Измена. Я только твоя. Лирическое начало (СИ)

Глава 30. Витя

Я проснулся в тюрьме. Нагрубил добросовестным стражам порядка. В общей камере было просторно. Кто-то храпел, двое играли в карты, а третий искал, у кого бы занять. Он спросил у меня. Растолкал.

Спросонья я отмахнулся. Было трудно припомнить детали. Кажется, я перебрал и поплёлся искать тебя в театре. Хотя была ночь, и окна уже не горели. Я обнаружил калитку. И надпись. Не помню, что было написано! Внутри дребезжал огонёк телевизора.

Я стал ломиться туда и кричать. Помню, звал тебя громко. Но ты не пришла. Неудивительно. Скорее всего, обитаешь под чьим-нибудь «крылышком». Нашла покровителя, спонсора, или и то и другое, в одном!

Теперь, на «казённой скамье» моё тело болело и ныло. Но сильнее болела душа. Я не верил, что это конец! Я искал продолжения…

За мною явился отец. Он всю дорогу молчал и велел пристегнуться. Из окна его новенькой Хонды я видел, как пробегают один за другим фонари. И бегут так до самого дома. Я ходил к твоей матери. К Лене. Теперь я не знал, как её называть.

— Анька ушла, — заявила она, — Вещи забрала…

— Куда? — перебил.

— Не сказала, — пожала плечами Елена Георгиевна.

— А что она говорила? — затаил я дыхание.

— Говорила, что я ей не мать! И что я сдохну в вытрезвителе, — отчеканила Лена. И губы её задрожали.

Я понял, что ты уходила совсем. Но куда?

Я дежурил у театра, пытался тебя отловить. Но не смог! Знал, что в пятницу будет спектакль, и ты не отвертишься. Вот только дожить бы до пятницы…

Я хотел объяснить тебе, как это вышло. Но сперва нужно было себе объяснить! Я молчал. И друзья разом приняли мою сторону. Все решили, что ты виновата. Как я мог им сказать? Даже Женьке. Ту правду, которую стыдно озвучить. Что я целовал твою маму… Мне было так тошно от этого! От себя самого. Ведь я до сих пор вспоминал её губы. С твоими их было совсем не сравнить.

«Я представляла тебя», — вспомнил голос и фразу, которую ты мне сказала недавно. Про Тоху. Про тот поцелуй. Выходит… я тоже. Но если тебе всё простительно, то почему непростительно мне?

Я метался! Я был сам не свой. Мать сказала:

— Забудь! Прошмандовка! Вся в Ленку!

— Ты ничего не знаешь! — заорал я в ответ.

Мама притихла. А я задрожал. Слова чуть не вырвались сами собой. Я упёрся лбом в стену и стоял так, приводя себя в чувство. Вдруг на плечо опустилась ладонь…

— Всё будет хорошо, — сказал мамин голос. А я вспомнил голос Елены Георгиевны. Поёжился, будто вместо ладони змея улеглась на плече.

— Отстань! — огрызнулся и вышел за дверь. Я знал, без тебя хорошо быть не может.

Когда в пятницу на спектакле роль Катерины сыграла другая актриса, я окончательно съехал с катушек. С ноги открыл дверь к твоему режиссеру, потребовал встречи с тобой.

— Во-первых, здравствуйте! — проговорил худосочный очкарик, — Во-вторых, я не интересуюсь личной жизнью своих подопечных.

Он поправил очки и откинулся в кресле. Я разглядел его ближе, и понял, что ты бы не стала с ним спать.

— Это я — её личная жизнь, — процедил я сквозь зубы.

«Творец» снисходительно хмыкнул, но вдруг просиял:

— Молодой человек, а вы никогда не думали о том, чтобы играть в театре? У вас очень яркий типаж.

Меня передёрнуло. Как будто оскомина тронула зубы. Я вышел за дверь, опустился на лавку, что шла вдоль стены. Какая-то девушка, в туфельках Золушки, сидела напротив и красила губы. Я не сразу узнал ту актрису, что играла с тобой.

— Ловыгину ищешь? — спросила она.

Я поднял глаза:

— Почему она не вышла сегодня на сцену?

Девушка глянула искоса:

— Кто ж её знает? — она рассмеялась, — Автограф хотел попросить?

Я исправил:

— Прощения, — и покинул твой грёбаный театр.