Иль Мактуб. Судьба Эмира

Глава 6

В тот день, когда я нашел её на палубе, всё внутри меня взорвалось. Моя кровь кипела, каждый нерв был натянут как струна. Шесть месяцев назад. А кажется, что это было вчера. Я помню каждый момент, каждую деталь. Вика лежала на холодных досках палубы, её тело было словно у сломанной куклы, кожа — белая, как мел. Её волосы, когда-то такие живые, теперь были спутанными и грязными прядями, липнувшими к лицу, испачканными в крови. Я наклонился, не веря своим глазам, и увидел, что её дыхание еле слышно. Внутри меня всё сжалось от боли и ярости.

«Мы все сделаем сами, господин. Не беспокойтесь, мы привезем девушку.

- Я лично хочу ее забрать, Бану. Лично!»

И я нашел…Рыскал по палубе как безумный и нашел. Скольких до этого отправил к аллаху плевать!

Шум волн, крики людей вокруг — всё это было где-то далеко. В этот момент существовали только мы двое. Я почувствовал, как внутри меня вспыхивает ярость, тёмная и неуправляемая. Мухаммад... Этот ублюдок. Из-за этой мрази. Я сжал кулаки так, что ногти впились в ладони, оставляя глубокие следы, но я не чувствовал боли. Вся моя боль была сосредоточена в сердце, в той безумной агонии, которая разрывала меня на части, когда я смотрел на неё, такую хрупкую и потерянную. На голове сбоку рана…я дергаюсь всем телом, когда на меня накатывает паника.

Я взял её на руки. Она была лёгкой, как перо, как будто из неё высосали всю жизнь. Но я знал, что она жива. И это было главным. Вика — моя жизнь, мой воздух, и я никогда не позволю никому отнять её у меня. Никогда. Я слишком долго не верил в нее, в нас. Я был слепым идиотом.

Нес её на руках, и каждый шаг отдавался гулом в моей голове. Адреналин бурлил в крови, каждое движение было пропитано ненавистью и желанием защитить её любой ценой. Я бросился к вертолёту, который ждал нас на краю палубы, и кричал пилоту, чтобы он взлетал немедленно. Время шло слишком медленно. Каждый удар сердца отдавался оглушающим эхом в моих ушах. Каждая секунда тянулась, как вечность.

Когда мы прибыли в больницу, врачи сразу же подбежали к нам, схватили её из моих рук, но я не мог оставить её. Они пытались оттолкнуть меня, увести, но я держал её руку, пока меня не заставили отпустить. Я помню, как врачи кричали что-то друг другу, как они бросались к аппаратам, подключали её к жизнеобеспечению. Я стоял в стороне, чувствуя, как внутри всё разрывается на части. Врачи сделали всё, что могли. Они работали слаженно, быстро, но всё равно казалось, что они двигаются слишком медленно. Я хотел кричать на них, заставить двигаться быстрее, но понимал, что это не поможет. Я не знал, что ещё делать. Я просто стоял, сжав кулаки, чувствуя, как ярость и беспомощность душат меня.

***

Я сидел в тускло освещённой палате, сжимая её холодную руку, и не мог оторвать взгляд от её бледного лица. Вика лежала передо мной, такая хрупкая и безжизненная, что от одной мысли, что я могу её потерять, всё внутри сжималось в ледяной комок. Я чувствовал, как каждое биение её сердца отдаётся эхом в моём. Я не мог её потерять. Не сейчас, не после всего. Внезапно дверь палаты тихо скрипнула, и я повернул голову. Вошёл врач. Его лицо было мрачным, глаза полны усталости и чего-то ещё — может, сочувствия? Я ненавижу, когда мне сочувствуют. Я не нуждаюсь в их жалости. Мне нужна только правда.

— Шейх Ахмад, — начал он с лёгким поклоном, его голос был тихим, но настороженным. — Мне нужно поговорить с вами о состоянии вашей супруги.

Я поднял взгляд, стараясь удержать в себе кипящую ярость. Только говорить. Я больше не могу выносить эти пустые слова.

— Говори, — бросил я резко, голос мой был как сталь, хладнокровный и жестокий. Я не привык ни перед кем расшаркиваться.

Он кивнул, глядя на свою медицинскую карту, словно это была его единственная опора в этом разговоре.

— Состояние вашей супруги крайне тяжёлое, — его голос звучал осторожно, словно он боялся, что каждое слово может стать последним для него. — Огнестрельная рана на голове привела к значительному повреждению мягких тканей и черепа. Пуля, к счастью, не проникла в мозг, но вызвала обширную гематому и значительное кровоизлияние.

Мои кулаки сжались сами собой, как только эти слова достигли моего сознания. Голова? Пуля в голове? Как долго это продолжится? Как долго её жизнь будет висеть на волоске?

— И что это значит? — процедил я сквозь зубы, с трудом удерживая себя от того, чтобы не схватить его за воротник и не потребовать немедленного объяснения.

Врач нервно сглотнул, стараясь сохранить спокойствие.

— Мы провели трепанацию черепа, чтобы уменьшить внутричерепное давление и удалить гематому, — продолжил он, его голос оставался ровным, но я слышал, как он едва сдерживает тревогу. — В данный момент она получает инфузии маннитола для уменьшения отёка мозга, а также антикоагулянты для предотвращения тромбообразования. Мы ввели седативные препараты, чтобы уменьшить её двигательное возбуждение, и поддерживаем её на аппарате искусственной вентиляции лёгких.

Каждое его слово было как удар молота. Внутри всё кипело, но я старался держать себя в руках. Сейчас не время для ярости. Сейчас время для действий. Но что я могу сделать? Я привык контролировать всё, но сейчас всё, что я могу, это ждать и надеяться.

— Каковы её шансы? — спросил я, стараясь удержать свой голос от дрожи, которая подступала к горлу.

Врач на мгновение замолчал, и это молчание было хуже любого ответа.

— Шансы на восстановление есть, но они невелики, — наконец произнёс он. — Мы делаем всё возможное, но пока она находится в коматозном состоянии, трудно сказать что-либо определённое. Если её состояние не улучшится в ближайшие несколько дней, может потребоваться более агрессивное лечение, включая оперативные вмешательства.

Я почувствовал, как её рука в моей стала ещё холоднее, и ярость внутри меня вспыхнула с новой силой. Они могут говорить о шансах, о возможностях, но для меня есть только один исход. Она должна выжить. Должна вернуться ко мне.

— Как долго она может оставаться в таком состоянии? — спросил я, стараясь скрыть растущее напряжение, которое буквально разрывает меня изнутри.

— Это зависит от многих факторов, — ответил врач, его голос был таким же ровным, как и прежде, но я видел, что он понимает всю серьёзность ситуации. — В первую очередь, от того, как её организм будет реагировать на лечение. Мы постоянно мониторим её состояние, вводим препараты для поддержания артериального давления и контролируем уровень кислорода в крови. Важно предотвратить развитие инфекций и других осложнений.

Я стиснул зубы, стараясь не дать волю эмоциям. Это не должно было случиться. Она не может умереть. Не она.

— Ты должен спасти её, — произнёс я, и в моих словах была угроза. — Я не позволю, чтобы она умерла. Понял меня?

Он встретил мой взгляд, и в его глазах я видел смесь сочувствия и сдержанности.

— Мы сделаем всё возможное, — повторил он, но это звучало как пустые слова. — Но, пожалуйста, поймите, что её состояние критическое, и мы должны быть готовы к любому развитию событий.

Я не ответил. Я продолжал смотреть на Вику, чувствуя, как её жизнь медленно ускользает. Я не могу позволить себе думать о худшем. Она должна выжить. Она должна вернуться ко мне. И я сделаю всё, чтобы это произошло, каким бы долгим и трудным ни был этот путь.

Но улучшений не наступило. Вика впала в кому. Врачи говорили, что её состояние по прежнему критическое, что шансов мало, что, возможно, она никогда не проснётся. Они предложили отключить её от аппаратов. Они говорили это, глядя мне в глаза. Эти слова звучали как приговор, как удар в самое сердце. Отключить? Моё тело напряглось, как пружина, готовая лопнуть от ярости и адской боли. Как они могли даже предложить такое?

— Нет, — прорычал я, чувствуя, как внутри меня всё кипит. — Я не позволю. Она будет жить.

Мои слова звучали, как приказ. Я видел, как врачи переглядываются между собой, но они знали, что спорить со мной бесполезно. Они боялись меня. И правильно делали. Никто не посмеет решать за меня судьбу Вики.

Я оставался с ней каждый день, каждую ночь. Сидел рядом с её кроватью, держал её за руку, говорил с ней. Я рассказывал ей о том, как мы будем жить дальше, как всё будет хорошо. Я знал, что она меня слышит. Я чувствовал это. Каждый день был борьбой — борьбой за её жизнь, за её возвращение ко мне. Я не мог спать, не мог есть. Вся моя жизнь была сосредоточена в этой комнате, возле её кровати.

***

Она лежит передо мной, такая хрупкая, такая беззащитная. Вика. Моя Вика. А я? Я ублюдок. Сраный, чертов ублюдок, который разрушил её жизнь. Когда я смотрю на её бледное лицо, когда держу её холодную руку, я чувствую, как внутри меня что-то умирает. Чёрт. Как я мог быть таким слепым? Как я мог так ошибаться? Я помню, как смотрел на неё с ненавистью, как каждое её слово вызывало во мне ярость. Я видел в ней врага, видел предательницу. Я считал, что она лжёт мне, что она пользуется мной. Я ненавидел её за это. Но настоящая правда? Настоящая правда в том, что я был слеп. Я позволил своей гордости, своей тупой гордости, затмить всё остальное. И теперь я плачу за это. Мы оба платим. Я заставлял её страдать. Я издевался над ней, унижал, причинял боль. Я выгонял её, проклинал, называл шлюхой. И за что? За то, что не мог справиться с собственными страхами, с собственными демонами? Я должен был защищать её, быть рядом с ней, поддерживать её, а не бросать в самую пропасть. Я выгнал её, когда она нуждалась во мне больше всего. Я заставил её страдать, заставил её бояться, заставил её чувствовать себя ничтожной.

Проклятая сука Самида. Это она все творила, она и Лами. Меня окружали ядовитые змеи, а я был слишком занят сбой и жалостью к себе, чтобы раскрыть глаза. Хозяин…Жалкий раб, которым помыкала безумная старуха.

Чёрт. Как я мог быть таким дерьмом? Как я мог так ошибаться? Она любила меня, а я убивал её медленно, день за днём. Я думал, что смогу управлять ею, что смогу сломить её волю, заставить её подчиниться. Но правда в том, что я ломал её душу. Я не видел, как она плачет, как страдает, как умирает изнутри. Я был слишком занят своим собственным гневом, своей собственной ненавистью.

А теперь? Теперь я смотрю на её безжизненное тело и понимаю, что я потерял самое дорогое, что у меня было. И всё это по моей вине. Я должен был быть рядом с ней, должен был защищать её, а не уничтожать. Но я выбрал ненависть. Я выбрал гнев. И теперь я за это расплачиваюсь. Каждое её движение, каждый вздох напоминают мне о том, какой я был ублюдок. Она лежит здесь, между жизнью и смертью, а я даже не могу сделать ничего, чтобы помочь ей. Чёрт. Я хочу вернуться назад, хочу всё исправить. Хочу быть тем, кем я должен был быть с самого начала. Но это невозможно. Всё, что мне остаётся, это наблюдать за тем, как она уходит. Как она ускользает из моей жизни, потому что я был слишком глуп, чтобы понять, что она значила для меня.

Если бы я мог вернуть время, я бы никогда не позволил себе стать таким чудовищем. Я бы никогда не позволил себе сделать ей больно. Но я не могу. Всё, что я могу сделать сейчас, это ждать. Ждать и надеяться, что она вернётся ко мне, что она простит меня, что она даст мне ещё один шанс. Но знаю ли я, что заслуживаю этого? Чёрт, я даже не уверен, что заслуживаю быть рядом с ней.

Она — моё наказание. Мой крест. Моя боль. И я готов нести этот крест до конца своих дней, если это значит, что я смогу увидеть её глаза, услышать её голос, почувствовать её тепло. Я готов на всё, чтобы она вернулась. Готов на всё, чтобы искупить свою вину. Но я знаю одно: я никогда не прощу себя за то, что сделал. Никогда.