покачал головой.

— Нужно отвести волов, а потом еще окучить северное поле. Мы не можем отдыхать все сразу.

— Конечно, — вздохнув ответила Миранда. Том был таким ответственным. Он никогда не забывал о своих обязанностях и не оставлял дела незаконченными. Наверное, я легкомысленная эгоистка, с несчастным видом размышляла она. Но тем не менее, она немного воспрянула духом. Ведь ее ждало приключение, которое могло полностью изменить ее жизнь. Она заметила, что даже Эфраим повеселел, когда баржа, отчалив от берега, двинулась в путь и заскользила по реке в направлении пролива Зунд. Его суровое лицо сделалось мягче и, болтая с капитаном, он даже улыбнулся.

Он плыли до течению, и поэтому их путешествие завершилось довольно быстро. В половине девятого утра Миранда увидела Нью-Йорк и от возбуждения чуть было не выпала за борт. Какие большие дома! В некоторых из них было целых четыре этажа. И как много церковных шпилей! Ей казалось, что даже солнце, светившее свысока на крыши домов, крытые шифером и дранкой, не меньше, чем она, удивлялось шуму, несущемуся с берега. Неожиданно река заполнилась судами: рыболовными плоскодонками, двухмачтовыми парусниками, торговыми баржами, шхунами и паровым пакетботом и почему-то все они совершенно явно старались зажать их «Дору». Сердце Миранды несколько раз уходило в пятки, ожидая неминуемого столкновения, но ничего подобного не происходило. Они быстро продвигались вперед и, обогнув Корлир-Хук, вскоре причалили в доках на Саут-стрит.

Эфраим подошел к Миранде, стоящей на корме, и она быстро надела шляпку.

— Похоже, мы прибыли, — сказал он. В его движениях чувствовалась какая-то неуверенность, и когда они сошли с судна, окунувшись в суету и шум городской жизни, которые Миранда даже не могла себе вообразить, она была удивлена и одновременно утешена тем, что хоть раз в жизни ее отец оказался сконфужен.

Айзек Тейлор был прав, и городе действительно оказалось полно разносчиков. Вот только откуда все эти люди узнали, что они прибыли с фермы?

Они трижды теряли дорогу, и им потребовался почти час, чтобы добраться до Астор-Хауз. Но к тому времени, когда они, бредя по Бродвею со своими корзинами, увидели наконец между Веси-стрит и Барклай-стрит огромное здание из гранита, оказавшееся именно тем отелем, который им был нужен, Миранда уже нашла ответ на свой вопрос. Дело было не только в их плетеных корзинах — виновата была одежда. Здесь никто не носил таких круглых бобровых шапок, как ее отец, ни у кого не было такой густой бороды, таких длинных фалдов и таких широких брюк. А уж эти модные леди, гуляющие по Бродвею под ручку со своими кавалерами! Их атлас и кашемир, их платья и шляпы с перьями имели с нарядом Миранды не больше общего, чем павлин походил на воробья.

Все в ее одежде было не так как надо. Модные леди не носили ни коричневых шерстяных платьев, ни косынок, ни у кого из них не было заштопанных хлопчатобумажных перчаток, и, увы! — хотя модистки Лейн и старались как могли, ее шляпка была просто кошмарна. Она была слишком широкой и слишком высокой. Розовые ленты и красные розы были смешны до слез. Все это выглядело очень дешево, нелепо, и являлось жалкой провинциальной попыткой скопировать французский стиль, создав модель, устаревшую еще четыре года назад.

— Прекрати за мной прятаться, — резко приказал Эфраим. — Подними голову и перестань дрожать как кролик, ты входишь в город Маммоны, так что веди себе как достойная благородная девушка.

— Да, папа, — и Миранда выпрямилась, безуспешно стараясь походить на ту надменную молодую леди в зеленом атласном платье, что грациозно вплыла в ожидающее ее ландо.

Они вошли в холл отеля, и Миранда охнула. Ступая по роскошному ковру, Миранде казалось, что они плывут по нескончаемому алому морю. У нее возникло впечатление, что вокруг них тысячи зеркал, отражающих мириады позолоченных светильников, а меж мраморных колонн разгуливают целые орды людей. Никто не обращал на них ни малейшего внимания, и они вновь ощутили растерянность, пока Эфраим вдруг не увидел в дальнем конце холла мраморную стойку. За ней стоял скучающий молодой человек, рассеянно барабанивший по стойке пальцами.

— Должно быть, он содержатель этой гостиницы, — пробормотал Эфраим. Он быстро зашагал по роскошному ковру, так что Миранда за ним с трудом поспевала.

Скучающий молодой человек оглядел их с головы до ног, и насмешливо приподняв черную бровь, спросил:

— Ну, мой друг, что я могу для вас сделать?

— Мы пришли для встречи с мистером Ван Рином, — начал Эфраим. — Может быть, вы сможете… — и он запнулся, охваченный изумлением, которое было разделено и Мирандой.

Скучающий молодой человек мгновенно преобразился. Низко поклонившись, он несколько раз подобострастно улыбнулся, причем каждая его последующая улыбка была шире предыдущей. Затем он зазвонил колокольчик, подзывая слуг, которые тут же появились из-за колонн.

— Ну, конечно! — воскликнул он. — Вы мистер и мисс Уэллс. Мистер Ван Рин писал мне. Все для вас готово. Прошу вас следовать за мной. Я провожу вас в ваши апартаменты. Мистер Ван Рин прибудет сегодня днем. Он распорядился, чтобы у вас было все, что вы пожелаете. Все, — добавил он столь внушительно, что создалось впечатление, будто пожелай они драгоценности британской короны или африканского льва, это нисколько не обескуражит его.

Миранда и Эфраим быстро запротестовали, когда двое слуг подхватили их плетеные корзины.

— Я сам понесу их! — рявкнул Эфраим, но слуг уже и след простыл.

Миранда и ее отец как во сне поднимались по огромной лестнице, проходили по ярко освещенному коридору и наконец вошли в большую гостиную, обставленную мебелью из палисандра.

— Ваша спальня направо, — сказал клерк Эфраи-му, открывая настежь дверь с множеством завитушек, — комната молодой леди там.

— Вы хотите сказать, что все эти три комнаты предназначены только для нас двоих? — озадаченно спросил Эфраим. — Подобная расточительность грешна. Клерк принял оскорбленный вид.

— Мистер Ван Рин очень беспокоился о вашем удобстве, сэр. Я уверен, вам здесь понравится.

— Должно быть, — ответил Эфраим. — Благодарю вас, молодой человек. Когда дверь за клерком и слугами наконец закрылась, Эфраим уселся на небольшой диван.

— Этот мистер Ван Рин, судя по всему, очень-очень богат и расточителен. И зачем людям нужны все эти глупости?

Он с негодованием уставился на голубой плюшевый занавес, пять резных стульев, большой стол, маленький столик, цветной ковер, затем, через открытые двери, на огромные кровати с балдахином на четырех столбах, туалетные столики, черные шкафы из орехового дерева и скамеечки для ног.

— Все, что необходимо человеку, это стол, стул и кровать.

Его дочь ничего не ответила, она в растерянности стояла посреди комнаты, широко распахнув глаза. Из открытого окна доносился непрерывный шум. Миранда сняла шляпу и бросила ее на стул, затем подошла к окну и выглянула наружу, в то время как ее рука ласкала бахрому роскошной голубой занавеси. Она повернулась, внимательно разглядывая стеклянные позолоченные ручки, к которым крепились завязки портьер. Потом наклонившись, она поводила пальцами по нежному ворсу нарядного ковра. Когда она выпрямилась, ее глаза приняли мечтательное выражение.

— Я читала об этом, но я даже и не догадывалась, что люди действительно могут так жить, — сказала она самой себе. — Как это замечательно!

Эфраим что-то недовольно проворчал и встал.

— Миранда, ты очень легкомысленная женщина. Ты всегда уделяла слишком много внимания материальной стороне вещей. И я очень сомневаюсь, что, посещение этого Вавилона пойдет тебе на пользу. Я намерен сказать мистеру Ван Рину, что ты никуда не поедешь.

— Но ты не можешь так поступить, — воскликнула девушка. — Ты дал слово'.

Досадливо прикусив губу, Эфраим отвернулся. Он никогда не нарушал своего слова, и не мог это сделать сейчас, однако его охватили сомнения. Он не слишком-то любил Миранду, но все-таки она была его дочерью и он беспокоился о ее душе. Все легкомыслие и жажда роскоши, которые угрожали ее благочестию, он старался вытравить как мог, однако успех его усилий был сомнителен, и он это очень хорошо понимал. И теперь, похоже, она попадет в обстановку, где эти ее худшие качества будут взлелеяны общей атмосферой беззаботности и лени, которые он так презирал.

Он вошел в свою комнату и, закрыв за собой дверь, упал на колени, молясь за грешную душу Миранды.

Его беспокойство возросло еще больше из-за дальнейшего опрометчивого поведения девушки. Мистер Ван Рин, судя во всему, не ограничивал этим свою предусмотрительность — или, с точки зрения Эфраима, глупую экстравагантность. Он имел неосторожность заказать им обед. Этот обед прибыл к ним на подносах, которые держали перед собой два черных официанта, как раз в тот момент, когда Эфраим и Миранда собирались вкусить хлеб с колбасой и пироги с картошкой, заботливо сложенные Абигайль в корзину Эфраима.

Обед был обилен и полностью состоял из блюд, которые они даже не смогли распознать. Не помогло и раззолоченное меню, торжественно врученное одним из негров.

Оно представляло собой какую-то тарабарщину. На робкий вопрос Миранды официант ответил, что это по-французски. Тем не менее она схватила меню и повторила про себя диковинные слова.

— Gidotd'agneauroti, — бормотала Миранда, проговаривая каждую букву. — Интересно, что это? Тоurnedos de volatile. Compote de fruitis glases.

Она с довольным видом смотрела то на одно, то на другое блюдо, неосмотрительно пробуя каждое.

— Как вкусно! И какое все разное!

Эфраим оттолкнул свою тарелку и вытащил из корзины колбаски Абигайль.

— Омерзительная мешанина, если ты хочешь знать мое мнение. Вкус здоровой пищи убивается всеми этими клейкими соусами и подливками. Даже не знаешь, что ешь. Не трогай! — неожиданно заорал он, когда Миранда опустила ложечку в восхитительное на вид блюдо из замороженных фруктов. — Там спирт. Я чувствую его запах.

Фрукты и правда были пропитаны ромом. Миранда отложила ложку.

— Но, папочка, — тоскливо попросила Миранда, — оно так красиво выглядит. Можно я хоть попробую? Всего один кусочек, от этого я же не опьянею, а?

— Миранда! — потрясенно воскликнул Эфраим. — Ты бы и ликер стала пить только потому, что это красиво?

— Нет, папа. Прости меня. Я не подумала.

— Дитя, дитя, — проговорил Эфраим с некоторым сожалением в голосе. — Сколько грехов ты можешь совершить из-за недомыслия. Ты должна бороться со своими соблазнами, как Иаков боролся с искусителем. Ну ладно. У меня кое-что есть для тебя.

Он потянулся к корзине и вытащил оттуда маленькую Библию в кожаном переплете.

— Может случиться, что тебе будет затруднительно брать Библию у Ван Ринов. И я хочу, чтоб ты имела свою, изучай ее каждый день. Я подчеркнул для тебя некоторые места.

— О, спасибо! — растроганно воскликнула она. За исключением броши с розой из волос (да и то это была идея Абигайль), Библия была первым подарком, который она получила от отца. На форзаце Эфраим написал:

«Миранде Уэллс от ее отца, июнь 1844».

— А теперь прочитай мне девяностый псалом, — приказал он.

— Сейчас?! — с несчастным видом запротестовала Миранда. Ей так хотелось выглянуть в окно, выходящее на удивительную улицу, еще раз оглядеть роскошную спальню, сорвать со злосчастной шляпки эти глупые розы и, возможно, сделать что-нибудь со своей косынкой. Может, ее стоит как-нибудь подвернуть, чтобы сделать менее заметной. Да и вообще, середина дня в роскошной гостиной первоклассного отеля казалась не самым подходящим временем для чтения Библии.

Но для Эфраима не существовало неподходящего времени для чтения Святого писания, и он решил, что сейчас это необходимо Миранде в качестве некоторого противоядия против того разрушительного влияния, которое он ощущал здесь вокруг.

— Теперь, — непреклонно заявил он, — я хочу услышать, как ты читаешь.

Он выпрямился на стуле, сложил свои большие корявые руки и стал ждать.

Когда она дошла до десятого стиха, он перебил ее и размеренным голосом повторил прочитанное:

— … «Не приключится тебе зло, и язва не приблизится к жилищу твоему». Я молюсь, чтобы так и было, Миранда, в твоей новой жизни.

Ну и ну, изумленно думала она. Да какое же зло может свалиться на меня в доме богатого джентльмена на Гудзоне? Папа поднимает слишком много шума вокруг этого, он… он… Она не могла, подобрать слово. Должно быть, лучше всего здесь подошло бы слово «несовременен». Миранда и не заметила, что впервые в жизни она позволила себе сознательно критиковать отца. Она закончила псалом и вскочила раньше, чем Эфраим позволил ей идти.

— Папа, я должна привести себя в порядок, пока не подъехал мистер Ван Рин, — и она убежала в свою комнату.

К пяти часам Миранда сделала все, что могла, чтобы хоть как-то исправить свой туалет. Кружевная косынка была подвернута так, чтобы создать впечатление воротника. Розы со шляпки были убраны, и Миранда, распустив свои тугие косы цвета меда, оставила впереди только два локона, забрав остальные волосы назад, и возблагодарила Бога за то, что они вьются у нее от природы.

А мистер Ван Рин все не появлялся.

— Я думаю, — начал Эфраим, неодобрительно взглянув на кудри дочери, — что нам лучше спуститься вниз и спросить того масляного нахала за стойкой, не знает ли он, когда прибывает Его богачество.

Народу в холле было еще больше, чем раньше, а шум, создавшийся из разговоров, смеха и постоянного шелеста тафты, показался Миранде просто ревом. Воздух заполнился табачным дымом, запахом роз, вербены и помады для волос.

Они направились к стойке, наполовину оккупированной только что прибывшей семьей из Филадельфии: мамы в черном атласе, юной дочери в пестрой шали и зеленой шелковой шляпке и папы, огромного и напыщенного, который громко спорил с клерком об условиях оплаты.

— Извините, — начал Эфраим, вытянув шею над крепкой спиной главы семьи, отделяющей его от клерка, когда по наводненному людьми холлу пронесся нестройный шепот. У двери возникла суматоха.

Миранда, почувствовав возрастающий интерес к происходящему, повернулась вместе со всеми.

В дверь вошел высокий мужчина, и даже первый беглый взгляд против света родил у Миранды ощущение его небрежного величия и почти королевской отчужденности.

Кто бы это мог быть, гадала она, и вдруг услышала рядом с собой шепот:

— Знаешь, это сам Николас Ван Рин!

Холл мгновенно заполнился громким шепотом, новость быстро перелетала от одного человека к другому. Миранда сосчитала, что имя Ван Рина повторили не менее двадцати раз.

Семья из Филадельфии перестала громко спорить, потому что клерк выбежал из-за стойки и помчался приветствовать новоприбывшего.

— Это патрун[3] Ван Рин, — важно повторила своей дочери мать из Филадельфии. — Он живет в большом имении вверх по Гудзону словно настоящий английский граф. Не пойму, что он делает в этом отеле, говорят, он такой гордый и высокомерный.

— О мамочка! — сдавленно взвизгнула девушка и уставилась на вошедшего. — Но он такой красивый!

Это правда, думала Миранда, сбитая с толку таким неожиданным поворотом событий и отчаянно стараясь привести в порядок свои мысли.

Следуя за подобострастно улыбающимся клерком и сохраняя полнейшее равнодушие к смятению вокруг, он направился прямо к Миранде и Эфраиму и протянул руку в сердечном приветствии.

— Рад вас видеть, кузина Миранда и мистер Уэллс. Пойдемте в мою гостиную, там я смогу как следует поприветствовать вас, здесь слишком много народа, — и на его смуглом лице, казавшемся до этого несколько угрюмым, появилась чарующая улыбка.

Когда Миранда стала робко отвечать ему, ее охватило неожиданное возбуждение.

Пока они шли по холлу в номер Николаса, девушка украдкой рассматривала его из-под опущенных ресниц. Он был высоким, примерно шести футов роста, и очень стройным. Его светло-коричневые брюки крепились бретелями к ботинкам Веллингтона; коричневую куртку и дорожную накидку он носил непринужденным изяществом человека, который покупает только самое лучшее, одевается при помощи слуг, а затем более не думает об одежде. Его волосы, черные как смоль были очень густыми и слегка вились, в петлице он носил очень маленькую красную розу. Позднее Миранда узнала, что этот цветок в петлице являлся почти принадлежностью его самого.

Что же до его лица, то оно до такой степени походило на описание героев любимых романов Миранды, что она даже пришла в ужас. Она видела полный красиво очерченный рот, орлиный нос со слегка подрагивающими ноздрями, высокий благородный лоб, суровые черные брови. Во всем его облике имелось лишь одно несоответствие: у всех без исключения героев глаза были черные, большие и горящие страстным огнем. Глаза Николаса большими не были, и к тому же они были голубого цвета — свидетельство его голландского происхождения. Они были того особого чистого светло-голубого цвета, который поражал и в то же время в чем-то не соответствовал его лицу, которое без последнего обстоятельства вполне могло бы принадлежать испанскому гранду.

Когда они уселись в гостиной, оказавшейся намного больше и роскошней их собственной, Николас сказал:

— Прошу прощения, что меня не было здесь, чтобы встретить вас, но моя «Ласточка» только что вошла в док. Надеюсь, вам было удобно.

— Конечно, мистер Ван Рин! — воскликнула Миранда, охваченная такой благодарностью, что даже перебила ответ отца. — Все так замечательно.

Николас, заметив слабый провинциализм в ее голосе, повернулся и быстро взглянул на нее. Это был мимолетный взгляд, но он ничего не пропустил. Грация ее стройной высокой фигуры, несмотря на нелепую одежду, нежное лицо, в котором угадывалась истинная красота, удлиненные глаза цвета орешника, сияющие чистотой, но взволнованные и откровенно восхищенные им. В ней чувствуется порода, с Удовлетворением подумал он. Слава Фортуне, в ней нет ничего от неуклюжей фермерской девчонки.

После того, как он отправил приглашение, у него были на этот счет некоторые сомнения. Чужим людям было не просто попасть в Драгонвик и не смотря на их родство, бывшее единственной причиной его согласия на требование жены найти компаньонку их шестилетней дочери, он бы просто вежливо отослал Миранду назад в Гринвич, если бы только счел ее не подходящей для своего дома.

— А вы гораздо моложе, чем я предполагал, — неожиданно воскликнул Эфраим. Он внимательно изучал Николаса и его выводы, хотя они и строились на тех же основаниях, что и у Миранды, были совершенно противоположны выводам дочери.

Николас засмеялся.

— Мне тридцать один год.

— Но вы не выглядите на свои годы, — с сомнением произнес Эфраим. У этого типа масленый взгляд, который может вскружить голову глупой девчонке, и уж, конечно, в нем не чувствуется добропорядочный солидный семейный человек. Правильно ли будет отпускать с ним завтра утром девицу в путешествие, которое продлится целый день? И что это была за глупость позволить женщинам уговорить его, думал Эфраим с непроходящим раздражением.

Это раздражение, равно как и его причины, были очевидны для Николаса, который легко читал чужие мысли, если только задавал себе такой труд. Мнение других людей было ему совершенно безразлично, а тем более мнение простого фермера из Новой Англии и вовсе не интересовало его, но этот человек был его гостем и отцом его приглашенной родственницы. И к тому же ему показалось забавным очаровать человека именно старых убеждений, чтобы тот, поверив ему, забыл о всех своих сомнениях. Поэтому он нарочно завел разговор о Джоанне, своей жене, и их маленькой Кэтрин, отмечая при этом удовольствие, которое они получат от присутствия в их доме Миранды.

Потом он подыграл Эфраиму, спросив его мнение по некоторым вопросам политики и выслушал его ответы с выражением явного интереса.

Поговорив немного о политике Эфраим, перешел к своей излюбленной теме соблюдения религиозных обрядов, объяснив, чего он ожидает от Миранды. Его главной целью было получить обещание, что она обязательно станет их придерживаться. Николас оставался все так же любезен, хотя, по правде говоря, вовсе не собирался брать на себя никаких обязательств. Так как Эфраим даже представить себе не мог, что на свете может существовать уважаемая семья, которая не молится утром и вечером и не посещает церковь два раза за воскресенье, самое большое препятствие к утреннему отъезду Миранды так и осталось нераскрытым.

Николас, придерживающийся философии геденистов, был убежденным атеистом, и если бы Эфраим только узнал об этом, он ужаснулся бы больше, чем если бы встретил прокаженного. Но ничего этого он, к счастью, не знал и к вечеру, когда они закончили ужинать, он в конце-концов счел этого Ван Рина довольно приятным и достаточно серьезным молодым человеком.

Они не сошлись во мнениях лишь один раз. Говоря о предстоящих выборах, Николас небрежно заметил:

— Мои фермеры, конечно, будут голосовать за Ван Бурена, если только выдвижение не получит этот неизвестный Полк. А при таком раскладе событий я решу, как им будет лучше голосовать.

Эфраим судорожно передернулся.

— Ваши фермеры! Что вы хотите этим сказать?

— Мои фермеры-арендаторы на моих землях, — спокойно ответил Николас. — У меня их около двухсот.

— А разве они не владеют своей землей? — нахмурившись, спросил Эфраим.

Миранда, которая тихо сидела в уголке и на которую мужчины во время своей долгой беседы, совершенно не интересной для нее, не обращали никакого внимания, отвернулась от окна. Она была заворожена опускающимися на Нью-Йорк сумерками и мириадами огней, светящимися из окон домов. Она заметила, как Николас приподнял бровь, и выражение досады появилось на его лице.

— Разумеется, они не владеют землей, — сказал он. — Она принадлежит мне, как до меня принадлежала моему отцу, и так из поколения в поколение до Корнелиуса Ван Рина, первого патруна, получившего этот титул в 1630 году. Арендаторы платят очень маленькую сумму, мы же за это очень многое для них делаем.

— Сколько же у вас земли? — настойчиво спрашивал Эфраим.

— Несколько тысяч акров. Но мои владения не столь велики, как у Ренсселиров или Ливингстонов.

— А разве фермеры, если захотят, не могут выкупить землю, на которой работают? — Эфраим все еще размышлял над этой проблемой.

— Нет, — резко ответил Ван Рин, и Миранда увидела то, что до сих пор не заметил ее отец: за вежливостью Николаса явно скрывалось недовольство. Она не понимала только, почему. Все эти разговоры о земле и арендаторах были для нее пустым звуком. Она и не подозревала, что Николас, который предпочел бы вообще не затрагивать эту тему, последнее время стал свидетелем волнений среди арендаторов.

Он отказывался верить, что столь нравящаяся ему феодальная система, содержавшая его и его предков на протяжении двухсот лет, может оказаться под серьезной угрозой. Он обращался со своими фермерами с, можно сказать, отеческой заботой, строил им школы, церкви и мосты, покупал им новые машины, устраивал им праздники, улаживал все их разногласия. А в ответ он ждал от них благодарности, как это было всегда раньше, а так же того, что они поделятся с ним результатом своего труда.

— Я бы предпочел владеть полуакром самой каменистой земли и быть свободным, — неожиданно заявил Эфраим, — чем работать на кого-то другого даже на самой богатой ферме.

— Весьма глупо, — резко ответил Николас, но тут же себя одернул. — Осмелюсь заметить, что мы просто недостаточно понимаем друг друга. Должно быть, вам скучно слушать об этом, — добавил он, обращаясь к Миранде.

— Я не очень поняла ваш разговор, — призналась девушка. — Но мне очень понравилось глядеть в окно. Парк со всеми этими огнями и фонтанами кажется очень красивым и каким-то прохладным. Что это за большое здание, мистер Ван Рин? — указала она рукой. — И вот то?

— Не нужно называть меня мистером Ван Рином, Миранда, зовите меня кузеном Николасом, — улыбаясь сказал он. Он стоял рядом с ней, и пока они вместе смотрели на Бродвей, ее неожиданно охватило чувство восхитительной легкости. — Это Сити-Холл, — ответил он на ее вопрос. — А то здание через улицу — театр.

— О! — выдохнула она. — Как бы я хотела посмотреть какую-нибудь пьесу!

— Ренни! — сердито прикрикнул отец и виновато обратился к Николасу. — Поверьте, мистер Ван Рин, что она не столь глупа как кажется. Не пойму только, почему она часто болтает ерунду.

Миранда покраснела и опустила ресницы, однако успела заметить в глазах Николаса лукавые огоньки. Смеется он над ней или над отцом, а, может быть, над чем-то еще, размышляла она. Она не перенесла бы, если бы он смеялся над ней, потому что ей отчаянно хотелось ему понравиться. Конечно, он сам уже стар и давно женат, но кто-нибудь, похожий на него, только моложе и с черными сверкающими глазами идеально подойдет ее грезам, и она встретит наконец своего принца, как это случилось много-много лет назад с прекрасной Эсмеральдой.