Измена. Я только твоя. Лирическое начало (СИ)

Глава 28. Витя

В следующий раз я разжился билетом. Раздобыл его сам! И смотрел на тебя из галёрки. В момент, когда Тоха тебя целовал, я зажмурился. Не хотелось увидеть опять. Букет в этот раз не дарил.

«Подарю его после», — так думал. Мой всё равно затеряется.

— Анна Ловыгина! — озвучил закадровый голос.

Ты вышла на сцену. Какой-то мужик, поднявшийся с первого ряда, вручил тебе «сноп». Те же самые розы. Я беспомощно сжал кулаки. И не выдержал! В тот же вечер спросил, провожая тебя со спектакля:

— Чего цветы не взяла?

Ты улыбнулась мечтательной томной улыбкой. Как будто была не со мной:

— Зачем? У меня дома букет от любимого будет.

— Будет! — кивнул, — Не такой выдающийся, но…

— Перестань, — ты сплела наши пальцы.

— А кто это был? — уточнил я.

— Ты о ком? — сделала вид, что не знаешь.

— Я о розодарителе, — выдавил я, стараясь звучать как можно спокойнее.

Ты рассмеялась:

— Да ну! Это так. Сумасшедший какой-то.

У меня зародились сомнения:

— Он что, приставал? — тут же вспомнились сцены из фильмов. Что, если это маньяк? И тебе угрожает опасность.

— Пусть только попробует! Его Сперанский больше не пустит в зрительный зал, — ответила так, будто знала об этом.

Время шло, ты как будто привыкла к такому раскладу. Театр тебя поглотил! Он оставил мне часть. Слишком малую часть, чтобы я мог смириться с потерей. Разговоры твои были только о театре! О Сперанском, о Тохе, о прочих парнях. Я устал постоянно их слышать. Как будто они были рядом. А я…

Нет, ты обсуждала и девушек тоже. В трёх сёстрах играла с двумя. Делилась приколами из-за кулис, а ребята внимали. Только я ненавидел твой театр! И хранил эту боль до поры. Пока однажды не выплеснул всю, без остатка…

— Неудачник! Ты сам на подхвате у папы всю жизнь, — сказала ты после нападок.

Я упрекал тебя в чём-то, не помню. Я злился на то, что опять, за столом, ты обсуждала его. С Вероникой, которая явно тобой восторгалась.

Мне было больно услышать такое. Сам не знал, что получится так. «Неудачник», — ведь это же я. Ты права, безусловно! Я тот, кому нечем гордиться. Я для тебя — низший сорт.

— Лучше уж так, чем п*здой добывать себе роль, — ляпнул я от обиды.

Слова, покидая меня, обретали какую-то жёсткость. Я был выпивши, сильно! Курил непрерывно одну за другой. Я пытался унять эту ревность внутри. Но, по-моему, делал всё хуже и хуже.

Ты сбежала. Но прежде… Дала по лицу! На глазах у парней и у Ники. Сигарета упала на землю, и ты раздавила её. А мне показалось, что это была не она. Нечто большее! Что-то такое, живое. Какая-то часть нас с тобой…

Я вернулся за стол. Женька тут же, стараясь отвлечь, принялся излагать анекдоты. Я вылакал пиво, рыгнул, не стесняясь девчонок.

— Пойду я, наверно, — сказал, удивляясь тому, как бессильно звучу.

— Куда? — озадачился Жека.

— Домой, — я оставил скамью.

Ника писала тебе, я заметил. Но ты не ответила ей в тот момент.

— Чё случилось у вас? — доставала она.

— Ничего, — отмахнулся.

Я ушёл, невзирая на просьбы остаться. Принципиально тебе не звонил. Не остыл до сих пор! И очень надеялся, эта прогулка меня отрезвит. Я дышал полной грудью и думал. Собирал по частям разговор. Пытался понять, кто из нас виноват? Чьи упрёки звучали больнее?

Очевидно, мои не беспочвенны. Вот только правдивы твои! Кто я есть? Жалкий трус! Неудачник. Всего лишь. Как там поётся у Радиохэд:

— But I'm a creep, I'm a weirdo.

What the hell am I doing here?

Idon'tbelonghere…

(Я всего лишь слизняк, я человек со странностями,

Что, черт возьми, я делаю здесь?

Мне здесь не место).

Пока я дошёл до двора, то раззадорил себя ещё больше. Ну, раз я не пара тебе, то вали! В объятия к этому… Тохе. Или в постель к своему режиссёру.

У подъезда я сел на скамью. Вокруг было тихо. И только сверчки исполняли знакомую песню. Мы часто с тобой говорили из окон. Балконы имели «стыковку». И летом так просто казалось достать до другого окна.

Я запрокинул лицо и увидел, что в кухне твоей горит свет. Приглушённый. А значит, ты дома! Скорее всего, сейчас куришь и плачешь, забравшись с ногами на жёсткий диван. Бабуля твоя на дежурстве, а мать прохлаждается с новым «отцом».

Захотелось взбежать по ступеням. Обнять, извиниться. Я обидел тебя! Я не прав.

Этажи покорились в два счёта. Остался последний пролёт. И стена с нарисованным сердцем. «Аня + Витя», — прочёл имена. И добавил: «равно», — в своих мыслях.

От двери исходило тепло. Или мне так казалось? Я всем сердцем стремился в неё постучать. Но готовился долго. Наконец-то решился. Услышал, как скрипнули чьи-то шаги. Но утратил настрой, различив силуэт твоей мамы.

Она удивилась, таким был мой вид:

— Что-то случилось?

Я спросил, позабыв о манерах:

— Аня здесь?

Мама твоя запахнула халат. Под ним что-то было. Ночнушка? Она, вероятно, спала.

— Нет, а разве она не с тобой? — озадаченно вскинула брови.

Я шагнул за порог. Заглянул к вам на кухню. Будто она могла тебя прятать.

— Мы поссорились, — бросил с обидой.

Тёть Лена махнула рукой:

— Помиритесь.

— Я думал, она будет здесь, — объяснил свой внезапный визит.

— Вернётся, — заверила Лена Георгиевна, — Ты что, Аньку не знаешь? Ей нужно себя показать.

Я прислонился к стене. Мне хотелось дождаться тебя во дворе. Загляни я домой, мама тут же учует неладное. Начнутся расспросы. А я не хотел отвечать! И грубить не хотел. Потому попросился в туалет.

Тёть Лена кивнула.

— Да, конечно! Вот же он, прямо по курсу, — сказала она, приглашая пройти.

Я отлил и умылся. После долго смотрел на себя.

«Неудачник», — стучало в висках. Мне хотелось, чтоб ты опровергла его, это слово. Сказала, что ты так не думаешь! Просто хотела обидеть меня…

Я вышел. Идя мимо зала, невольно в него заглянул. Горела настольная лампа. Её сдержанный свет не касался окна. Но высвечивал тени. Взгляд упал на букет. Ярко-алые розы. Бутоны раскрылись, явив сердцевину. Кое-кто уронил лепестки…

Не помню, как я оказался с ним рядом. Как рукой прикоснулся цветка. Но отчётливо помню, как сжал в кулаке ярко-алый бутон.

— Витя? — послышалось сзади. Это была твоя мать.

Она подошла. Мои пальцы разжались, и пару тугих лепестков приземлилось на стол.

— Это ваши цветы? — спросил не своим, оседающим голосом.

— Нет, это Анькины! Из театра приволокла, — ответила Лена Георгиевна.

— А она не сказала, кто ей дарит такое? — почти прошептал.

— Ох, Витюнь, — твоя мама вздохнула, рука улеглась на плечо, невесомая, лёгкая, — Ты так себя изведёшь. Никаких нервов не хватит.

Я кивнул, проглотил подступивший комок. Я всё понял. Ты знала его! Мужчину. Дарителя роз. Ты ему улыбалась со сцены. Не мне.

— Ну, Витюнь, будет тебе убиваться, — Лена Георгиевна с силой меня развернула. Я позволил! Я был как тряпичная кукла. В тот самый момент я тебя потерял…

— Ну, вот ещё, милый, ты что? — прошептала Елена, отёрла руками горячие капли с лица. Моего.

Я увидел отчётливо: ты сейчас с ним. Ты сбежала к нему! Ты ушла и уже не вернёшься. В голове было мутно от мыслей и пива. На душе было горько от боли, которую я ощущал. Я не мог успокоиться. Даже когда обнимал твою маму. Она прижимала меня, как ребёнка, и рука теребила мои волоски.

— Всё, успокойся, хороший мой, всё будет хорошо, — слышался вкрадчивый тон. А всхлипы беззвучно рвались из груди! Они прекратились лишь только в ответ на касание… Когда губы её прикоснулись к моим.

Я на мгновение выпал из жизни. Глаза мои были закрыты. А запах, похожий на твой, помешал оттолкнуть. Я замер, склонённый, беря эту ласку, как милость настойчивых губ. Я представлял — это ты. И даже слегка удивился, увидев тебя в коридоре. Глаза распахнулись! И я в полной мере почувствовал дичь этой сцены, которую ты разглядела, войдя.

— Аа-нь, — запинаясь, я начал. Но ты отступила на шаг. Ты бросилась вон, как испуганный дикий зверёк. А я не мог сдвинуться с места…

Я долго искал тебя, звал. Я бесконечно звонил, оставлял сообщения.

«Прости! Ты не правильно всё поняла», «Это не то, что ты думаешь», — вот такие банальные глупости вряд ли могли объяснить мой поступок. Но я всё же пытался его объяснить.

«Я люблю тебя, Ань!», — написал напоследок.

«Не смей говорить это слово», — ответила ты. А затем отключилась. Так сказал механический голос. Но я не поверил ему! Ещё долго звонил и писал. И сидел у подъезда. Всё ждал, что ты снова вернёшься. Ждал, пока не уснул! Прямо там, на скамье. На которой когда-то спала твоя мама.