Путь пламени. Глава II

Кругом шумело, разливаясь, застывшее в преддверии шторма море.

Обыкновенно не случается среди туманных просторов такого спокойствия: ни единой пенной шапки, ни единого порыва ветра. Кажется, сделаешь шаг — и не провалишься, пойдёшь по гладким, застывшим водам, точно по земле. Лишь дыхание чуть шевелит холодный, влажный воздух. Она стоит на каменном островке, рядом с искусственным деревом, на чьих ветвях повисли мёртвым грузом потяжелевшие ленты.

А вокруг — только море.

Шантия силилась разглядеть среди тумана родные острова, но то ли укрывала их мёртвая серая пелена, то ли не существовало их в этом сне вовсе. Но противостоял водной стихии лишь крохотный клочок земли, замерший, как всё кругом, в предчувствии скорой беды. Нет ли здесь, поблизости, той женщины, сотканной из огня?

Но вместо этого — заплакал ребёнок.

Кошмары не страшны лишь тогда, когда ожидаемы; и потому пуще любых гигантских морских змеев, пуще крови и огня пугал Шантию обычный детский плач, доносящийся из тумана. Она попятилась и прижалась спиной к каменному стволу — быть может, не увидят, не заметят, проплывут мимо?

Но напрасны глупые надежды: всё ближе, ближе крадущаяся в тумане парусная лодчонка. Отчего-то парус на ней не белый, но чёрный, цвета сажи; нет ветра, но он не висит мешком, а туго натянут. Закрыть глаза, обнять перевязанное множеством лент древо — и пусть примут её за скорбящую дочь, жену или сестру, пусть не увидят лица. В лодке нет гребцов, и лишь двое пассажиров: женщина — и младенец на её руках.

Нет. Не нужно смотреть, не нужно думать. Гораздо лучше — вслушиваться в мерный шелест волн, дышать полной грудью, пусть даже обжигает изнутри холодом, и наслаждаться мгновениями близости к столь далёкой Родине. Немного, ещё немного — а сердце колотится, громче волн, громче рыданий ребёнка.

Лодка уже близко.

Шелестят волны, шелестит подол платья незнакомой женщины. Шантия последний раз потянула носом воздух — и открыла глаза.

Не видно лица; оно укрыто длинными светлыми волосами. Не сказать точно, сколько незнакомке лет, можно лишь утверждать: она не из варварских женщин. Слишком тонки запястья, обнимающие укутанного в шерстяной платок младенца; не ввести в заблуждение драгоценным браслетам и ожерельям, коих на ней великое множество. Даже у малыша на крохотной ручке — золотой браслет. Защемило отчего-то сердце — и Шантия прошептала, не давая себе надеяться:

— Мама?

Богиня учит, будто бы души покойных уходят за горизонт, чтобы переродиться и вернуться в новой жизни; но как бы хотелось верить, что до сих пор где-то жива Шэала, такая, какой запомнила её дочь, а не дитя, в чьей груди тлеет то же пламя. У едва родившихся нет памяти о былой жизни; так много ли толку с того, что в них, быть может, переродился кто-то близкий, если они не вспомнят тебя, не назовут по имени?..

Ребёнок замолчал, незнакомка же подняла голову. Теперь они смотрели друг на друга — Шантия и её отражение. Пленница собственного кошмара вжалась спиной в каменное дерево; как же похожа! Только в лице — усталость и мука, а глаза пусты. Так не смотрят живые, нет, в живых глазах не бывает так много безразличия, так много тумана…

Туман медленно обращался дымом; вытекая из глаз, он обволакивал фигуру отражения и младенца в её руках. Вот уже тлеет подол платья, а женщина-огонь, принявшая столь пугающее обличье, улыбается и протягивает ребёнка ей. Пусть сон, пусть кошмар; но один взгляд на готовые вспыхнуть длинные рукава заставил поспешить.

Он же сгорит!

Превозмогая ставшее непослушным и неподатливым тело, Шантия сделала шаг навстречу горящей себе, ещё один… Женщина-огонь беззвучно рассмеялась — и вспыхнула целиком, будто факел. Младенец кричал — и чернела, расползалась его кожа, превращаясь в уголь, а после — осыпаясь пеплом. Чудовищная повелительница кошмара бросила мёртвое тельце оземь и с отвращением откинула от себя ногой.

— Прекрати! — уже зная, что ничем не сможет помочь, Шантия старалась стоять прямо, смотреть на чудовище на равных. Нет, это не последняя их встреча; и уж в следующий раз она не сбежит.

А женщина-огонь шагнула навстречу, переступая через труп младенца; гремели на её поясе пустые черепа, повязанные подобно изысканному украшению. Отрывались от пылающих одежд языки пламени — и обращали всё кругом в огонь и уголь; нестерпимый жар наступал со всех сторон. Шантия прикрыла глаза рукавом от летящих искр: нет, не спрятаться, не скрыться. Полыхает море, и камень; лишь крохотный островок безопасности — под ветвями древа. Первая огненная плеть захлестнула ленты на стволе, змеями потянувшиеся к коже, к волосам…

И тогда Шантия открыла глаза.

Увидев знакомые закопчённые потолки, она едва не разрыдалась от досады; нет, не жалость богини посетила её — всего лишь минутная слабость, нездоровье. Наверное, молиться не стоит в святых местах варваров; как может Джиантаранрир услышать чужие молитвы сквозь толщу дерева, камня, не растаявшего покуда снега?..

А может, просто нужно подождать ещё немного? Подождать — и болезнь, заставившая ослабеть до потери чувств, заберёт и жизнь. И тогда, тогда можно будет забыть, забыться…

Дракон, который тоже был здесь, вполголоса говорил о чём-то с незнакомым полным варваром в длинной, походящей на платье одежде. Тот варвар полоскал в тазу с водой пухлые руки и то и дело косился на неё — то ли с испугом, то ли с жалостью.

— Она очнулась, милорд.

Кродор обернулся — и Шантия на всякий случай прикрыла глаза: людского вождя, если он вдруг пожелает уединиться, не смутит ни слабость, ни присутствие постороннего. Но вместо знакомых грубых ласк он лишь погладил её по голове — и прошептал:

— Можешь не трястись. Может, кто и бросает бастардов, но я не из таких. Конечно, твой сын не будет знатным, но я позволю ему служить, как достойному воину. Если родится дочь — я найду ей супруга.

Не сразу дошёл до Шантии смысл его слов. Толстый варвар покачал головой и забубнил себе под нос:

— Возможно, имеет смысл временно приставить к ней служанку — в случае слабости рядом должен быть кто-то, кто окажет помощь, иначе в опасности и её жизнь, и ребёнка…

Шантия широко распахнула сверкнувшие отчаянием глаза — и закричала.

Загрузка...