Измена. Он не твой

Глава 25

Она идет рядом, чуть сбоку. Вроде как с подругой, а на деле – как будто с тенью себя.

– А помнишь, как мы с тобой здесь по жаре гуляли, с мороженым в руках? – Марина говорит как ни в чем не бывало. Глазами бегает по ветвям деревьев, словно прячется от меня.

Я помню. Только сейчас это мороженое в мыслях тает не от солнца, а от того, как она обнимала мою дочку на крестинах, гладила по волосам, шептала ей, что любит. Я тогда улыбалась – мне казалось, у Кати две мамы, вторая – крестная. А теперь мне кажется, что я тогда вела в дом змею, сама вручила ключ от сердца.

У Марины на шее серый шарф, который я ей сама дарила. Тогда – просто из-за того, что ей всегда казалось, будто дует в шею. Я помню, как она прижимала его к лицу и говорила: "Как будто ты обнимаешь меня". Сейчас – все фальшивое такое. Ненастоящее.

Вернее, давно уже все фальшивое. Может, с самого начала нашего знакомства.

У Марины тогда день рождения был. Мы пошли в кафе, Яр так хотел встретиться, что нашел нас в том кафе.

– Ну наконец-то хоть один нормальный парень в этом универе, – сказала она тогда, поправляя блеск на губах перед его приходом.

А когда он пришел, она и вовсе стала другой.

Смеялась, шутила, касалась его руки, поправляла волосы через каждые пять минут. И я тогда подумала, что все: она ему понравилась, он – ей. Они так легко перекидывались шутками, так живо спорили о кино и пицце, как будто уже знали друг друга сто лет. А я сидела рядом, как третье колесо. Слушала, улыбалась, делала глотки из бокала – и чувствовала себя лишней.

Я уже тогда почти решила – ну ладно, пусть будет Маринин. Раз двум девушкам нравится один молодой человек, то выбирать ему.

Но на следующее утро он позвонил мне.

Спросил, как я доехала.

Сказал, что ему было хорошо. Со мной.

Через пару дней – у меня в шкафчике букет. Маленький, но с запиской. Его почерк. “Хочу снова увидеть твою улыбку”.

И тогда я впервые почувствовала, что он выбрал меня. Не ее.

По Марине видно было, что ее задело, но тем не менее меня она не хотела терять, поэтому отшутилась только.

– О, так он на тихих западает, да? А я-то старалась.

Я тоже смеялась, думала – шутка.

А теперь не знаю.

Может, тогда это была обида.

Может, она просто не простила.

Теперь каждый ее взгляд, каждое слово с тех времен, которые тогда казались теплыми, дружескими – все теперь трещит, скрипит.

И я думаю – может, он все-таки ей нравился все это время. Только терпеливо ждала, пока я устану, пока мы поссоримся, пока он оступится.

Только вот… он не оступился.

Он упал. Прямо к ней в постель.

А я все еще не могу вычеркнуть те записки, те цветы, то чувство, что была для него единственной.

– Все-таки я рада, что мы пошли прогуляться. Мы давно не говорили, так… спокойно, без нервов, – нарушает тишину Марина.

Я кивком отвечаю.

– Ага, спокойно.

Она не дура, чувствует, как натянута пауза. Старается склеить ее фразами.

– Я ведь понимаю, у тебя сейчас столько всего навалилось… и Катюша, и Ярослав, и…

– И? – разворачиваюсь к ней резко.

Она замолкает.

– Что "и"?

В глазах ее скользит испуг.

– Ничего. Я просто хотела сказать, что ты держишься очень хорошо. Я горжусь тобой.

Горжусь.

Это слово – как гвоздь в стену.

Гордилась, когда ты целовала моего мужа? Когда в моей квартире, пока я в больнице с нашей дочкой, ты шептала ему "Ярик"?

Я ухожу вперед. Шаги становятся длиннее. Она догоняет меня.

– Даш, – останавливает за рукав. – Я чувствую, что ты злишься. Но я не понимаю, на что.

Я вскидываю на нее глаза.

– Не понимаешь?

Она моргает. Один раз. Второй.

И я вижу, как ей хочется отступить. Притвориться. Забыть.

– Марин, – говорю я спокойно, почти шепотом, – а помнишь, мы лежали с Катей в больнице недавно.

– Да, – медленно ко мне поворачивает голову.

– Я просила тебя привезти кое-что, а ты не заехала.

– Ну давай сейчас еще из-за этого поссоримся!

– Я просто спросила. Не собиралась с тобой ссориться.

– Я не помню, ну что-то случилось значит, раз не привезла.

– Например…

– Например… Не знаю я, что там случилось.

– Например, ты осталась ночевать у нас.

– Ааа… тогда. Ярослав предложил остаться. Сказал, что могу у Кати в комнате переночевать.

– Он предложил? – прищуриваюсь. – Или ты сама?

Она не отвечает.

Воздух вокруг – как тонкая стеклянная пленка, которая трескается с каждым словом.

– Ты на что намекаешь? – замахивается и выкидывает пустой стаканчик в урну. Промахивается, но не поднимает, чтобы выкинуть.

– Почему не рассказала, что ночевала у нас?

Смотрит на часы.

– А что такого? Мы же подруги. Просто переночевала.

– Ты просто осталась ночевать в моей квартире, наедине с моим мужем, когда я с дочерью была в больнице.

– Откуда ты знаешь?

– Ярослав рассказал.

Она бледнеет. Облизывает кончиком языка губы.

– Если ты хочешь что-то мне сказать, то говори.

– Хочу спросить. А лезть в трусы к моему мужу – это по-дружески было или как?

Она резко выдыхает и закашливается.

– Ты знаешь, – иду рядом в сторону парковки, – когда мы делали фотокнигу ко дню рождения Кати, я пролистала кучу наших общих снимков. Помнишь, как ты держала ее на крестинах? Как ревела, когда она заболела в девять месяцев и мы по очереди сидели в больнице?

Она кивает, но молчит.

– И тогда я думала, что мне повезло. Что ты не просто подруга, а почти родня.

– Тогда? А сейчас?

– А сейчас не понимаю, когда я перешла тебе дорогу, что ты решила забрать мое.

– Что же твое я захотела забрать?

– Мужа например.

Марина бледнеет, потом багровеет, но быстро берет себя в руки.

– Это он так рассказал? Что я к нему в койку залезла? Я? Даш… – слезы появляются в уголках глаз. – Вот подонок. Я… Я не хотела. Я…

– Ты хотела. Просто не думала, что всплывет. И что я никогда не узнаю…

Мы идем медленно. Как по льду весной. Один неосторожный шаг – и треснет под ногами. Подо мной.

Правда только в том, что сейчас лето. А лед, он только между нами.

– У мужиков все так просто. Налево сходил, с другой переспал, а потом нашел виноватого. На кого все скинуть можно.

– Что скинуть?

– Что?! То, что я не прыгала ни к кому в койку. Моя ошибка только в том, что я заехала тогда за вещами. Расстроилась из-за Кати. А Ярослав пожалел, предложил зайти.

– Зашла?

– Да знала бы, лучше не заходила! Ты знаешь, я все это время… я так боялась тебе в глаза смотреть, – вдруг тихо произносит она.

Я чувствую, как внутри что-то замерло. Как будто воздух вокруг стал гуще. Как мед, в который влетаешь на полном ходу.

Марина останавливается и смотрит мне в глаза. Долго так, пронзительно. Как будто это ее обидели.

– Я не хотела. Правда. Но он… он сам. Он был такой злой после вашей ссоры. Говорил, что ты все равно уйдешь. Что ему никто не нужен.

Я пытаюсь вспомнить, из-за чего мы тогда поссорились?

– А потом… он меня целовал. Я думала, он любит тебя. Я не понимаю, как это вышло. Я… я растерялась. Он сказал молчать.

Плакать начинает, вытирая бумажным платочком слезы.

Я стою и смотрю, как она гнет голову, как вода капает с ее подбородка. Но у меня внутри ничего не сжимается. Только холод.

– Почему ты молчала? – голос мой, как лезвие, тонкий и колючий.

– Он сказал, ты не поверишь. Сказал, ты подумаешь, что я просто хотела разрушить вашу семью… А я… я осталась с этим одна. Я не могла есть, не могла спать, я рыдала ночами…

– Рыдала?

– Да! Рыдала! – почти кричит, надрывая голос. – Из-за тебя рыдала, из-за Кати! Я видела, как тебе плохо, как ты бледнеешь каждый раз, когда она кашляет! Я хотела помочь хоть чем-то, хотела, чтобы тебе легче стало! И поехала тогда… Я сама предложила, сама, понимаешь? Я предложила ему, что заеду за игрушками, чтобы Катюшке было спокойно в больнице… А он предложил зайти, сказал, что так проще будет… Я думала, что он просто мне вещи отдаст и все! Я правда так думала!

Она снова всхлипывает, дрожащими пальцами прикрывая рот, будто боится, что слова вывалятся наружу и ударят меня слишком больно.

– Почему ты просто не ушла? – выдавливаю я. – Ты же могла уйти сразу!

Марина качает головой так отчаянно, словно пытается отогнать от себя мои слова.

– Он меня не отпустил! Говорил, чтобы я оставалась, что поздно уже, что переживает за Катю и что мы друзья! Что ничего такого нет, просто поддержим друг друга… – она делает паузу, дышит тяжело, будто от недостатка воздуха. – А потом… он начал перебирать вещи, которые ты для Кати приготовила… Я даже помогала ему, показывала, какие игрушки она любит…

– Ты помогала ему? – спрашиваю я, не веря собственным ушам. – Помогала перебирать вещи моей дочери и моей семьи, а потом легла в мою кровать?

Она застывает, глаза расширяются, будто от ужаса.

– Я не легла сама! Он накинулся на меня! – кричит она, голос срывается, вибрирует на краю срыва. – Повалил меня на кровать, прижал так, что я вздохнуть не могла! Он говорил, что без тебя на стену лезет, что ты его не понимаешь, что ты его бросишь! Говорил, что я единственная, кто рядом, что нужна ему! Что он все равно уже тебя потерял!

Марина почти захлебывается слезами, которые стекают теперь по ее щекам, размазывая косметику, превращая ее лицо в мокрое пятно отчаяния. Я смотрю на нее, и вижу перед собой актрису, чья игра уже не отличима от жизни. Или жизнь стала такой? Я уже не понимаю.

– Ты правда думаешь, что я могла что-то сделать против него? Ты же сама знаешь, какой он сильный, какой он упертый, если ему что-то нужно!

– Перестань, Марин! – шиплю я, внутри меня все дрожит, кажется, я сейчас сама сорвусь и ударю ее. – Что ты врешь все? Ты к нему залезла в постель!

– Я? Да он мне как брат почти! Какое в постель? Он же твой муж. А чужие мужья для меня табу! Ты что, мне не веришь?

Плачет так натурально, рыдает, будто и правда не виновата.

– Я тебе клянусь, я бы все отдала, чтобы вернуть назад тот вечер и не приезжать к вам! Я была дурой! Дурой, что пошла к вам тогда!

Она закрывает лицо ладонями, рыдает так горько и надрывно, что прохожие оборачиваются, смотрят на нас. Мне бы хотелось сейчас провалиться под землю, исчезнуть. Или просто проснуться.

Дура… Это я – дура. Это я ей доверила все: свадьбу, дочь, мужа… Я вспомнила, как она стояла рядом со мной у алтаря, держала мою руку в своей, улыбалась так искренне, что я даже не сомневалась в ней. Как она держала Катю на крестинах, как шептала ей нежные слова, как гладила по головке. Как она всегда была рядом в праздники и в горе, не показывая ни капли зависти, ни капли интереса к Яру.

Или я была слепой?

– Ты могла просто прийти ко мне и рассказать все. Если бы была не при чем. Чего тебе бояться?

Она смотрит на меня мокрыми, потерянными глазами, в которых только мрак и какая-то безысходная печаль.

– Ты бы не поверила мне. Ты бы мужу своему поверила, как сейчас. Он заставил меня, пойми… Я молчала, потому что боялась, что ты мне не поверишь, что ты бросишь меня, отвернешься, что я останусь совсем одна… А он заставил молчать. Сказал, что если я скажу хоть слово, ты никогда мне не поверишь, и я сама разрушу вашу семью. Я боялась, Даш… Я боялась, что потеряю тебя…

Я смотрю на нее и уже ничего не чувствую, только пустоту, которая все глубже и глубже затягивает меня.

– Ты уже потеряла, – говорю я и делаю шаг назад. – Ты уже все потеряла.

Она остается стоять на месте, одна, в кругу света, словно на сцене пустого театра, а я отступаю в тень, туда, где меня не видно, где можно не верить, не чувствовать, не помнить.

Потому что верить ей – значит потерять себя.

Верить Яру – значит потерять доверие к жизни.

И сейчас я не знаю, кто из них врет, кто говорит правду, и в чем моя вина.

Но трещина уже пошла, и больше ничем ее не склеить.