Городской роман

* * *

Катька сидела перед зеркалом и с некоторой долей недоумения созерцала свое отражение. Беспорядочно торчащие рыжие клоки волос больше напоминали искусственный мех медвежонка, лет пятнадцать-двадцать валявшегося в необъятных недрах старого дивана. Боевая раскраска индейца, которую Катерина не удосужилась снять на ночь, растеклась, склеивая насмерть и так не желавшие открываться со сна глаза. Убирая тампонами тушь, она подумала о том, что напоминает сама себе дворника со скребком, на беду которого за ночь нападала чертова уйма снега. Изображение в зеркале периодически раздваивалось, и тогда Катя клевала носом, засыпая на ходу. Время от времени голова ее клонилась вниз, глаза закрывались, но, взяв себя в руки, она мужественно продолжала приводить свою «фотографию» в порядок.

За ее спиной стоял Володя, глядя на Катерину в зеркале и явно не решаясь ей что-то сказать. Катя видела, как, приготовившись и собравшись с силами, он уже открывал рот, но, вздохнув, закрывал его снова, продолжая скручивать из уголка рубашки тонкий плотный валик. Глаза Володи приняли измученно-страдальческое выражение, губы побледнели, и сам он выглядел затравленным и жалким, похожим на воздушный шарик, из которого выпустили весь воздух.

Катерина видела его мучения, но помочь не спешила. Какого фига, мужик он или нет, или так и будет всю жизнь цепляться за бабьи юбки! Если что-то по делу, пускай говорит, нечего нюни разводить. А если не начнет – значит, не так уж и важно все то, что он хотел сказать.

Взъерошив пятерней нестриженую копну светлых волос, он нахмурился и, напустив на себя для важности серьезный вид, откашлявшись, наконец изрек:

– Като, я хотел с тобой серьезно поговорить.

– Если позиция сзади тебя устраивает, можешь начинать, – ответила она, продолжая наводить марафет перед зеркалом.

– Не могла бы ты уделить мне немного времени и развернуться лицом. Говорить с твоим затылком как-то несподручно, – попросил он, глядя на Катерину в зеркале.

– Ты не комплексуй, говори так, по утрам я с затылка выгляжу намного респектабельнее, – пробурчала она, массируя кончиками пальцев отвоеванные у грима глаза.

– Хорошо, – согласился он, присаживаясь на диван и немного успокаиваясь: первый шаг был сделан. – Понимаешь, Като, вчера я решил подработать денег…

– Это похвальное стремление, – перебила она. Сцепив руки на затылке, она сладко потянулась и зевнула. – И что ты нашел?

– Вот об этом и речь. Я даже не знаю, как тебе сказать, – проговорил Володя, и по его тону Катерина поняла, что сейчас на ее голову посыплются неприятности.

Пытаясь оттянуть этот момент, она скорчила недовольную гримаску:

– Может, ты сделаешь кофе, а то я спросонья никак не пойму, где нахожусь и куда делись мои вещи?

– Като, мне не до кофе, – вдруг решительно проговорил он. – Меня кинули на деньги, так что у нас с тобой неприятности.

Катерина прекратила заниматься макияжем и резко повернулась лицом к Володе.

– Давай с этого места поподробнее, – произнесла она, и Володя с облегчением увидел, что взгляд Катерины стал внимательным и заинтересованным. – Только все по порядку.

– Понимаешь, вчера утром я шел по улице…

Володя говорил, а Катерина, вжавшись в ручки кресла, следила за его рассказом, застыв, словно изваяние, не перебивая и стараясь ничего не упустить. Сначала речь Володи была неровной, сбивчивой. Перескакивая с одного на другое, он скидывал в одну кучу сразу и события, и свои эмоции, и какие-то воспоминания чуть ли не пятилетней давности, не относящиеся к делу, с точки зрения Катерины, никаким боком. Но, поняв, что торопиться ему некуда и что Катерина выслушает всю его историю до конца, он внутренне успокоился, и речь его стала более связной и ровной.

– Он сказал, что его не волнует, кто из нас присвоил его деньги: я или Поперек. Шестьдесят тысяч нужно вернуть через неделю. Тридцать кусков он повесил на Серегу, а тридцать – на меня, – закончил рассказ Володя и выжидающе посмотрел на Катерину.

– К среднему образованию неплохо бы еще приложить хотя бы среднее соображение, – констатировала Катька, с недоумением глядя на мальчика. – Чем ты думал, когда соглашался остаться в ларьке?

– Но меня же попросили побыть там всего десять минут, – качнул головой Володька.

– И что? Тебе это помогло, когда на тебя долг вешали? – резонно спросила она, закидывая ногу на ногу и с презрительной жалостью глядя на несчастного Володю. – Много ты знаешь! Да тебя надули, как несмышленыша из ясельной группы детского сада, твой же Поперек и надул, – скептически хмыкнула она.

– Этого не может быть, – уверенно возразил Володя. – Я знаю Сережу уже много лет, он хороший человек.

– Все они хорошие, пока до денег не дошло, – отрезала она. – Это же слепому видно: стрясут они с тебя тридцатничек и между собой его раздергают. Уж не знаю, какой у них там договор, но ты попал под раздачу по полной программе.

– Может, ты и права, – пожал плечами Володя, – но только что мы теперь будем делать? – растерянно проговорил он, глядя на Катерину и ожидая ее решения.

– «Мы»? – Катька даже наклонила голову, вытянув вперед шею и недоуменно поглядывая на Володю. – Ты что, сбрендил, Нестеров, приплетать меня ко всей этой истории?

– Разве мы не вместе? – негромко проговорил Володя.

– Вместе для чего? Твои долги отдавать? С чего это ты решил, что я стану расплачиваться за твою дурь? – Глаза Катерины округлились.

– Я думал, мы с тобой одно целое, – обиженно проговорил парень. – Я рассчитывал, что, попав в трудную ситуацию, могу попросить у тебя помощи или хотя бы совета.

– Ты знаешь, дружок, так дела не делаются, – повысила голос Катерина. – Если у мужика есть деньги, то это нормально, когда он приходит к женщине с намерением поделиться. Вот тогда можно быть вместе и получать от этого «вместе» удовольствие. Но когда взрослый парень приходит повесить на девчонку свой долг, заявляя, что они, дескать, вместе, – это уму непостижимо какая глупость! Как ты до этого допер-то?

– Значит, по-твоему, деньги есть – приходи, а нет – ты и не нужен? – рассердился Володька.

– Что значит по-моему? А что, есть места, где как-то по-другому? – вскипела Катька. – Достаточно того, что ты жил у меня две недели почти на халяву, ел, пил и за квартиру ни копейки не платил.

От этих слов Володьке стало невообразимо противно и стыдно, будто вывернули наизнанку его нижнее белье и вывесили на всеобщее обозрение. К горлу подступила тошнота, лицо побелело, а в груди разлился холод. Коленки, локти, даже низ живота – все подрагивало и мелко подергивалось, доводя мальчика до полуобморочного состояния. Сжав кулаки, пытаясь успокоиться, он негромко проговорил:

– Если тебе неприятно мое общество, ты могла это сказать как-то иначе. Я не стану стеснять тебя и грузить своими проблемами. Я ничего у тебя не просил, я просто думал, что мы любим друг друга. Но если это не так, то я уйду сегодня же.

– Скатертью дорога! – выкрикнула Катерина. – Держать тебя никто не станет, таких альфонсов, как ты, на каждом углу!

– Мне не нужны твои деньги, я просто хотел спросить совета, – с обидой проговорил Володя.

– Я тебе не справочное бюро! Иди совета у своей бабушки спрашивать! – взвизгнула Катя. Она вскочила со стула, подбежала к шкафу, открыла дверку и одним движением скинула с полки вещи Володи. – Забирай шмотье и проваливай отсюда, герой-любовник! Ты знаешь кто? Ты псих недоделанный! Это же надо, заявиться к девушке, жить на всем готовеньком, а потом сообщить, что теперь ему нужно принести на подносике тридцать тысяч! А чего не триста? Да на таких дураках, как ты, умные люди всегда воду возили! Нюня мамочкина!

Володька не стал дожидаться, пока иссякнет поток ругани Катерины. Запихнув вещи в рюкзак, он обулся, влез в рукава куртки и, не застегиваясь, вышел на лестничную клетку, с силой хлопнув дверью. Ожидая лифт, он кое-как застегнул молнии на куртке и рюкзаке. Неожиданно в коридоре открылась Катькина дверь и в образовавшееся отверстие просунулась ее разъяренная физиономия:

– Мне твое не нужно! Забери, не дай бог вернешься! – крикнула она, швырнув в него каким- то предметом. – И чтоб ноги твоей здесь больше не было! Псих!

Наклонившись, он подобрал с пола предмет, которым зашвырнула в него взбесившаяся фурия. Мягкий квадратный кожаный кошелек был абсолютно пуст, только в самом крайнем отделении, словно насмешка, поблескивали три рублевые монеты.