Измена. Я только твоя. Лирическое начало (СИ)

Глава 9. Аня

В новогоднюю ночь я сбежала из дома. И не я одна! Мама с Анжелкой кутили в каком-то ночном заведении. А бабушка вышла «к подруге за хлебом», да так и осталась до самого вечера. Предоставленная сама себе, я нарядилась. Выбрала в этот раз платье. Нацарапала несколько слов на листочке:

«Увидимся в новом году. Аня».

И спустилась по лестнице. Платье струилось вдоль бёдер. Ботфорты, которые я прикупила, идеально смотрелись с нарядом. Волосы были волнистые. Я всю ночь проспала в бигудях!

Когда ты увидел меня, когда восхищённо вздохнул, стоя у той самой лавочки, где когда-то спала моя мать, то я ощутила себя настоящей принцессой. Расправила плечи, вручила пакет с провиантом. В нём были икра, колбаса, сыр и творожная масса. Мы шли не с пустыми руками. Как взрослые! В гости к друзьям.

Погода была идеальная. Мир, захваченный снегом, таил в себе что-то волшебное. Всё будто замерло, небо застыло, холодным шатром накрывая дома. А в окнах сияли гирлянды! Мы тоже поставили ёлку. Мы с бабушкой. Мама была безразлична к традициям. И мы нарядили её на свой лад. Бабуля сидела на кресле, в очках. Доставала шары из коробки. И каждый такой, заключал в себе память.

— Вот этот уже самый старый, — она протянула стеклянный грибок. Шапочка треснула, но не разбилась.

— Твоя мать уронила его как-то раз, — сказала бабуля.

Я нашла ему место по центру, рядом с мишкой и гномиком.

— А вот этот, — бабуля вздохнула, — Это дед твой ещё раздобыл, на фабрике ёлочных украшений. Настоящий! Ручная работа.

Я взяла этот шар. Он едва умещался в ладони и был слишком велик для искусственной ёлки. Кроме рисунка на нём была надпись: «Моей дорогой супруге, Маргоше. 1965 год».

— Ого! — восхитилась я датой.

— Это год, когда мы поженились, — ответила бабушка и на лице отразилась печаль.

Я часто думала, как это — сильно любить? Чтобы после кончины любимого мужа остаться вдовой, и хранить эту светлую память до конца своих дней, и мечтать, что однажды увидишься с ним, после смерти. Или любви предпочесть разнообразие! И, меняя мужчин, как перчатки, не давать ни единого шанса тому, кто тебя полюбил. Так вела себя мама…

У Женьки в квартире была настоящая ель. Он притащил её из лесу! Нарушил закон.

— Маааленькой ёёёлочке холодно зимой! — напевал он в своё оправдание, — Иииз лесу ёёёёлочку взяли мы домой!

А мы с девчонками наряжали её, как могли. Лёля с собой принесла украшения странного вида.

— Это что за народное творчество? — съязвила Ника, беря у неё из пакета поделки. Там были гирлянды, снежинки, картонные звёзды и шишки.

— Это детишки мне подарили, — ответила Лёля. Она собиралась пойти в детский сад с января. Место нянечки освободилось. И мечта копошиться с чужими детьми, за неимением собственных, маячила на горизонте.

Ника купила набор украшений, из тех, что не терпят соседства. Украшенный блёстками зимний дуэт из шаров и сосулек, банты вместо дождика красного цвета. Я притащила «утиль» в стиле ретро. Стеклянные капельки, снег из цветной мишуры, медведи из дерева. Всё это чудо взяла за бесценок на барахолке. И теперь разномастный набор украшений превратил нашу ель в очумелого фрика из мира деревьев.

Самые главные споры возникли по поводу того, чем украсить макушку нарядного дерева.

— Звезда — это классика! — говорила я.

У Лёльки был шпиль.

— Это что за фиговина? Из пластилина? — скривилась Вероника.

— Это папье-маше, дура! — ответила Лёля.

— Это каменный век! — Ника достала огромный, разлапистый бант и отодвинула Лёльку.

Мы долго спорили, чем нарядить. Какой завершающий штрих предпочесть. Пока в зал не вошёл «добрый молодец». Женька хихикнул, достал из кармана какую-то вещь. И, подойдя, водрузил на макушку. Оказалось, трусы! И не просто трусы, а мужские. Притом ярко-алого цвета.

— Что это? — взвизгнула Лёлька.

— Жень, ты с ума сошёл? — Ника нахмурилась.

— Ты хоть стирал их? — добавила я.

— Обижаешь! В новый год во всём новом! Слыхала? — насупился Женька, и отобрал табурет. Из нас троих достать до макушки без табурета не смог бы никто, — Красный цвет, между прочим, к деньгам, — добавил он многозначительно, прежде чем выйти.

Магнитофон перематывал ленту. Стол наполнялся закусками. Лёлька, хозяйка от Бога, настругала салатов. Оливье и мимозу, селёдку под шубой и морковь с чесноком. Ника варила картошку, в духовке томились куриные бёдрышки.

Парни хватали нарезку, вынуждая меня подрезать. Они напомнили мне желторотых и вечно голодных юнцов, стайки которых атаковали меня в супермаркете. И дегустировать после такого налёта было нечего! Приходилось идти за «добавкой».

По телику шёл «Голубой огонёк», во дворе поджигали петарды. Картошка вскипела, и Лёлька достала «картофельный пресс».

— Давилка! — исправила Ника.

— Толкушка, — добавила я.

— У нас будет картошка в депрессии, — Вероника взяла сигарету.

— Форточку шире открой! — тут же вскрикнула Лёлька.

— Почему в депрессии? — не поняла я.

Ника вздохнула, будто речь шла о ней:

— Ну, потому, что подавленная.

Я улыбнулась:

— Придумала, что загадаешь?

— У неё одно желание — дрыснуть в Америку! — фыркнула Лёлька.

Желанием самой Лёльки было родить. А моим… стать актрисой. Такой, чтобы Витя гордился! Чтобы он приходил на спектакли с букетом в руках. Чтобы плакал, ну, или хотя бы смотрел неотрывно на сцену, где я исполняю одну из главных ролей.

— Да, представь себе, — бросила Ника.

Мы все, втроём, были в платьях. Моё — изумрудного цвета, с разрезом вдоль правой ноги и обнажённой спиной. Ника, подобно змее, обтянулась в изящное мини. Верх абсолютно закрыт, но сквозь ткань проступают изгибы. А Лёлька, в привычной манере, оделась в крахмальные рюши. Так что фартук ей шёл! Не в пример нам двоим.

Я присоседилась к Нике, взяла сигарету из пачки.

— А что мне, всю жизнь, прозябать рядом с вами? — съязвила подруга.

— Ой, больно нужна ты нам! Ну и вали в свою Америку. Уже который год просишь у деда Мороза, а он всё исполнить не может, — насупилась Лёлька.

Ника задумалась:

— Может просить надо как-то иначе?

— Наверное, он исполняет желания только послушных девочек. Ты хорошо вела себя в этом году? — уточнила я с серьёзным видом.

Ника вздохнула:

— Не очень.

Старый год проводили, а новый был встречен весёлыми криками. Ребята открыли шампанское, половина которого гейзером вылилась прочь из бутылки, затопила салат оливье. Лёлька громко ругалась на Женьку, а тот убеждал, что доест её «мокрый салат» несмотря ни на что.

Я ощущала такое безмерное счастье! На душе было тихо, спокойно. Хоть вокруг все ругались, и музыка пела и телик кричал. А мне было так хорошо, что не высказать вслух. Потому я молчала и тихо ловила твой взгляд.

Ты поднял бокал с недопитым шампанским:

— За нас? — предложил.

И я поддержала тебя, аккуратно коснулась бокала своим, под столом отыскала прохладные ступни.

Когда первую партию тостов озвучили, мы внезапно остались одни. Женька с Никой закрылись в туалете. Лёля с Саней болтали на кухне. А мы… обменялись подарками. Я завернула машинку в фольгу, нацепила открытку.

«Моему автолюбителю», — гласила надпись внутри. А чуть ниже было написано мелким курсивом: «Люблю тебя, Нюта».

Ты долго смотрел на строку, как будто читал её снова и снова.

— Открой! — торопливо запрыгала я.

Мне не терпелось увидеть твой взгляд. Ты собирал миниатюры машинок. У тебя их в коллекции было штук десять уже. Ты показывал мне каталог, рассуждая, каких габаритов машины в реальном размере, насколько мощный у них двигатель и как обустроен салон. Такой у тебя ещё не было! Точно.

— Блин! Это же Фиат раритетной модели, девятисотого года выпуска! — ты воззрился на копию. Она уместилась в ладони, — Нют! Он же дорогущий!

Я обвила руками за шею. Пальцы поймали твои завитки. Губы, жёсткие, чуть суховатые, пахли шампанским. А взгляд раболепно взирал на машинку. Минуя меня! Мне даже стало немного обидно. Я с ревностью вжалась губами в твой рот:

— Потом поиграешься с ней.

Ты усмехнулся, поставил подарок на полку. И, отыскав в общей куче тряпья свою куртку, долго исследовал правый карман.

— О! — крошечный свёрток лежал у тебя на ладони. А я не решалась присвоить его.

— Это тебе, — ты протянул, призывая поддаться.

Внутри оказался пакетик. В нём что-то сверкнуло.

— Это серебро, но сказали, оно не чернеет, — прокомментировал ты, когда я достала кулон на тончайшей цепочке. Камень был очень красивый, как капелька.

— Аметист настоящий, — ответил ты с гордостью.

— Дорогущий, наверно? — я покраснела. Представила, как ты его выбирал.

— Он в форме сердца, — сказал, игнорируя мой вопросительный взгляд.

— Действительно, — я пригляделась. Едва различимая выемка сверху меняла черты.

— Это твой оберег. Ты ж весы, — пояснил деловито.

Я надеялась на более романтичный посыл. Вроде того: «Это сердце моё! Я вручаю его тебе в знак своей бесконечной любви». Но так даже лучше! Так я сумела прогнать подступившие слёзы. Ведь никто никогда не дарил мне подобных вещей.

Магнитофон заорал благим матом! И Женька стал биться в такт рокерской музыке.

— Блин, чё это? — Ника скривилась.

— Это Нирвана, детка! — Санёк подмигнул.

— Ничё нормального нет? — попросила она.

Спустя пару минут зазвучал романтический трек.

— Объявляется белый танец! — Женька поправил футболку. Ожидал, что его пригласят.

Но Ника нахмурилась:

— Ты потный! Я не буду с тобой танцевать.

Возможно, она бы тебя пригласила. По старой привычке. Ты бы ей отказал! Ведь отказал бы? Но возможности не предоставилось. Я сама утащила тебя на «танцпол». Коим был пятачок посередине.

— Но аааааай дон вон ту фааал ин лоооов…. Уиз ю…, - подпевал ты мне на ухо. Не так мелодично, как Крис Исаак. Но голос твой, жаркий, трепещущий, отзывался в глубинах души.

— А знаешь, как это переводится? — решил козырнуть, когда сели.

— Как? — подзадорила я.

— Я и не мечтал о том, чтобы познакомиться с такой, как ты.

Я даже не думал, что мне будет нужна такая, как ты.

Нет, я не хочу влюбляться, эта любовь разобьёт моё сердце, — начал ты декларировать, обращаясь ко мне.

Вероника сидела как будто отдельно. Но рядом.

— Моя школа, — улыбнулась она.

Я озадачилась:

— В смысле?

— Ну, курсы английского даром не прошли, — ответила Ника. Она гордилась своим полиглотством.

— А Женьку ты учишь английскому? — уточнила я едко.

Ника вздохнула, с теплом посмотрела на Жеку:

— Этот бугай не обучаем. Он хуже макаки! Смотри!

Я оглянулась. В пределах танцпола, расчистив себе пятачок, Жека елозил, подобно девчонке, танцуя под сингл Бритни Спирс. Вдруг, в самый разгар его плясок, наш зал погрузился по тьму.

— Что за хрень?

— Эй, кто выключил свет?

— Осторожно! — раздалось в темноте.

На площадке толпились соседи. Все шумели, светили друг другу в глаза.

— Не одни мы такие, — прокомментировал Саня.

Подбежав к окну, Лёлька воскликнула:

— Блин! Офигеть! Тут вообще темень!

Мы все подошли, спотыкаясь. Застыли, увидев кромешную тьму за окном.

— И чё делать? — опечалилась Ника.

Все повздыхали, а ты предложил:

— Есть же свечи! Зажжём?

Я усмехнулась, в темноте особенно остро почувствовав близость наших распаренных танцами тел.

— Шампусик остался, — Жека нащупал бутыль.

Лёлька вздохнула:

— Салаты.

— Ну, вот! — оживился Санёк.

Мы поставили свечи, устроились возле стола. Вместо телика Женька топил анекдоты. Саня вынул гитару. Та всё это время ждала в уголке. И что-то такое запел, отчего все умолкли, прислушались. Снаружи кричали, пытались дознаться, как быть. Свет, что погас неожиданно, взбаламутил весь дом. Но только не нас! Ведь в уютной однушке было светло от живого огня. И тепло от душевного света.

Я надела кулон с аметистом. Прислонилась к тебе.

— С новым годом, любимый, — тихо шепнула на ушко.

Ты улыбнулся, поднёс мою руку к губам. Знаешь, а ведь тот новый год был счастливейшим в жизни! Спустя много лет, я, как будто сейчас, ощущаю касание губ на руке…