Мое сообщение так и висит непрочитанным.
И я как-то глупо и унизительно жду от нее ответа.
Как будто я тут виновата во всем.
– Катюш, ты кашу будешь? – забираю дочку и вывожу из прохладной кухни, где все еще проветривается.
– Неа, хотю бинчики.
– Сейчас, я быстро уберу и напеку тебе. Хорошо?
Кивает.
Я машинально начинаю убирать кухню. Перемываю противни.
Виновата перед женщиной, конечно. Надо придумать, как исправить все можно. Может, еще один торт испечь?
Продуктов не хватит на второй торт. Надо ехать в магазин. А это собирать Катю, а до этого ее покормить. Это на час затянется. Потом пока выпеку, пока остынут, пока крем, украсить…
Присаживаюсь на пол, собираю бело-синие осколки от кружки.
Когда ездила на экскурсию, купила нам две коллекционные кружки. По вечерам часто садились и пили из них чай или кофе. В такие моменты именно из этих одинаковых парных кружек.
А сейчас одна из них разбилась. Как и мы. Не собрать ее больше. Не склеить так, чтобы не было видно, что случилось.
Пусть даже и случайно, но было же. Он был с другой женщиной. Касался ее, целовал, любил… Передергивает от мысли.
И в палец отдает резкой болью.
Кровь проступает тонкой линией на подушечке пальца.
– Ну, супер, – поднимаюсь и иду в ванную промыть.
Ключ в замке.
Щелчок.
Поворот.
Дверь.
Замираю. Дыхание перехватывает, и все внутри будто втягивается, как перед ударом.
Ярослав.
– Папатька!
– Привет, вишенка, – целует. – У тебя чего такие ноги холодные? Где твои носочки?
Я забыла их ей надеть…
Больница. Капельницы. Кашель изматывающий. Бессонные ночи с термометром.
Все разом перед глазами.
Я так замоталась со всем этим, что забыла о дочери.
– Холодина у вас тут!
Идет на кухню.
– Ёпт…
Заглядывает в ванную.
– Выходи, поговорить надо.
Уставший, невыспавшийся. Катя у него на руках, обнимает и прижимается к шее.
– Мне и так все понятно. Можешь ничего не объяснять.
– Я жду.
– Если ты за вещами, то собирайся и уходи.
– Я приехал поговорить.
– А я – нет.
– Так значит?
– Так. Значит.
– Хорошо.
Закрывает дверь.
О чем-то с Катей говорит. Я не вмешиваюсь. Пусть пообщаются. Сейчас мы уедем, когда еще увидятся. А им обоим это очень надо.
Не собираюсь ему говорить, что уезжаю. Он будет скорее всего против. А мне плевать.
Против его измены я тоже была бы против. Но меня никто не спрашивал. Почему я теперь должна отчитываться?!
Неспеша заклеиваю себе пластырем палец.
На самом деле жду, чтобы он скорее ушел.
Поговорить надо, согласна. Но сейчас все так живо и больно, что я только свою боль могу вываливать на него. Не хочу слушать его оправдания и прощения.
Я не готова к этому.
Но, когда выхожу, слышу, что он у Кати в комнате.
Иду и заглядываю к ним. На полу возле комода чемодан, в который он скидывает ее вещи.
– Ты что делаешь?
– Ты кажется не хотела говорить, – жестко напоминает мне.
Катя уже переодета в уличные штанишки и кофту. Прижимает любимого медведя.
– Ты куда ее вещи собираешься? Ты что творишь! – подбегаю и выхватываю у его чемодан.
– Катя едет со мной! – забирает назад ее вещи и захлопывает чемодан.
– Никуда она не поедет!
– Это и моя дочь тоже. Раз ты не хочешь говорить. значит я уйду. Но с ней. Я имею на нее прав не меньше, чем ты.
— О чем говорить?! – повышаю на него голос. – О чем ты хочешь говорить? О том, как…
– Не кричи при ребенке, – перебивает меня. .
Берет за руку и выводит в коридор.
– Тебе надо врачу показаться.
– В смысле врачу?
– Психиатру, например. Я не оставлю с тобой ребенка! Ты чуть не спалила квартиру! У тебя дочка ходит одна по дому с открытыми окнами. Ребенок после болезни не одет, холодный весь, голодный.
– Не так все было!
– Не так? Я по фактам смотрю. Ты же не хочешь меня выслушать и услышать. У тебя факты. У меня тоже!
– Катюш, идем, поедешь пока со мной, – забирает чемодан и дочку.
– Ты что к ней ее повезешь? – встаю в дверях. – Нашу дочь непонятно…
– Мы поедем к моей маме. Поняла? – отодвигает меня.
– Я не отпущу. Ей там плохо будет! – обгоняю его и становлюсь в дверях.
– Какие лекарства ей нужно давать напиши, – отодвигает меня в сторону. И усилий особо не прилагает, но я не могу ничего сделать.
– Катюш, ты же не поедешь никуда, да? Ты же не хочешь?
– Я хатю с папай.
– А я?
– Ты не в себе, Даш, обувайся Катя. Я не отбираю у тебя ребенка, Даша. Я тоже хочу с ней побыть. А ты сходи к врачу.
– Я никуда ее не пущу, – выхватываю детскую обувь. – Ты не сделаешь этого.
– Ты дура?! – забирает детский ботиночек. – Чего ты кричишь при ней и пугаешь ее. Катюш, надевай куртку. Мы с мамой поговорим.
Берет меня за локоть и ведет в нашу спальню.
– Отпусти! Мне больно.
– Мне соседка звонила. Ты ночью чуть не спалила квартиру.
— Я просто уснула!
— Ты включила духовку и уснула! Это, мать твою, опасно. Ты в этом состоянии не можешь смотреть за ребёнком. Занимайся своими тортами, если это для тебя важнее. А Катя поедет со мной и будет в безопасности.
– Это случайность.
– Утром тоже случайность? Ребенок сам по себе. Ты сидишь вечно в этом телефоне. Окна раскрыты. Она после больницы и бегает на сквозняке без носков! Сама одета вон. Тебе вообще ребенок нужен?
— Скотина… — шепчу, губы дрожат. — Как ты смеешь такое говорить? Я… я её вынашивала! С угрозой выкидыша лежала на сохранении. Или когда я в больнице лежала, у тебя уже тогда были дела поважнее. С бабами развлекался? Иди туда, где ночевал, а нас оставь в покое.
– Дура ты! С себя вины не снимаю! Но я хочу, чтобы ты просто выслушала меня, а ты истеришь, бросаешься и споришь. Я боюсь оставлять с тобой дочку, когда придешь в себя и захочешь поговорить, тогда звони. И справку от врача принеси.
Разворачивается и берется за ручку двери.
– Я ее не отпущу! – кидаюсь на него с кулаками.
– Руки на меня поднимать не надо, – перехватывает и толкает на кровать. – Успокойся. Тебе надо одной побыть. В себя прийти. И, если не дура, то отпустишь дочь и не будешь истерить и пугать ее. Поняла?
– Дай ее обнять!
– Сиди тут. Не заставляй меня скорую тебе вызывать!
Катюша… моя…
– Ты этого не сделаешь!
– Надо будет, сделаю. Но ребенку с тобой опасно сейчас быть. Не пугай ее. Выйди и попрощайся спокойно. Иначе точно дочку больше не увидишь.
– Ненавижу тебя.
– Я верну ее через пару дней. Когда ты будешь вменяема. Не провожай нас. Не травмируй ее своим видом.
– Ей мама нужна, – подрываюсь за ним.
– Папа тоже.
– Я не пущу.
– Если ты сейчас выйдешь из комнаты и устроишь истерику, то я вызову скорую и полицию и за то, что ты натворила ночью, тебя заберут. Ты этого хочешь?
Я молчу.
Выходит и закрывает за собой дверь.
Это не мой муж. Не отец моей дочки.
Предатель. Холодный. Спокойный. Как будто ему плевать.
Оставляет меня одну в ледяной пустой квартире.
С разбитым сердцем, изрезанной душой и рваными нервами.
Он ушел и забрал с собой самое дорогое, что у меня было.