Искушение сирены

Глава 22

Реальность жестоко ударила Софию. Точнее, сильно лягнула ее, оставив синяки, размером и формой напоминающие раздвоенное козье копыто. От реальности у Софии все болело, даже те мышцы, о существовании которых она не подозревала.

Ее первый день в качестве корабельного кока был интересным и полным новизны. Она испытала восторг, что оказалась способной заработать себе на жизнь своим трудом. Каждый разведенный огонь, каждая очищенная картофелина, каждый надой становились ее маленьким триумфом. Но уже несколько дней спустя она была готова признать свое полное поражение. Физический труд оказался совсем не романтичным и приносил лишь некоторое удовлетворение — он был подобен жестким, как камень, сухарям, которые только с большой натяжкой можно было назвать хлебом.

Нескольких дней, проведенных в камбузе, Софии хватило, чтобы решить, что как только она получит право распоряжаться наследством, она никогда не станет кипятить воду или ходить за козами. Однако, добровольно выбрав этот труд, она до конца этого путешествия должна была работать в поте лица или ходить голодной. Но голод страшнее унизительного, выматывающего все силы труда.

Грея же работа вполне устраивала. Он вошел в роль капитана «Кестрела» быстрее, чем натянул позаимствованные блузу и штаны. Власть, словно вторая кожа, давала ему комфорт и спокойствие.

Несмотря на то что произошло между ними, несмотря на его гнев и боль, она чувствовала, что он удовлетворен. Он был доволен тем, что опять под его началом корабль, что он стоит на мостике и работает, а не сидит без дела, и София рада была, что видит его на своем месте, которое его вполне устраивает.

Потому что она любила его до боли. Она хотела, чтобы он был счастлив, не важно, с ней или без нее. И если она больше никогда его не увидит, после того как они бросят якорь, она навсегда сохранит в своей душе этот образ: Грей стоит на палубе «Кестрела» — он сама уверенность, энергия и харизма, — он отдает команды, и матросы ставят паруса, берут рифы, и все это происходит легко и естественно, как движение руки.

Что же касается ее самой, то она приложит все усилия, чтобы забыть эту картину. Неся бадью с таким трудом надоенного молока, она плечом открыла дверь в кладовую, чтобы забрать сухари и солонину для ужина. Слабый свет лился на плотно заставленное бочонками пространство. Громко топая, она ступила на доски пола: один, два, три. Затем она сосчитала до десяти и попыталась не обращать внимания на звуки, издаваемые крысами — шурша, они убегали в темноту. О, небеса, видела бы ее сейчас матушка! В Бате и Брайтоне, вместе взятых, не хватило бы успокоительных капель, чтобы остановить нервный припадок, который бы, без сомнения, вызвала эта сцена.

Когда царапающие звуки стихли, она вошла в кладовку и повернулась, чтобы поставить бадью на ящик.

На ее плечо опустилась рука.

София испуганно вскрикнула, молоко перелилось через край бадьи, облив ей руку и юбки. Но сильные руки тут же обхватили ее за талию и крепко прижали к горячей и мускулистой мужской груди.

— Ты этого хотела? — Хриплый шепот согрел ее ухо. Грей.

Она чуть не потеряла сознание от облегчения. Одной рукой он крепко прижимал ее к себе, а другой оглаживал ее бедра.

— Грей, что ты делаешь? Из-за тебя я пролила молоко, черт побери!

— Оно не пропадет.

София наконец поставила бадью, а Грей, положив подбородок ей на плечо, поднес ее ладонь к своим губам и дочиста, один за другим, облизал ее пальцы. Его язык, горячий и ловкий, прошелся по каждому пальчику, да так, что по ее спине побежали мурашки возбуждения.

— Разве ты не этого хотела? — Их пальцы переплелись и сжались так, что ей стало больно. — Возлюбленный, как в твоих фантазиях, подкарауливает тебя в полумраке конюшни или кладовки. Таится в ожидании своей распутной фермерши.

София оцепенела. О Господи, он видел книгу! Он слегка куснул ее шею, и она охнула.

— Ты… — София тяжело сглотнула. — Ты не имел права смотреть это.

— А ты не имела права изображать меня.

Она почувствовала некоторое раздражение в его голосе, хотя он так и не отпустил ее руку.

— Но не будем говорить о правильном. Неправильные вещи гораздо интересней.

Он крепко прижал ее ладонь к ее груди. Сквозь тонкую ткань она почувствовала, как набухает и твердеет от возбуждения ее сосок.

— Грей.

Она постаралась, чтобы в ее голосе был слышен упрек, но попытка оказалась тщетной. Она таяла в его похожих на тиски объятиях. Его рука крепче обвилась вокруг ее талии, а ее ягодицы прижимались к его требовательно возбужденному естеству. Еще секунда, и последние остатки ее воли улетучатся. Ведь вот уже несколько дней она ждала именно этого. До боли в груди желала, чтобы он заключил ее в свои объятия. Разве не мечтала она вновь почувствовать, как ее обволакивает его сила? Мягкая или жесткая — манеры не имели особого значения. Значение имели лишь его теплота… его прикосновение… его губы…

— Ты думала обо мне, когда лежала на своей койке ночью? — Его рука продолжала мять ее пальцы вокруг ее груди, растирая ладонью ее возбужденную вершинку. — Ты представляла, как эти грубые руки трогают твое тело?

Он приложил и вторую ее руку к ее груди. Губами он провел по краю уха и втянул в рот чувствительную мочку. В затылке у нее закололо, и тут же волна возбуждения прокатилась по телу, отозвавшись небывалым томлением внизу живота. Она закрыла глаза, и красные волны чувственности потекли по черному фону, попадая в ритм движений его языка.

Затем его зубы сомкнулись, вызвав яркую вспышку желтого. Она слегка вскрикнула от удовольствия и боли.

— Ты хотела ощутить меня здесь? — Он опустил ее руку вниз и по-хозяйски придавил ее ладонь к лону. Слегка раскачиваясь, София стонала от удовольствия. — Хотела, да? — Его указательный палец вдавил ее палец в мягкие складки. — Да? — Еще один легкий укус.

— Да.

Ее дыхание становилось все напряженнее, воздух имел привкус мускуса.

— Ты представляла, как я прихожу к тебе ночью? А днем, когда ты занималась делами? Ты представляла, как я подхожу к тебе сзади, наклоняю и грубо задираю твои юбки?

Он отпустил ее руку и обхватил так, что она не могла пошевелиться. Чуть склонившись, он подхватил ее юбки и в мгновение ока поднял их до талии. Она не носила нижнего белья с того момента, как они вошли в тропики, и когда сукно его брюк коснулось оголенного бедра, приятная дрожь пробежала по ее телу.

Подавшись вперед, он вынудил ее нагнуться и ловким движением бедер развел ноги Софии. Пока он расстегивал брюки, прохладный воздух чувственно омывал внутреннюю поверхность ее бедер, затем его напряженный член властным движением раздвинул складки ее лона. Она вскрикнула от облегчения, когда он коснулся самой чувствительной точки ее плоти. Свободной рукой он собрал ее юбки на спине, потом легко, но требовательно заставил ее опустить голову и посмотреть вниз.

— Ты ведь этого хотела, не так ли? Посмотреть на него, почувствовать, как он трется о тебя. Удовлетворить свойственное школьницам любопытство о мужском теле и о том, как оно соединяется с женским. Наяву испытать все эти сексуальные фантазии, о которых ты читала в своей книге. Ты ведь этого хотела все это время, не так ли?

— Да, — тихо выдохнула она. Затем громче: — Да.

Он издал что-то вроде стона.

— Что ж, — прошептал он ей на ухо, — у меня есть свои извращенные фантазии.

Эти слова прошелестели в ее ушах, вызвав во всем теле новый взрыв возбуждения. Она прошептала:

— Расскажи мне о них.

Сердце Грея безумно стучало в груди, и каждый удар эхом отдавался в паху. Черт возьми, она была так горяча, так влажна! Он вновь привлек ее к себе.

Грей собирался на этом остановиться. А если говорить откровенно, то еще раньше. Он намеревался лишь заставить ее признать, что единственное, чего она хотела от него, — это удовольствия, возможности реализовать образы, возникающие в ее воображении. А потом он собирался уйти, сказав, что ей следует найти другого мужчину, которого она смогла бы обмануть, а потом бросить, как сбрасывают ненужную карту.

Но он забыл, как хорошо ему было с ней. Как естественно все это было.

— Расскажи мне, — повторила она хрипловатым голосом. А когда он заколебался, она добавила: — Покажи мне.

И он понял, что отказать — не в его власти. Ведь она этого хочет, сказал он себе. Она хочет познать страсть и удовольствие. Почему же он должен отказывать ей, отказывать себе?

Он ослабил хватку, но София не выпрямилась, она осталась склоненной и покорной. Подхватив ее округлые бедра, он немного приподнял ее, потом огладил ее талию и грудь, чувствуя каждое тонкое, как у ребенка, ребрышко, тонкий муслин почти ничего не скрывал, но мешал полностью чувствовать ее.

— Мои фантазии, — хрипло произнес он, крепко прихватывая ткань платья и забираясь пальцами под вырез на спине, — начинаются здесь.

Он подхватил ткань и одним быстрым движением поднял платье до талии. Полосатый муслин упал, открыв тонкие прутья корсета и тонкую, почти прозрачную сорочку. В мгновение ока он расшнуровал корсет, сорочку же постигла участь платья, и теперь ему была открыта вся ее спина, плавные линии которой и гладкая кремовая кожа были достойны кисти великих мастеров. Он пробежал пальцами по этому шелковому пространству, замечая, как ее плоть трепещет под его касаниями.

— И мои фантазии продолжаются здесь, — сказал он, проникая рукой под платье. Раздвинув корсет, он взял в руки ее обнажившиеся груди. Когда мягкие как пух холмики легли в его ладонь, она до боли прикусила губу, чтобы не закричать от несказанного удовольствия. Он жадно ощупал их, трогая большим пальцем ее соски и уткнувшись носом в изгиб ее шеи.

О, какой вкусной она была! Одновременно соленая и сладкая, терпкая и изысканная.

— А теперь ты должна произнести мое имя.

— Грей…

Произнесенное имя прозвучало как стон, как хриплая мольба о пощаде. Пах Грея ответил бешеной пульсацией.

— Скажи, что ты хочешь меня.

— Я хочу тебя.

— Меня и никого другого.

— Только тебя, Грей, только тебя.

Его руки скользнули от ее груди к ее бедрам, он приподнял ее, готовясь вторгнуться в ее лоно.

— Скажи мне…

Он замолчал, пораженный идиотизмом того, что едва не произнес: «Скажи мне, что ты любишь меня». Глупее не придумаешь. Для нее это не любовь, это просто фантазия и похотливые грезы. Возможность удовлетворить ее девичьи желания и любопытство. Когда-то и ему было двадцать. Он знал, что стремление к удовольствиям нельзя смешивать с любовью. Он вообще никогда не размышлял о любви.

До сих пор.

Она качнулась назад, принимая его в себя. Она была сама сладость и жар. Она охватывала его так крепко, что в этот момент он готов был поверить, что она никогда его не отпустит.

Он вцепился в ее бедра, притягивая ее ближе к себе, пока они не слились воедино. Боже, он терял себя внутри ее, и было слишком поздно отстраняться. Он уже ничего не мог поделать. Только принимать удовольствие, которое она ему предлагала, и доставлять удовольствие ей, и стараться делать это так, чтобы, пока она была жива, не важно, как далеко она будет от него, она помнила об этом всегда.

Она стонала. Она рыдала. Она изгибалась и еще глубже втягивала его в себя. И, наконец, он почувствовал дрожь ее бедер и торопливые спазмы внутренних мышц и понял, что вершина блаженства уже близка. И он понесся к этой вершине вместе с ней, и их крики соединились, когда наслаждение поглотило их обоих.

А потом он просто держал ее в объятиях.

— Что ж, — наконец произнес он, отстраняясь от нее, — ты получила то, что хотела. — Горечь омрачила удовольствие, которое испытывало его тело. — Мы оба получили.

— Разве?

Она развернулась к нему лицом, и у него остановилось дыхание — так опасна была ее красота. Он подумал, что может умереть в этот момент. Она смахнула прядь волос с его лба, и у него все сжалось от нежности, с которой она к нему прикоснулась.

— Грей, если ты нашел мою книгу, то наверняка должен знать, что такое… свидание… это не все, чего я хочу. Я хочу гораздо большего. И я хочу разделить это с тобой.

Он закрыл глаза, и возник мысленный образ — они вдвоем сидят, расслабившись, под ивой. Он тряхнул головой, чтобы изгнать эту картину.

— Ты хочешь получить нечто, рожденное девичьим воображением. Ты мечтаешь о том, что никогда не сможет осуществиться.

Румянец сошел с ее щек, и она пристально посмотрела ему в глаза:

— Думаю, ты прав. Эта мечта никогда не осуществится, если ты не разделишь ее со мной.

— Это не…

— Оставим разговор о моих мечтах. — Она прикоснулась пальцем к его губам, потом провела по подбородку. — Чего же ты хочешь сам, действительно хочешь, Грей?

Он схватил ее за плечи:

— Я больше не хочу лжи. Никаких глупых историй и диких фантазий. Я хочу, чтобы ты рассказала мне все. Кто ты, откуда, куда ты направляешься. Абсолютно все.

Что-то смягчилось в этих чистых прекрасных глазах.

— Прости, что лгала тебе, прости за то, что причинила тебе боль. Но, пойми, я была в отчаянном положении. Я влюбилась в тебя, а ты все время отталкивал меня. Но это было ничто в сравнении с тем, что я испытываю сейчас.

Она поднесла свою руку к его лицу.

— Грей… Я…

— Я не хочу этого слышать. Мне нужна правда, а не извинения.

Она напряглась и отняла руку.

— В этом и есть фальшь. Моя правда не нужна никому. Нужна только красивая обертка, в которой она преподносится. Если бы тебе действительно нужна была правда, ты бы выслушал меня. Мои чувства к тебе — это такая же правда, как и мое имя и место моего рождения. Но ты не хочешь слышать о них. Ты постоянно убегаешь от меня.

Он проглотил комок в горле, не зная, что ответить.

— Теперь давай попробуем разобраться, кто же обвиняет меня в нечестности. Человек, который сказал мне, что для него я не стою больше шести фунтов и восьми шиллингов! Человек, который почти запер меня в моей каюте и велел благодарить судьбу за то, что не хочет меня. Ты даже не представляешь, какую боль причинила мне твоя ложь.

О Боже!

— Милая, если бы я только мог забрать свои слова обратно…

— Но ты не можешь. Тебе придется жить с ними теперь, как это приходится делать мне.

Отведя руки за спину, она поправила и зашнуровала корсет.

— Знаешь, что я думаю? — спросила она, подняв голову и прищурив глаза. — Не придавай значения словам. Ты был счастлив, что оказался у меня первым. Я думаю, ты был безумно рад, обнаружив, что я девственница. Думаю, в глубине души ты всегда был в этом убежден. Все испортилось тогда, когда ты нашел деньги. — Она ткнула его пальцем в грудь. — Я знаю точно, на что ты надеялся в тот день. Ты надеялся, что твоя чистая, невинная девственница явилась чтобы, раскинув ноги, искупить твои грехи своим мистическим целомудрием. Ты можешь сколько угодно удивляться, Грей, но я не совершенна. У меня достаточно собственных грехов, и я здесь не для того, чтобы спасать тебя от себя самого.

И вновь он не смог найти нужных слов. В пикировке она, безусловно, превосходила его. Застегивая пуговицы брюк, он смущенно вздохнул. Чертовски тяжело было спорить с правдой.

— Милая…

Придерживая одной рукой платье, она другой подхватила бадью.

— Да, у меня действительно есть мечты, Грей. Прекрасные мечты. И ты прав, порочные мечты. И у меня есть сердце. И ты запутался во всем этом, и ты можешь меня игнорировать или сбежать от меня, но ты не можешь просить меня отказаться от моих чувств. — Она остановилась и снова пристально посмотрела на него. Потом она поднялась на цыпочки и поцеловала его в щеку. Грея поразил этот поцелуй. — Когда ты будешь готов услышать всю правду, приди ко мне.

И еще долго после ее ухода он ощущал горячий поцелуй на своей щеке.

— Тут что-то не так, — произнес Грей, рассматривая фок-мачту, — похоже, фор-брам-стеньга вот-вот рухнет.

Матрос с «Кестрела» поднял фонарь и стал вглядываться в темноту.

— Что там? Я ничего не вижу. — Потом он повернулся и посмотрел на Грея: — По мне, так все в полном порядке.

— Видишь, ванты по правому борту провисли. Надо посмотреть, все ли в порядке с рангоутом. Дай свайку, я сам проверю.

Матрос не стал спорить. Пожав плечами, он протянул Грею железку.

— Да, капитан.

Грей начал подниматься наверх. Когда он добрался до брам-стеньги, то устроил себе небольшую передышку. Все было в порядке и с крепежом, и с вантами, впрочем, он еще на палубе знал это. Но что-то было не так в нем самом, и ему было необходимо остаться совершенно одному, чтобы разобраться в этом.

Прохладный ночной воздух овевал его, освежая разгоряченную кожу. Возникло ощущение, что он принимает ванну.

Ему не давал покоя вопрос, который она задала ему сегодня днем. Чего же он действительно хочет? Будучи эгоистичным распутником, он давно не задавался этим вопросом. Последние два года он работал до седьмого пота, вкладывал огромные суммы и силы в свое корабельное предприятие. Его цели были ясны. Он хотел, чтобы Джосс стал его партнером; он хотел, чтобы Бел совершила свой первый выход в лондонский свет; и он хотел обеспечить своей семье достаточно высокий социальный статус. Но чего он хотел для себя? Вот уже много лет — с тех пор как он был в возрасте Дейви — он не позволял себе мечтать о своем счастливом будущем. Счастье он считал уделом других мужчин — тех, кто живет честно, держит свои обещания, трудом наживает свое состояние. Мужчин, которые заслуживают этого. Грей лишь собирал удовольствия там, где легко находил их, а потом так же легко оставлял. Глупо было такому легкомысленному человеку, как он, мечтать о чем-то долгом и счастливом.

Но теперь она мечтала об этом для него. Для них. Наивная и мечтательная, она искренне верила, что они смогут жить счастливо. И никакие его гневные слова или мрачные признания не смогли заставить ее изменить свое мнение.

Замечательно. Наконец-то он встретил женщину, которую не может лишить иллюзий.

И здесь, на высоте, освещенный лишь звездами, Грей решился на эксперимент. Он закрыл глаза и осмелился предаться мечтам.

Он хотел с кем-то разделить свою жизнь. Разделить бремя забот и радость побед, разделить кров и постель. Заполучить счастье не авантюриста и капера, но простого земного человека. Словно глубокий источник этого желания существовал внутри его, а он долго, в течение многих лет, держал его накрепко закрытым, боясь утонуть в нем. А вот теперь струи этого источника бежали по его венам, даря ему жизненные силы.

Он хотел… он хотел слишком многого. Слишком простых удовольствий. Он хотел купить ей дюжину муслиновых платьев, хотел угощать ее сочными фруктами и зрелыми сырами, хотел видеть, как она врезается своими зубками в сочное, приготовленное на ароматных углях мясо, хотел лежать, положив голову ей на колени, и чувствовать ее пальцы в своих волосах, и слушать ее причудливые истории и мечты. Делиться своими мыслями, обходясь при этом без слов. Лежать с ней, быть в ней, чувствовать ее тело, жадно охватывающее его плоть. И ребенок… Боже, он хотел ребенка. Он пытается справиться с этим желанием вот уже больше года; с того момента как баюкал своего племянника. Это желание невозможно было побороть, этот эгоистичный импульс создать новую жизнь. И ребенок должен был любить его и восхищаться им, независимо от того, насколько он заслужил это. И ребенок должен был принять его любовь. Ребенок привязал бы его к ней навсегда.

Каким-то образом все его мысли возвращались к ней. Он хотел ее. После этого плавания он намеревался стать респектабельным джентльменом, но ему показалось, что он утратил этот шанс, лишив ее девственности. Тщетность этой борьбы выжгла черную дыру в его душе. Но возможно, это было именно то, что ему было нужно: взрыв в его окаменевшем сердце и эта возникшая после него пустота, которую могла заполнить только она одна. Возможно, в конце концов, что то, чего он хочет, и то, что разумно, — это одно и то же.

Остается только убедить ее. Ну, здесь на его стороне опыт. Кое-что о завоевании он знает.

Грей провел на мачте около часа, впитывая силу звезд и набираясь смелости от ветра. Когда наконец склянки пробили восемь, они обозначили больше, чем наступление нового часа.

Для него настала новая жизнь.