Городской роман

* * *

Представителей старшего поколения на свадьбе ребят было не много. Со стороны Ивана должен был прийти кто-то из родителей, кто конкретно – Ваня до последней минуты не знал, но совесть его была чиста, потому что приглашены были оба. А со стороны Алены была одна Светлана, зато во всех лицах. Отца Лена видеть не захотела, обида за то, что он позволил себе за последние несколько месяцев была так велика, что даже если бы вспомнил о существовании дочери и набрал номер ее телефона, то о дне своей свадьбы она и не заикнулась бы.

Из родных Аленка пригласила только бабушку Еву, которую действительно хотела увидеть, но здоровье женщины было не ахти, поэтому в том, что она придет, не было никакой уверенности.

Родной брат Светланы, Максим, как всегда, бороздил мировые просторы. Вот уже полтора года он был вместе со своей женой Алиной где-то в Африке, работал переводчиком при российском посольстве, а оттуда его грозились перебросить в Бангладеш, поэтому звать его на торжество было делом абсолютно пустым. Узнав о свадьбе племянницы, он отправил телеграмму с поздравлениями, на что Аленка заметила, что лучше бы он прислал свою фотографию, потому что она уже стала забывать, как выглядит ее родной дядька.

Единственным толковым помощником для Светланы оказалась незаменимая Александра, которая жила двумя этажами ниже Нестеровых и знала эту семью еще с того времени, как они вместе жили в Черемушках, то бишь лет пятнадцать, никак не меньше, по крайней мере Володька вырос практически у нее на руках.

Все остальные приглашенные были не старше двадцати трех лет и знали друг друга либо по институту, либо еще со школьных времен. Четверо друзей Ивана, в том числе и Николай Тихомиров, свидетель и тамада одновременно, и пять Аленкиных подружек с огненно-рыжей Марьянкой во главе, – вот и все общество. Насколько подвижной и шумной была Марьяна, настолько неповоротливым медвежонком выглядел Николай, которому с первого взгляда приглянулся этот золотой неудержимый шарик, хмыкавший в его сторону и называвший его «двумя метрами несчастья».

До загса было всего ничего, но идти туда пешком было как-то непредставительно, поэтому к окнам невесты Иван подогнал чуть ли не целый автопарк, переживая, хватит ли места всем. Вопрос этот был крайне важен, потому что после регистрации намечалась, как и полагается по всем правилам, большая прогулка по Москве, и попадать впросак из-за такой мелочи, как нехватка посадочных мест, Ивану вовсе не хотелось, поэтому, перестраховавшись, он заказал на одну машину больше, так, на всякий случай.

Любой русский человек знает, что опоздать – дело святое, пусть даже и на собственную свадьбу, но каждый знает и то, что больше всего шансов совершить подобный промах имеет тот, кто находится к месту встречи ближе всех. Эта необъяснимая русская манера запрыгивать в последнюю дверь последнего вагона уходящего поезда, видимо, имеет глубокие национальные корни, она настолько вросла в представителей славной нации почти поголовно, что осела где-то глубоко на генном уровне, передаваясь из поколения в поколение и являясь неотъемлемой частью широкой русской души.

Когда машина подъехала к дверям загса, до регистрации оставалось не больше десяти минут, и предыдущая пара уже слушала торжественно приподнятые поздравления за золочеными створками парадного зала. Больше всех суетился Ванечка, бестолково перебегая от одного к другому и задавая массу никому не нужных вопросов, зато его двухметровый помощник стоял и, не отрываясь, спокойно созерцал рыжее море Марьяшкиных веснушек.

Как выяснилось, на свадьбу прибыли оба родителя Ивана, причем каждый из них держал под руку свою половину, усиленно улыбаясь и в упор не замечая друг друга. Зрелище было столь комичным, что в другое время Иван непременно заметил бы это, но сейчас он слишком волновался, чтобы обращать внимание на подобные мелочи. Светлана и Александра держались несколько в стороне, не желая нарушать стройные ряды молодежи, но в последнюю минуту Иван с Аленкой заставили их занять самое почетное место, рядом с женихом и невестой, сразу напротив дверей в зал, которые должны были открыться с минуты на минуту.

Иван переживал так, что на нем не было лица: руки его мелко дрожали, а ладони были холодными и влажными. По всему его телу и даже по щекам пробегали беспокойные мелкие мурашки, а во рту было сухо, словно в пустыне в раскаленный полдень. Аленка, наоборот, выглядела спокойной и уверенной, как будто свадебный марш сегодня должен был прозвучать не для нее, а для кого-то другого.

По правую руку от нее стояла ее любимая бабушка Ева, держа голову по своему обыкновению прямо и решительно, а в глазах ее сияла такая гордость за любимую внучку, что для Аленки это было, пожалуй, самым дорогим подарком на свадьбе. Зная, каких трудов стоило бабушке добраться до загса, Алена была благодарна старой женщине вдвойне, держа ее узкую сморщенную кисть в своей и время от времени бросая на нее признательные взгляды.

Отойдя на несколько шагов от дверей, чтобы дать возможность выйти предыдущей паре, ребята услышали, как отзвучали приветственная речь и марш Мендельсона и задребезжала на расстроенном пианино веселенькая мелодийка, подозрительно напоминавшая звуки канкана. Переглянувшись, они сдержанно хмыкнули, стараясь скрыть свои улыбки, и в этот момент двери отворились.

Сердце Ивана ухнуло в самые пятки, да и Аленка в этот момент, как ни старалась скрывать свои чувства, слегка побледнела и на секунду замерла на месте. Счастливые обладатели штампов в паспортах, зашедшие раньше ребят, с веселым облегченным гудением высыпали из зала, почти нос к носу столкнувшись с ожидающими своей очереди.

Для них выматывающее напряжение последних дней было уже позади, и по этому поводу на их лицах царило непринужденное веселье, не сдерживаемое рамками условностей, расслабленное и потому самое что ни на есть настоящее.

Счастливый жених, державший под руку хорошенькую молоденькую невесту, по крайней мере раза в два моложе его, летел словно на крыльях, улыбаясь во весь рот и сияя, словно лампочка Ильича. На правой руке его красовался новенький блестящий ободок, а на лацкане пиджака была прикреплена пышная белая бутоньерка.

На невесте был неприлично экстравагантный свадебный наряд: белые пышные юбки, подметавшие пол сзади, спереди не доходили даже до колена, выставляя на обозрение длинные красивые ноги, обутые в запредельные шпили.

Этот своеобразный юбочный абажур крепился исключительно на талии, больше зацепиться было абсолютно не за что: прямой жесткий корсет, слегка отходящий от тела и не оставляющий полета фантазии, был абсолютным отражением нижней части наряда, но только в зеркальном отражении: спереди он доходил чуть ли не до ключиц, зато сзади скашивался почти на нет.

Из острого треугольника атласной прорези декольте выглядывали разнообразные цепочки, спадающие каскадом. Нижняя заканчивалась ромбовидным золотым брелоком, полностью разглядеть который можно было только опустив глаза в самую глубину бесстыдного выреза. На голове невесты была такая же белая бутоньерка, что и в петлице жениха, резко контрастирующая с блестящей распущенной копной волос цвета воронова крыла.

На какой-то миг входящие и выходящие замешкались в дверях, не зная, как лучше разойтись. Оторвав глаза от своей теперь уже законной жены, счастливый муж взглянул на стоящую перед ним пару, и сердце его оборвалось: он увидел свою бывшую жену, родную дочь и собственную мать.