Городской роман

* * *

Как водится, зимняя сессия нагрянула словно снег на голову, неожиданно и некстати, хотя какая сессия может быть кстати? Студенческий муравейник оживился. На занятия начали наведываться молодые люди, о существовании которых успели позабыть не только преподаватели, но и сами студенты, а в аудиториях, где проводились семинары, все чаще стало недоставать стульев. На лекциях засуетился народ с тетрадками. Наконец появились выданные преподавателями вопросы, по которым нужно было готовиться к грядущим экзаменам и зачетам, и студенческая братия призадумалась основательно.

Несмотря на распоряжение ректора, количество зачетов и экзаменов в сумме перекрыло заветное число десять, увеличив его ровно в полтора раза: студентам предстояло сдать шесть экзаменов и девять зачетов, что в сумме составляло пятнадцать дисциплин. Самым обидным было не то, что сдаваемых предметов оказалось больше, а то, что некоторые из них приходилось сдавать дважды, дублируя на зачете и экзамене. Кому это было нужно – непонятно, но факт оставался фактом: одним зачетом обойтись получалось не всегда.

Вариант пойти пожаловаться в деканат или учебную часть не проходил: номинативно от нескольких зачетов избавиться было можно, но по сути не изменилось бы ничего, потому что преподаватели назвали бы это по-другому, например допуском к экзамену, но все равно ни одному студенту не удалось бы избежать их сурового сита отбора. А если неприятностей не избежать, то, как показывала студенческая практика, лучше расслабиться и принять это неизбежное, чем обострять отношения с будущими экзаменаторами.

Кафедру зарубежки бог миловал, избавив от повторной процедуры встречи со студентами, но и одного экзамена было достаточно, чтобы увидеть небо в алмазах, учитывая количество групп на факультете и число экзаменационных вопросов.

Ко всем неприятностям выяснилось, что расписание этого самого экзамена составлено просто мастерски: первая из групп должна была прибыть пятого января, что равносильно самоубийству. Вся страна ожидала наступления обещанных десятидневных рождественских каникул, а в институте было свое государство в государстве, не подчиняющееся общим порядкам и откровенно плюющее на постановления думских деятелей.

Чтобы избежать такой неприятности, на кафедре решено было перенести сдачу экзамена под самый Новый год, на тридцатое, а в зачетках у студентов выставлять оценки, как и положено, пятым числом, чтобы, как говорится, не нарушать отчетности. Но то, что нравится кошке, всегда не по нраву мышке, поэтому перспективу сдачи досрочного экзамена студенты восприняли без особого энтузиазма.

Собираясь на экзамен, Бубнова особенно не волновалась: уж если ей не поставят хорошую оценку на кафедре у собственного мужа, то значит, мир свихнулся окончательно. Конечно, можно было не ходить на экзамен вовсе и попросить Анатолия черкнуть ей в зачетке автограф, но Ксюха знала, что ничего хорошего из этой затеи не выйдет, и решила не искушать судьбу.

Нет, Анатолий был неплохим мужиком, но иногда в его голове что-то заклинивало, видимо, от переизбытка мозгов, и они никак не могли найти себе нужного места и цеплялись друг за друга, тормозя думательный процесс и приводя порой к результатам, противоположным ожидаемым. Скорее всего, именно из-за этого он не мог расслабиться и жить просто, без оглядки на окружающих, не трясясь и не выдумывая несуществующих проблем.

Какая ему разница, что сказал бы его разлюбезный Кленов, узнай он, что Толя поставил задарма зачет собственной жене? Ну, поставил и поставил! Так нет, ему необходимо, чтобы всякие там Станские и прочие старые перечницы видели, насколько он принципиален. Надо сказать, что подобная принципиальность явно граничила с глупостью, ну да ладно, ей несложно, разве может найтись такой мужчина, который отказал бы ее очаровательным глазам хотя бы в трюльнике?

В первых рядах Ксюха идти не захотела, а решила дождаться, когда суета потихонечку уляжется и можно будет разобраться во всех вопросах с преподавателем не спеша, так сказать, с глазу на глаз.

В отличие от Анатолия, убежавшего на экзамен как на пожар, она не спеша попила кофе, накрасилась, сделала свежий маникюр, и только после этого выехала.

Двадцатиминутная дорога на троллейбусе была неплохим развлечением. Ксюха рассматривала сменяющиеся картинки за окном и думала о своем. Это время она любила, потому что могла предаться размышлениям без всяких помех.

Близился Новый год, а природа будто перепутала месяцы местами. На дворе было по-мартовски тепло и дождливо. Жалкие остатки снега белели редкими рваными клочьями грязной ваты. Худые щеки покатых крыш домов будто ввалились, ощетинившись темно-серыми мокрыми пластами старого шифера. Казалось, что начало нового года Москва встретит в грязи и неубранности, но утром тридцатого, словно по заказу, откуда-то сверху стали падать мелкие редкие снежинки, безуспешно пытаясь прикрыть нагое тело земли.

Расстраиваться и переживать было абсолютно нечего, но, вопреки собственному настроению и здравому смыслу, Ксюха отчего-то нервничала. Зачетка была на месте, номер аудитории она знала, мало того, она была в курсе, на сдачу какой дисциплины едет, но у нее было такое необъяснимое ощущение, которое сложно передать словами. По большому счету, это нельзя было назвать даже ощущением, так, что-то непонятное и странное, витавшее в воздухе рядом с ней, будто предчувствие недоброго.

Сегодня с самого раннего утра, уже после ухода Анатолия, ее не покидало чувство, что она не одна в доме, что кто-то стоит у нее за спиной и внимательно наблюдает за ней. Поймав себя несколько раз на том, что она все время оборачивается и искоса поглядывает в зеркало, Ксюха решила, что это у нее от чудовищного сессионного напряжения разыгрались нервы и что ничего особо страшного в этом нет.

Еще бы! Шутка ли, просидеть над этими чумовыми бреднями без малого два часа и не свихнуться? Какой-то извращенец придумал грузить студентов всякой глупостью: кто когда родился, женился и помер, да что еще в промежутке между этими судьбоносными событиями соизволил написать. Какая человеку в жизни польза от того, что он загрузит свои мозги всей этой заумной мутью?

Да никакой, лучше бы рассказали, как на рынке зевак кидают или по какой системе получаются предпраздничные скидки!

Вот у них в магазине около метро неделю назад бананы стоили тридцать рублей – все ругались и говорили, что дорого; позавчера поставили другой ценник – пятьдесят. Так мало того что все на слюну изошли, изумляясь нахальству торгашей, овощной отдел стали обходить за километр, предпочитая забыть о пользе вегетарианства если не навсегда, то на время. А вчера новую цену зачеркнули красными полосами крест накрест, нарисовав цифру тридцать пять и написали волшебное слово «распродажа». Народ повалил валом, пытаясь урвать связку потяжелее.

Около института было безлюдно, лишь несколько запоздалых студентов спешили к аудиториям, да два-три человека стояли под козырьком у самого крыльца и, нарушая запрет, курили. Пройдя гулкими коридорами на третий этаж, Ксюха услышала приглушенные голоса и узнала свою группу. Большинство студентов уже сдали экзамен и благополучно разбрелись по домам, часть сидела в кабинете, и только четверо оставшихся не у дел подпирали двери, ожидая своей очереди. Зачем приходить к девяти, если ты не собираешься заходить в кабинет раньше одиннадцати, для Ксюхи было непонятным, но, видимо, этим четверым так было нужно, раз они, не жалея собственных нервов и времени, устраивали себе подобную пытку.

– Мы думали, ты уж не придешь, – деловито заявила одна из них, поправляя очки и нервно запуская ладошку в немытую по причине известной студенческой приметы шевелюру.

– Почему? Просто я не хочу идти в первом заходе, – пожала плечами Ксюха. – Как наши отстрелялись?

– Фигово, одни трояки почти, – поддержала ее другая, тощая высокая деваха в уродливой юбке, подметающей бахромой пыльные полосы паркета. – Только у Смирнова пятерка, да еще штук шесть-семь четверок, а остальные срезались на три. Говорят, там не препод, а зверь какой-то сидит, – покачала головой она, – валит всех без разбору. У тебя шпоры есть?

– Какие шпоры? – ответила Оксана. – Буду я себе еще жизнь осложнять.

– Действительно, откуда в помойке валюта? – встрепенулась третья, стоявшая до этих пор молча. – Могли бы и не спрашивать. Зачем ей писать, у нее муж на кафедре, он и так все нарисует, если в нужную минуту зачеточку сунуть. – Глаза ее ядовито сверкнули, и в них появился завистливый блеск. – Слушай, может, я тоже смогу подсуетиться? Ты меня познакомь. – И она нервно хмыкнула.

– Зависть не лучшее человеческое качество, Дарья, она разъедает мозги, – отрезала Оксана. – Если бы можно было подсуетиться, я бы здесь не стояла, это во-первых, а во-вторых, тебя знакомь-не знакомь – все равно толку не будет.

– Это еще почему? – моментально вскинулась та.

– Мужики не собаки, на кости не бросаются, а у тебя только что и есть, что сто граммов костей да маленькая кружечка крови, да и та желчью отравленная!

– Девочки! – ахнула самая маленькая и толстенькая из них, сосредоточенно читавшая учебник. – Нашли время ругаться! Сейчас препод высунется и выгонит всех нас! Замолчите сейчас же!

Будто услышав ее слова, из дверей показалась взъерошенная голова молодого человека. Глаза его счастливо сияли, а в руках он держал зачетку с заветной четверкой.

– Сказали всем, кто остался, заходить, – радостно произнес он.

Все, кроме Ксюхи, испуганно переглянулись и нерешительно потянулись к дверям аудитории. Одна Бубнова вошла в кабинет без дрожи и боязни. Спокойно прикрыв за собой дверь, она уверенно обвела взглядом помещение, но тут же ее улыбка сползла с лица, уступив место недоумению и растерянности: вопреки ее твердой уверенности Анатолия в кабинете не оказалось.