Кэп и две принцессы

Глава шестая. О женской солидарности

В любой точке жилой Галактики первичный гелий добывают с большими трудностями, и чем дальше, тем этот процесс сложнее. Рене не могла точно сказать, как его используют на других планетах, потому что не была специалистом по ксеноэкономике, но из школьной программы знала, что почти весь первичный гелий, попавший на Землю из протопланетного облака при образовании Солнечной системы, вернулся из атмосферы обратно в космос.

Его нужно много, очень много с тех пор как человечество научилось синтезировать чистую термоядерную энергию на основе дейтерия и звёздного гелия-3. Энергетика, звездонавтика и океанонавтика, терраформирование колонизированных планет, медицина, связь, Этот газ становится дороже практически любого вещества, используемого человеком.

Шахтёрские города на спутнике Земли за несколько десятилетий опустошили в лунном реголите кормушку, которая создавалась в течение сотен миллионов лет облучения Луны солнечным ветром. Уже заканчиваются запасы солнечного гелия в атмосферах Урана и Нептуна.

Гелиевая лихорадка в конце прошлого века бросила сотни частных звездолётов в авантюрные поиски запасов драгоценного газа. Невзирая на сложности протокола вхождения в гиперканал для физических лиц, желающие застолбить гелиевый участочек ринулись на поиски драгоценного газа в доступном космосе. И паре-тройке счастливчиков, пока Управление не взялось за авантюристов самым серьёзным образом, удалось преуспеть. Судьба же остальных обернулась печально, а в некоторых случаях даже трагично.

Рене перехватила мысль Полянского: «В Галактическом содружестве, несомненно, возник бы спор, кому достанется планета с таким невероятным кладом. Может, и прав Мырск, стараясь скрыть Лься от посторонних?».

Рене кивнула, и вдруг поняла, что Мырск продолжал говорить очень важные вещи, пока она пребывала в минутном замешательстве.

— В тайных местах планеты ещё остались озёра, состоящие из Первопричины, — проникновенно, словно посвящая её в какую-то невероятную тайну, рассказывал бюст. — А когда-то вся поверхность Центральной Лься была одной сплошной жижей Первопричины.

Океан жидкого гелия? И такое теоретически возможно, хотя на практике Рене никогда не сталкивалась с чем-то подобным.

— Наши предки ещё имели возможность купаться в морях, когда Океан стал покидать поверхность Центральной Лься. Кто смог выдержать совершенство Первопричины, стали слышать то, что сегодня называется третий звук.

«В квантовой жидкости, — сообщил ей Ким, — существует так называемый третий звук, который человеческое ухо никогда не сможет услышать: колебания концентрации квазичастиц в сверхтекучем гелии».

— Благодаря этой способности, — сказал Мырск, и Рене опять переключилась на него. Кажется, «спутанная» троица научилась уживаться так, чтобы не мешать друг другу, — мы единственные смогли услышать и принять облако Чистого Разума, когда он появлялся по каким-то своим делам в нашей Галактике.

«Предки нынешних кенгокрыс», — передала Рене Киму, который уже с нетерпением ожидал продолжения, — «будучи в неразумном состоянии зачем-то бултыхались в водоёмах из жидкого гелия. Может, вернее — в гелиёмах? Не знаю, как им удавалось выбраться из этой невозможной для купания жидкости, но те, кому посчастливилось остаться в живых, приобрели свойство слышать колебания квазичастиц. И когда какая-то аномалия исказила космос вокруг Лься, они впитали в себя её элементы. И не спрашивай меня, что это было. Они называют это состояние облаком Чистого Разума. Я поняла только, что в результате, льсяне мгновенно стали разумными в нашем понимании. Без всякой эволюции».

— Допустим, — сказала она вслух. — Понимаю. Хотя бы потому, что недавно сама прочувствовала это состояние. И, кажется, догадываюсь, какая связь между вашим мгновенным осознанием и вирусом Дведика…

— Да, — сказал Мырск. — То, что вы назвали вирусом Дведика… Много лет назад облако Чистого Разума стало терять свои свойства. Незаметно, мы сначала ничего и не поняли. Дело в том, что льсяне, призванные служить облаку, настолько проникали своим сознанием в его сущность, что после смерти физического тела «впечатывались» своим жизненным опытом в его основу. Эти наполовину материальные потоки сознания стали «загрязнять» кристальную сущность Разума. Что-то в нашем бытие перекосилось, и мы уже не столь совершенны, как в начале Прихода. Поэтому, когда мы услышали мощный источник третьего звука в районе Креста, немедленно решили связаться со Странствующим Микрокосмом, который опять почтил нашу галактику своим присутствием. Всё, что было дальше — вы знаете. Нам нужно найти источник и напомнить о себе.

Она попробовала передать сказанное Киму, но тот прервал её: «Я понял. Не трать время. Спроси его…»

Рене поняла:

— То, что напало на нас в виде вашего кенгокрыса на Второй, а потом спутало наши сознания — это и есть тот самый источник третьего звука?

Мырск огорчённо покачал единственным, что у него было — головой:

— Это его развивающаяся, ещё неразумная часть. Зародыш. Потенция. Вы бы сказали — дитя, мы — продолжение яйца. Если мои догадки верны, то источник сейчас должен искать пропажу. Скорее всего то, что происходит в вашем секторе Галактики — это и есть результаты его поиска.

— Ребёнок… Дитя вечности…

В том, что сейчас рассказал Мырск она с одной стороны чувствовала какое-то мистическое безумие, а с другой, чисто по-человечески всё прекрасно понимала. Образ матери, которая вне себя от горя ищет потерявшееся дитя, очень хорошо ложился на земные мифы, легенды и религиозные переживания.

— И наша задача — каким-то способом найти управу на этого… эту потенцию?

Рене показалось, что Мырск устал. Под его подставкой в банке, откуда шли провода и шланги что-то сильно заволновалось, показалось, что слышно нарастающее шипение. Как будто пара-тройка больших змей недовольно свернулась в один комок под бюстом главного кенгокрыса. Он булькнул, словно вздохнул:

— Чтобы управлять чем-то, его нужно сначала поймать.

Рене засмеялась.

— Наши учёные ловят атом в буквальном смысле — с помощью особых электромагнитных или оптических ловушек, а затем охлаждают с помощью лазера. Может, у вас завалялась какая-нибудь лишняя ядерная установочка?

— А вот смеёшься ты зря. Это Дитя пока играет, забавляясь с тем, что ему подвернулось под руку. Наверное, вы его сильно напугали на Дведике, и он сейчас зол. А, может, уже хочет вернуться, но не знает как. А может продолжает махать своей погремушкой по связанному им воедино сознанию троих существ. Кто я такой, чтобы понять даже неразумную потенцию Странствующего Микрокосма?

И тут Рене поняла, что кое-что ей непременно нужно было сделать. Прямо сейчас. Но не на глазах у этих республиканцев, только что закончивших брачный сезон. Романтикой тут, конечно, и не пахло, но всё равно… всё равно…

— Простите, — сказала она, потупившись. — А где здесь у вас туалет?

Каждый такой поход для Рене превращался в мучительный квест. Она долго искала уединённое место, так как Мырск совершенно не понял её вопроса про туалет. После нескольких тщетных заходов она прекратила попытки объяснить, что ей нужно (наверное, зря пыталась использовать метафоры и аллегории для описания этого процесса), и теперь самостоятельно отправлялась бродить по щетинистому жёсткой, почти высохшей травой лугу, постоянно натыкаясь на стайки кенгокрыс.

Основной пейзаж Центральной Лься был однообразен, хмур и даже несколько угрожающ. Тёмно-багровые краски не радовали глаз: казалось, что всё вокруг окутано плотным туманом. Наверное, уроженцы планеты так хорошо видят в ультрафиолетовом диапазоне, потому что окно прозрачности атмосферы сдвинуто в именно эту сторону. Пронзительным острым лучом пробивался сквозь низкое и плотное небо далёкий белый карлик. Смотреть на него было ещё невозможней, чем с Земли на Солнце: он не обжигал, но через долю секунды всё перед глазами начинало плыть в неприятных зелёных разводах. И тишина здесь была просто звенящая, только скрипела трава искусственным треском, словно синтетическая.

Рене подумала, что не встречала ещё ни одной планеты такой разнообразной и прекрасной, как Земля. Но, может быть, это просто глаз человеческий так устроен, что видит только красоту своей колыбели, и иные миры для него всегда будут зловещими и тусклыми.

Она брела по равнине, ощетинившейся небритым ёжиком травы, скрипящей под ногами от сухости. В траве водились довольно увесистые насекомые со множеством ног, чем-то отдалённо напоминающие земную саранчу. Рене видела несколько раз, как кенгокрысы между делом прыгали за ними и, поймав, отправляли в рот. Наверняка, это не была обычная пища на Лься, скорее, десерт, совмещающийся с развлечением. Как человек, проходя под веткой с плодами, подпрыгивает и срывает яблочко. Даже если не голоден.

Почва была твёрдая, глинистая. Чуть мягче «трассы», которую проложили, не особо заморачиваясь, льсяне вдоль нескончаемой стены длинного здания. Его, кстати, Кен с гордостью называл «город».

Рене уже знала, что за полукружием невысоких скал, опоясывающих плато равнины, чернеет то самое мерцающее мраком озеро, которое льсяне считают то ли целебным, то ли сакральным. «Не даёт заснуть в самый ответственный момент», — так пояснили ей взаимными усилиями Кен и Ким.

Руки чесались взять на анализ эту жидкость, посмотреть её состав, впрочем, как и пробы грунта, воздуха и всего остального. Только Мырск, выдав провиант и домашнюю одежду без датчиков, из захваченного на «яйце» имущества лаборантов, наотрез отказался предоставить доступ к полевой лаборатории, которую они с таким трудом погрузили на льсянский звездолёт. Он категорически препятствовал любым попыткам узнать что-либо о Центральной Лься, кроме того, что сам рассказывал.

Рене отошла уже достаточно далеко от «города» (стены теперь совсем не было видно), когда приглядела холмик в тени скалы, такой большой, что отражение её покрывало часть луга и пригорок издалека. Она зашла за холм, оглянулась, убедившись, в отсутствии желающих посетить этот мрачный угол, и только собиралась присесть, как услышала почти под собой чей-то сдавленный вздох. Рене подпрыгнула от неожиданности, но, к своей чести, совершенно молча. Она увидела, что подножие невысокого холма совсем недавно завалено травой — жёсткие пёрышки ещё не успели слежаться, а мох вокруг него немного вытоптан.

Это было совершенно непрофессионально: лезть на чужой планете в незнакомую нору, в которой к тому же кто-то ещё тяжело ворочается и вздыхает. Но человек и медик в Рене победили звездолётчика: дыхание у прятавшегося в норе слышалось больным, прерывистым, он явно нуждался в помощи.

Глаза привыкли почти сразу, и лаз был не настолько глубоким, чтобы свет снаружи не смог пробиться в его угол, поэтому Рене сразу узнала самочку, из-за которой Кен (и даже бестолочь Полянский) на берегу озера потерял голову.

Рыже-белая забилась в угол, свернувшись калачиком. Она только чуть приподняла голову, когда Рене с трудом протиснулась в пещерку-нору, встав на четвереньки. Даже в темноте она заметила, что глаза у самочки мутные, а взгляд — тусклый. Шкурка ещё совсем недавно так шелковисто переливавшаяся в мерцании чёрного озера, свалялась в грязные, торчащие в разные стороны небольшими иголками сосульки. Самочка была явно нездорова.

— Не бойся, — тихо произнесла Рене, прекрасно зная, что кенгокрыса её не понимает. — Я просто посмотрю, как ты, девочка.

Самочка не поддалась на ласковый голос, а, может, Рене неправильно выбрала интонацию, и то, что казалось для человека дружелюбным, для льсянина было угрожающим. Только Рыже-белая тихо зашипела, насколько хватило её уходящих сил, и ощерилась, выставив вперёд острые частые зубы. Её ввалившиеся бока тяжело опадали при каждом вдохе, и Рене отметила, что самочка голодает. И, кажется, уже несколько дней.

Она ещё раз осторожно протянула руку развёрнутой ладонью вверх — не для того, чтобы погладить (этот жест Рене считала покровительственным и вовсе неподходящим по отношению к существу, на планете которого она гостила), просто хотела показать свои добрые намерения. Кажется, Рыже-белая исчерпала все свои силы на последний предупреждающий оскал. Она только выдохнула тревожно и обречённо и постаралась забиться ещё дальше в моховую подстилку.

— Ты не хочешь пойти со мной? — продолжала безнадёжно уговаривать её Рене. — Хорошо, подожди немного, ладно? Я найду того, кому ты сможешь доверять. И ещё… Тебе надо что-нибудь поесть, подожди…

Рене, не разгибаясь, всё на тех же четвереньках, попятилась к выходу. Она знала, где найти того, кому самочка могла бы доверять, а она, Рене, очень бы хотела надавать по шее.

Накануне, проведя ряд несложных экспериментов, они с Полянским и Кеном выяснили, что существует пространственное расстояние, на котором их сознание «расцепляется», и чужие мысли перестают докучать. Но Рене всё равно чувствовала необъяснимым образом, в какую сторону нужно идти, чтобы кое-кого найти. И действительно, продвигаясь по этой натянутой незримо ниточке, скоро она сосредоточилась на постороннем шуме, нарастающем в её голове. Что-то о хрусте крыльев, запрещении носить на Лься шикарную земную рубашку и блаженства от того, что больше не беспокоит яд в шипе.

Это был правильный путь, и скоро она вышла на Кена, который валялся на траве недалеко от «города», время от времени лениво похлопывая ногой по земле. На самом деле он думал, что проводит важный эксперимент: есть ли ограничения для республиканца Лься ловить ааашшширопов, не вставая с места. Заодно Рене узнала, что эти жирные многоногие кузнечики называются аширопами.

— Кен, — подумала она. Льсянин, конечно, тоже заранее мысленно услышал её приближение. Но даже не пошевельнулся, чтобы сделать встречное движение. — Ты знаешь, где сейчас твоя подруга?

— Что такое подруга? — спросил Кен, переворачиваясь на другой бок.

— Та рыже-белая девочка, за которой ты нырял в чёрное озеро.

— А с какой стати я должен это знать?!

— Скотина ты, Кен, — подумала Рене, и получила в ответ недоумённое:

— Твоя мысль имеет негативный оттенок.

И точно: Рене в этот момент представила тупую морду земной коровы, бесстрастно пережёвывающей жвачку.

— Я сделал всё, что должен был сделать, — продолжил кенгокрыс. — Я дрался за неё, а потом осчастливил.

— Она очень больна сейчас, — Рене сосредоточилась, чтобы передать ему ясную картинку съёжившейся в норе Рыже-белой. — А дрался ты не за неё, а потому что у тебя зудел… Шип!

— С республиканцем Лься не может случиться ничего такого, — удивился Кен, вглядываясь в смутно-узнаваемый образ.

— По-твоему я вру?

— В словаре моего переводчика нет таких понятий, а показать достойно, что сие означает, ты не можешь…

— А где твой товарищ по экспедиции к Кресту? Он жив? Ты вообще знаешь, что с ним?

— А что с ним может случиться? Ведь с республикан…

Рене попыталась выпихнуть Кена из своей головы. Она больше не могла слышать о неуязвимости республиканцев Лься.

— В общем так, левый капитана Кен Республиканский! — Рене постаралась, чтобы мысль в её голове звучала с интонациями сенсора-дознавателя Громова. — Или ты немедленно сейчас же наловишь этих… кузнечиков, которых вы едите, накормишь Рыже-белую, и уговоришь её перебраться в общее жилище, где хотя бы не так сыро…

— Самки всегда высиживают яйца в норах, — возмутился Кен. — Чтобы не напоминать республиканцам Лься о пережитках прошлого…

Он послал ей в ответ образ Громова в полный рост со зверским выражением глаз. Интересно, когда это Игорь кидал такие молнии в сторону Кена?

— Вы стыдитесь своих детей?! В смысле, Продолжение яиц? Чёрт, как это ужасно звучит…

— Мы не знаем, что такое стыд, — невинно ответил Кен. — Просто не хотим вспоминать, что когда-то были животными.

— Вы и сей… В общем, Кен, хватит тут картинками обмениваться! Или ты немедленно делаешь то, что я тебе сказала, либо…

— Ну что — либо?!

— По прибытии на Землю я подаю рапорт об увольнении тебя из экипажа КЭПа. Нет! На правах капитана я уволю тебя немедленно!

Угроза была так себе, и Рене совершенно не ожидала, что она подействует. Но Кен и в самом деле испугался. Он вдруг вскочил на задние лапы, тревожно забил маленькими ручками перед носом Рене и закричал через переводчик уже вслух:

— Да ладно тебе, Рене, сделаю я, сделаю! Не понимаю, почему ты злишься, но я сделаю. Вот видишь, уже…

Он вдруг смешно подбросил увесистый зад и через долю секунды схватил в прыжке зелёного аширопа.

Рене удивилась: Кен и в самом деле боялся оставить экипаж КЭПа. А она-то думала, что ему всё равно…