Измена. Не делай мне больно

Эпилог.

Эпилог. Вика

Савранская делово осматривала моего сына. Пухлый и круглый, он больше похож не на ребенка с рекламы детского питания, а на комок чистой ярости.

Чужие руки ему не нравятся, а от халата подруги пахнет лекарствами.

- Он же красный должен быть, - протянула Настя.

- Ему два месяца, Насть. Он не должен быть красным.

- Ладно-ладно, - миролюбиво пробормотала подруга, но сына моего из рук не выпустила. Она переложила Сереженьку поудобней, и пошла за свой стол:

- Так, ну что сказать, восстанавливаешься ты великолепно. Пися как у юной девственницы, кто тебе роды принимал? Это же не работа, это шедевр!

- Ты принимала.

- Точно! Вот это я огонь! Ладно, давай о тебе. Грудь красивая, молочная, ноги стройные, улыбка до ушей, аж смотреть неприятно. Что тебе еще сказать, Викуш? С такой фертильностью, тебе бы второго рожать, а сразу за ним третьего.

- Об этом речь пока не идет. Мы просто… изучаем друг друга, - ответила я, глядя на то, как сын ищет грудь. – Насть, я возьму?

- Ну, дай еще потетешкать, я таких крошек сто лет не видела, - Савранская жалобно обхватила Сережу в руках и посмотрела на меня. Сынок перестал хныкать, успокоился, привык. Успокоилась и я. И теперь, без лишних эмоций и стресса, видела до чего плохо подруге.

- Ты как сама?

- Херово. Надо мной во всем отделении ржут, как кони, - ее большие карие глаза повело дымкой, - Вик, я же взрослый человек, я гинеколог, в конце концов, я в жизни и не такие жопы видела, но чтобы это… Ой, держи, не хочу твоего парня слезами залить.

Она протянула мне Сережку, и я радостно подхватила малыша . Наши руки соприкоснулись всего на секунду, но этого хватило, чтобы заметить разницу.

Мои ладони розовые и горячие.

Ее белые, в тонкой нервической сетке сосудов и дрожат.

Вчера Настя отмечала возвращение Никиты из армии. По своей привычке, они с Савранским закатили целый прием: с друзьями, коллегами, членами семьи. Даже бабушка Сара, когда-то лучший гематолог нашего города, накрасила губы красным, и прикатила в ресторан на своей коляске.

Не потому что она не могла ходить. А потому что решила, что в ее 85 так передвигаться эффектнее.

В середине праздника ведущий сделал подводку к фильму о Никитке, тот много снимал в армии и дома успел смонтировать веселый ролик про солдатскую жизнь.

Вот только вместо мальчика в зеленой форме на экране появился его отец. Савранский старший. Голый, если не считать какую-то бабу, задорно скакавшую на нем и прикрывшую своей голой жопой его достоинство.

- Они все только и говорят об этом, - Настя смотрела прямо в стол. Не на бумаги и выписки, которых там не было, на голый кусок ДСП.

- Поговорят и перестанут.

- Шутишь? – Она подняла полные слез глаза, - Заведующий отделением изменил своей тупой, ворчливой жене. На глазах всей клиники, всех друзей, моих родителей. Господи, - она закусила рукав халата и всхлипнула.

- Это ужасно.

- Нет, Вик, это не ужасно, это пиз*ец. Ты прости, что я тебя не провожаю, просто не выдержу эти взгляды.

- Что ты, - я постаралась убрать из голоса сочувствие. – Никто так на тебя не смотрит.

Настя горько улыбнулась и спросила.

- Ты одна приехала?

- Я теперь никогда не бываю одна, - против воли в моем тоне снова появилась эта приторная патока, а улыбка расползлась по лицу.

- Ой, все, иди уже к своему мужику! Такая счастливая, смотреть противно. Тьфу на тебя, и на карапуза твоего тьфу, чтоб ни одна зараза ни сглазила!

Мы обнялись на прощание, и я змейкой юркнула в коридор.

Настя была права. По обе стены ее ждали медсестры, доктора, технический персонал. Увидев меня, они резко опустили головы, будто не крутились весь день около кабинета, чтобы услышать рыдания из-за дверей.

Мерзкие гиены, готовые растерзать раненного зверя. Ненавижу их, и ненавижу Савранского! Особенно после того, что он сказал Насте, когда вся грязь его измен всплыла наружу…

Некоторые слова нельзя прощать. Особенно эти…