Коньки и Камни

16

Леви

Нужно было что-то ударить.

Или кого-то.

В обычных обстоятельствах я не позволял ярости поглотить меня. Даже на льду моя сила заключалась в непоколебимой сосредоточенности, которую я тщательно вырабатывал годами, стремясь достичь своих целей, несмотря ни на что.

Конфронтация с матерью оставила во мне кипящее разочарование, ярость, которую я с трудом сдерживал. Когда я уходил, мои мысли неизбежно обращались к Минке Мэтерс.

Это была ее вина.

Она была частью запутанной паутины ожиданий и давления, которая, казалось, душила меня. Если бы мой отец был жив, если бы все было по-другому, моя мать не стала бы так отчаянно цепляться за меня, надеясь через мой успех пережить дни, когда она была женой игрока НХЛ.

Я ненавидел это, ненавидел то, как эти эмоции бурлили во мне. Я привык все контролировать, как на льду, так и вне его, но это… это было другое. Это было личное, и это грызло меня.

Суббота не могла наступить достаточно скоро. Теперь игра была не просто отвлекающим маневром. Это была отдушина, способ выплеснуть накопившееся разочарование. Я намеревался заставить Минку страдать, заплатить за грехи ее семьи, за ту роль, которую они играли в этой извращенной игре за престиж и власть в мире профессионального хоккея.

Мысль об этом, предвкушение того, как Минка окажется под моим контролем, вызывали извращенное чувство удовлетворения. В этом была власть, власть, которой я жаждал, особенно если учесть, что все остальное, казалось, уходило из-под моего контроля.

И тогда она почувствует себя беспомощной, жертвой обстоятельств.

И как раз тогда, когда она уже не могла терпеть, я открывал ей, кто она такая. Жалкая девчонка, жаждущая внимания даже от незнакомца. Кто-то, кто определенно не должен быть во главе хоккейной команды.

На самом деле, вся ее гребаная семья должна быть полностью исключена из "Змей".

Пока я шел, кампус вокруг меня казался далеким, как фон для суматохи внутри. Обычные достопримечательности и звуки студенческой жизни казались приглушенными, заслоненными бурей эмоций, с которыми я боролся.

Мне нужна была эта игра в субботу, нужно было ощутить чувство контроля, даже если это была всего лишь иллюзия, даже если это было всего лишь на одну ночь. Минка Мазерс была моей целью, и я ни разу не промахнулся.

Я добрался до катка раньше, чем ожидал. Теперь я мог направить свою энергию на что-то конструктивное, а не тратить мысли на нее. Но даже здесь, среди знакомого запаха льда и звука коньков, врезающихся в поверхность, мои мысли оставались затуманенными.

Суббота должна была стать разрядкой, возможностью выплеснуть накопившуюся агрессию. Я буду играть в игру, и играть хорошо. Минка Мазерс должна была узнать, как далеко готов зайти Леви Кеннеди. И в этот момент я верну себе часть контроля, который жизнь — и она — казалось, так хотела у меня отнять.

Неделя тянулась однообразно, что только усиливало мое волнение. Каждый день проходил в череде занятий и практик, а мои мысли постоянно возвращались к предстоящей игре с Минкой. На уроке морали и этики я однажды поймал ее взгляд. В ее взгляде было что-то похожее на сочувствие, но оно было мимолетным и исчезло так же быстро, как и появилось. Эта мысль привела меня в ярость. Ей было жаль меня? Как? Почему? От этой мысли мне захотелось наказать ее за это.

Связать ее.

Заткнуть рот.

Лишить ее чувств.

Может быть, даже напугать ее.

Я отогнал эту мысль и переключил свое внимание на занятия. С каждым днем моя решимость становилась все сильнее.

Когда урок закончился, я заметил, как Лиам Вулф подошел к Минке. Я остановился на месте, охваченный любопытством. Что Вулфу от нее нужно? Я наблюдала за их общением издалека, пытаясь понять суть их разговора.

Лиам выглядел непринужденно, язык его тела был расслаблен, но в его глазах читалась напряженность, которая говорила о том, что разговор был не просто тривиальным. Минка, в свою очередь, казалось, внимательно слушала, выражая интерес и настороженность.

Я не слышала их слов, но по тому, как Минка изредка кивала, как Лиам жестикулировал руками, было ясно, что они обсуждают что-то серьезное. Какая-то часть меня хотела подойти к ним, вклиниться в разговор и выяснить, что именно происходит.

Но я сдержалась, гордость и необходимость сохранять видимость безразличия удерживали меня на месте.

Общение между Минкой и Лиамом раздражало меня больше, чем я хотела признать. У меня не было никаких прав на Минку, никакого права чувствовать себя собственником или ревновать. И все же, наблюдая за ними вместе, я не могла избавиться от чувства тревоги. Что их связывало? Почему это так сильно меня беспокоит?

Когда они расставались, Лиам дружески похлопал Минку по плечу, в моей голове пронеслась тысяча вопросов. Я смотрел вслед удаляющейся Минке; ее фигура постепенно исчезала в толпе студентов.

Остаток дня прошел в дымке рассеянности. Физически я присутствовал на занятиях и тренировках, но мысленно я был в другом месте, мои мысли были поглощены игрой и тем, что произойдет после нее.

И по мере приближения этого дня мое предвкушение только росло.

Наконец наступила суббота, и пасмурное небо пыталось выжать из меня последние капли лета. Раздевалка гудела от энергии, мы готовились к игре, и в воздухе чувствовалось предвкушение. Тренер Морган стоял у входа, произнося свою обычную предматчевую речь, но его слова казались мне далекими, заслоненными моими собственными мыслями.

"Это предсезонка, ублюдки, так что не нужно быть героем", — говорил Морган. "Но это наш шанс показать, из чего мы, блядь, сделаны, задать тон сезону. Давайте покажем всем, на что мы, черт возьми, способны".

Его слова нашли отклик в команде, по комнате прокатился хор согласия и решимости. Но для меня игра имела другое значение. Мне было интересно, находится ли Минка на трибунах, наблюдает ли она за происходящим. Мысль о том, что она наблюдает за мной, видит меня в моей стихии на льду, придавала игре дополнительный накал.

Когда я зашнуровывал коньки, в голове у меня крутился вихрь эмоций. Я хотел произвести на нее впечатление, показать ей, насколько я хорош. Не из тщеславия, а для того, чтобы заявить, что я не мой отец, что я сам по себе, что я сила, с которой нужно считаться на льду. Что я заслужил право быть выбранным первым в лиге.

Что я заслужил то, над чем работал. Не из-за того, из какой я семьи, не из-за наследия, лежащего на моих плечах, а из-за меня.

Она не могла этого сказать.

Она никогда не сможет этого сказать.

Выйдя на лед "Ящика Пандоры" на глазах у зрителей, я почувствовал прилив адреналина. Каток с его обширной, сверкающей поверхностью был не просто ареной, а храмом хоккея, где каждая игра ощущалась как обряд посвящения. Сегодня вечером трибуны были переполнены, это было гудящее море цветов и лиц, каждый человек разделял коллективное волнение от игры. Энергия, витавшая в воздухе, была электрической, ощутимой силой, которая подпитывала мою решимость и страсть.

Над нами гордо развевались баннеры и флаги, каждый из которых свидетельствовал о богатой истории этого места. Игра здесь была не просто очередным матчем — это была честь, вызов, который нужно было принять. Вокруг стекла расположились несколько журналистов, их присутствие подчеркивало значимость игры. Здесь создавались легенды и воплощались мечты. Каждый шаг по льду, каждая игра приобретали особую значимость, как будто мы играли не только за себя, но и за место в богатом наследии спорта.

Как только я начал кататься на домашнем льду, меня захлестнул прилив адреналина. Меня охватило волнение, страсть, любовь к игре. На мгновение все остальное улетучилось — планы, злость, месть.

Энергия "Ящика Пандоры" была электрической, она подпитывала наши движения и концентрацию. Мы начали с легкого катания, постепенно наращивая скорость, ощущая лед под лезвиями, прохладу катка и тепло расслабленных мышц. Звук коньков, врезающихся в лед, свист и скольжение были похожи на музыку, прелюдию к симфонии самой игры. Вокруг нас арена гудела, как улей в предвкушении, но на льду только мы, команда, двигались как одно целое.

Я легко вошел в ритм, знакомая рутина поддерживала меня среди вихря эмоций. Мы перешли к упражнениям по передаче шайбы; шайба быстро перемещалась между нами, это был танец точности и синхронности. Мои пасы были острыми и точными, молчаливое обещание того, что я готовлюсь к выступлению. Затем последовали броски по воротам, каждый игрок по очереди испытывал Вулфа на прочность, броски звенели от стоек или поглощались щитками вратаря. В эти моменты я чувствовал себя как дома, груз ожиданий и личных неурядиц на мгновение спал.

Мой взгляд непроизвольно задержался на нашем вратаре. Присутствие Вулфа на льду было надежным и обнадеживающим, но мои мысли не были сосредоточены на его мастерстве между стойками. Вместо этого я вспоминал тот момент, когда увидел, как он разговаривает с Минкой. Мне хотелось узнать, почему, что они обсуждали, но я понимал, что сейчас не время. Какая-то часть меня утверждала, что меня это не должно волновать, что это не мое дело, но я не могла избавиться от чувства любопытства, смешанного с необъяснимым раздражением.

По мере того как я продолжал разминку, гнев, который ненадолго утих во время первоначального возбуждения от игры, начал всплывать на поверхность, подстегиваемый этими неразрешенными вопросами о Минке и Лиаме.

Без предупреждения я резко выстрелил, попав Лиаму в маску.

Голос тренера Моргана прорвался сквозь мои сосредоточенные выстрелы. "Кеннеди, успокойся, черт возьми!" — крикнул он через весь лед, его тон был резким и властным. "Это всего лишь разминка. Мы не хотим посылать подкрепление, потому что ты, как придурок, стреляешь в Вулфа такими сильными бросками".

Я взглянул на Лиама Вулфа в воротах. На мгновение я увидел его, но тут же отвел взгляд. Если он не мог справиться с моими бросками, то это была его вина.

Тем не менее я сбавил обороты, сдерживая интенсивность своих бросков. Мне нужно было держать себя в руках и не позволять личным эмоциям выплескиваться на мою игру. Я не мог позволить Минке влиять на меня. Она была для меня никем.

Когда разминка закончилась, я оказался на льду во время гимна и ждал, когда забросят шайбу. Я обшаривал толпу в поисках ее следов. Сначала я не заметил ее в море людей, но потом…

вот.

Со своей подругой, дочерью декана.

Ее глаза искали лед, но что?

Кого?

Я стиснул зубы. Это не имело значения. Я должен был повторять себе это. Она не имела значения. Мне нужно было сосредоточиться. Ведь на самом деле мне нужно было пройти через эту игру, чтобы начать настоящую.

И как только я ее начну, я не смогу отступить. Я не успокоюсь. Интенсивность будет только возрастать, и страдать будет Минка.

И я буду наслаждаться каждой чертовой минутой.